Нам с московскими динамовцами в те годы очень трудно игралось. Мы с Кузьмой считали, что Леве Яшину забить просто невозможно.
Про себя, конечно, считали. Вслух не говорили — забивать-то надо, мы форварды, на нас надеются. Но как забить — не знаем. Доходим до его ворот — начинаем мудрить. Не можем никак принять окончательное решение: когда бить…
…Иду я с мячом вдоль линии штрафной. Лева, как всегда, стал смещаться. А вся защита двинулась за мной. Кузьма остался сзади, за нами не пошел (с таким партнером всегда знаешь, что он в той или иной ситуации сделает, абсолютно ему доверяешь и смело идешь от обстановки к своему, к нашему то есть общему, решению — и сейчас я не вижу, но точно знаю, что Кузьма остался…). Я довел защитников до дальней штанги. И мягко так откинул пяткой — мыском же здесь не сыграешь, правда? — мяч Кузьме…
Он прямо и влепил в «девятку» динамовских ворот.
Я к нему бросился, говорю: «Вот как только можно Леве забивать» (во втором тайме — мы 2:0 выигрывали — Яшин сам уже был виноват, расстроился и ошибся).
С тех пор я и почувствовал, что пяткой дела делать можно, но с умом, конечно…
Тренеры дают нам перед игрой верные указания, но в игре же все меняется.
И в игре надо самому непрерывно думать, иначе решения не примешь.
И думаешь. На одном краю игра не получается, не идет — попробуем другим флангом прорваться. Или перед игрой тебя ориентировали — этот защитник послабее, давайте используем слабое место противника. А начали играть, оказалось, что тебе с этим-то защитником и не справиться — никак его не пройти. Так чего же в соблазне упорствовать? Не испугайся, сыграй смелее против того, кто считается сильнее, вдруг он тебя испугается. Только чтобы не было такого — тебе поручено, ты и выполняешь, своей головы на плечах нет.
Тренеров, конечно, слушайся, но и — фантазируй. Без этого в футбол играть нельзя. Для того и совершенствуешь исполнение, чтобы быть в ладу со своей фантазией. Она тебя и направляет, если есть, и лучше всякого тренера ткнет тебя в недостатки твоей техники.
Иной, конечно, думает: не до фантазий, лучше я лишнее отработаю, отбегаю. Лучше я тренера своим старанием умаслю.
Фантазия, однако, необходима — и ее возможно развить. Если в нас с Кузьмой она как-то сразу дала о себе знать, то вот Валерий Воронин — тот трудолюбием вызвал в себе способность фантазировать на поле. И в лучшие годы бывал в этом смысле никем, пожалуй, не превзойден.
Если любишь в футболе Игру, любишь по-настоящему — свое найдешь непременно.
…Сезон пятьдесят восьмого года для «Торпедо», как и предшествующий, начался удачно. Мы делили со «Спартаком» лидерство. И, главное, играли в своем стиле. Молодежь почувствовала, что ее время наступает.
Нам с Кузьмой, конечно, потруднее стало играть. Защитники нас знали очень уж хорошо и обращались с нами жестоко, иного слова и не подберешь.
Но мы надеялись еще прибавить если не в силе и классе, то уж в понимании новых тонкостей игры наверняка.
Нам интересно было играть в усилившейся, омоложенной команде. Мы осваивали неожиданные для противников комбинационные ходы.
Ждали нас серьезные игры, в которых мы рассчитывали с лучшей стороны себя показать.
Кузьма, правда, и показал.
А мне за четыре дня до окончания сбора перед мировым чемпионатом пришлось с надеждами на выступление в Швеции и вообще с футболом расстаться.
Судьба? Или — что?
Может быть в романе, специально посвященном середине пятидесятых годов, Стрельцов закономерно возник бы как действующее лицо и рассматривался бы в определенном социальном аспекте. Но эта книга — свидетельство самого Стрельцова. Он рассказывает в ней только о том, что стало его собственным эмоциональным опытом и вовсе не претендует на обобщения — к чему автор вовсе не склонен, не привык.
Отношение зрителя-современника к тому или иному выдающемуся спортсмену — тоже, пожалуй, документ.
Правда, эмоциональная подкладка такого документа заставляет воспринимать его содержание с весьма существенными поправками-оговорками, вынуждает не брать в расчет видимые невооруженным взглядом преувеличения.
Однако нельзя отрицать, что и взгляд невольно вооружается опытом предшественников — и продолжению зрелища это вряд ли вредит.
