Но выдающимся игроком, так много решавшим в действиях «Торпедо» шестидесятых годов, стал именно Воронин.
Успехи Воронина сами за себя говорят — и зачем мне вроде бы агитировать за Валерия? Но я хотел сказать, что отношение Воронина к футболу — пример для всех, кто намерен чего-либо серьезного добиться в этой игре. Только так, по-моему, надо подходить к футболу, как он подходил в свои молодые годы.
Мне почему-то представляется, что ощущение настоящей игры, настоящих своих возможностей в ней начиналось у Воронина где-то в кончиках ногтей, а затем охватывало всего его…
Воронин много вращался в артистической среде. И это пошло ему на пользу. Мне кажется: оттого, что подолгу бывал за кулисами, например цирка, и видел, как работают артисты, Валера и усвоил привычку к неустанности труда ради достижения намеченного.
Мне как-то странно, непривычно было видеть со стороны Кузьму — постоянного своего партнера. Очень тонкий игрок, Иванов мог удачно взаимодействовать со всеми, с кем выходил на поле. Но, простите мне подобное пристрастие, напарников, дававших бы ему прибавление в игре, я не заметил…
В шестьдесят четвертом году наши играли гораздо лучше, чем в шестьдесят третьем. Но и в том во многом разочаровавшем меня варианте игры «Торпедо» сохранялся свой стиль. А это, по-моему, самое главное.
Я люблю — и, как мне кажется, всегда играл в него — очень простой футбол. Где все подчинено решению — верному, единственному ходу. Ходу, который и возникает в результате твоей предельной сосредоточенности на игре. Не просто старательности, а сосредоточенности.
Мячи я люблю забивать не в «девятку» со «звоном», а такие, когда вратарь за мячом на коленках ползет, но достать не может. Когда вратарь и дотянулся вроде до мяча на самой линии ворот, а мяч все равно вкатился. Когда форвард даже и не ударил вроде, а толкнул только мяч, а вратарь все равно ничего не смог сделать (вот так швед Хамрин даже Леве Яшину забивал).
Сильный удар эффектен, конечно, но мне дороже голы, родившиеся из неожиданной ситуации, — такие вот голы, по-моему, искусство.
…Не я первый благодарю судьбу за то, что она меня с нашим заводом связала.
Не я первый радуюсь, что здесь не чужой.
Мы, ветераны, уже отыгравшие, отдалившиеся от команды мастеров, разумеется, и ворчим, и ревнуем к тем, кто сегодня играет, на кого направлено главное внимание.
Мы не можем так сразу забыть, как, бывало, с нами все носились…
Правда, довольно скоро начинаешь привыкать к нынешней своей «обыкновенности» и даже ощущаешь известные преимущества своего нового положения В чем-то жизнь становится попроще, поспокойнее. Нет того болезненно ощутимого перепада в отношении к тебе, какой происходит, когда ты у всех на виду и вдруг не оправдал почему-либо надежд, на тебя возложенных.
Когда-то, давным-давно, когда так называемые теперь договорные ничьи еще не вошли в огорчающую всех нас моду, в конце очередного сезона мы играли на выезде с командой, которой очки в тот момент были нужнее, чем нам. И вот один из соперников, пользуясь старым со мной знакомством, сказал внешне полушутливо, но со слабой, как я понимаю, надеждой: «Ты бы, Эдик, заболел бы, захромал, что ли, нам бы сразу и полегче стало играть против вас…» Но я тогда на полном серьезе, в чем-то, пожалуй, и сочувствуя сложному положению выбывавшей из розыгрыша команды, ответил: «Меня же рабочие наши убьют, если узнают, что я не отыграл так, как мог…»
Вот в том, наверное, и большое наше везение, что мы не вообще представляем себе своего болельщика, а знаем его, можно сказать, в лицо, встречаясь с ним на улице, на которой большинство из нас живет, — на Автозаводской. (Сейчас я переехал в другой район, но почти все время, что играл за «Торпедо», на ней прожил.)
Мне кажется, что ко мне на заводе всегда очень хорошо относились — во все мои времена. И сейчас тоже пожаловаться не