Да, существует — и уж точно принимается в расчет — и кинохроника, и фотография, и подробные рецензии специалистов, и статистические выкладки.
Но документ славы — в первую очередь фантазия, воображение.
Большой игрок, как правило, воздействует на фантазию, на воображение, пробуждая в зрителе талантливость восприятия.
Фигура футболиста Стрельцова и не может быть с исчерпывающим сходством передана строгим пером специалиста и сугубого педанта.
В устном, фольклорном истолковании она всегда будет живее и, главное, очевиднее, реальнее для большинства. Не в этом ли природа популярности Стрельцова?
Один лишь факт — возвращения Стрельцова в футбол ждали.
В большом футболе и один-то пропущенный сезон нередко катастрофа. Два уж точно перечеркивают перспективу даже для очень заметного игрока. А про более долгое отсутствие — нечего и говорить.
Закономерным было бы ожидание нового Стрельцова, то есть игрока, который бы напомнил всем Стрельцова.
Но парадокс в том и заключался, что Стрельцова не просто вспоминали, как вспоминают великих мастеров из прошлого футбола, а ждали — вопреки всякой логике.
Тот давний случай, когда догоняли они с Ивановым международный экспресс, превращался, таким образом, в символ его жизни.
Он безнадежно опоздал, поезд ушел и мчался без Стрельцова — и вдруг он оказывался в составе, уже миновавшем многие важнейшие станции назначения и набирающем еще большую скорость.
Сколько событий и лиц привлекло к себе внимание за последние годы.
Большой спорт все настойчивее приучал своего зрителя к почтению перед результатом.
Впечатление, производимое прежде Стрельцовым, могло померкнуть перед результатом.
У всех, кто оставался и появлялся в футболе, кто действовал в кем в отсутствие самого популярного игрока конца пятидесятых годов, кто сражался в официальных матчах с лучшими мастерами мирового класса и сам приобрел громкое международное имя, были теперь опыт и заслуги несравнимо большие, чем у Стрельцова.
В спорте наступал момент, когда результат сам по себе мог впечатлять — стать портретом и одновременно автопортретом победителя.
В шестидесятом году Игорь Нетто в Париже принял как капитан сборной Кубок Европы. Решающий мяч в финальной игре, потребовавшей дополнительного времени, забил ровесник Стрельцова Виктор Понедельник, сменивший на месте центрального нападающего Никиту Симоняна. А сравнял в том матче счет и спас команду от поражения Слава Метревели, выдвинувшийся за эти годы не только в клубе, но и в сборной.
И конечно же и в «Торпедо», и в сборной ведущим игроком был Валентин Иванов — в полуфинальном матче Кубка Европы он забил красивейший мяч (шестьдесят метров преследовал его чехословацкий защитник, но помешать Кузьме пробить по воротам все же не мог).
В сезоне шестидесятого года Иванов с Метревели были не единственными игроками «Торпедо», вызывавшими общий восторг.
В том сезоне, выиграв под руководством Маслова и первенство страны и кубок, торпедовская команда не могла рассматриваться иначе, как первоклассный ансамбль. И победу ее расценивали, как победу стиля, зарождавшегося в лучшие годы лидерства Иванова и Стрельцова. Те, кого Стрельцов помнил подававшими надежды дублерами, стали кандидатами в сборную. Валентин Иванов оставался лидером, но нельзя уже было сказать, что он на голову выше остальных, как было когда-то. Лучшие из молодых уступали ему немного. Правда, в дальнейшем никто, кроме Воронина и Метревели не воспринимался в том ряду, в котором всю свою футбольную карьеру находился Иванов.
Репутация Иванова едва ли не из самых стойких в тот достаточно сложный для отечественного футбола период…
Особняком, конечно, стоит Яшин — во всем нашем футболе за все его времена.
Яшин велик еще и тем, что возвратился в славу из пепла разочарования, а для вратаря (и в самые-то удачные годы измученного отрицательными эмоциями после каждого пропущенного гола) это особенно трудно.
В матче века, когда на стадионе «Уэмбли» собрались, чтобы отметить столетие английского футбола, все звезды мирового футбола, кроме Пеле, Лев Яшин играл после неудачного для себя чемпионата в Чили. Ему уже исполнилось тридцать четыре года, но после неслыханного успеха в этом престижном матче он снова пошел в гору. В игре же Иванова видимых спадов не было.
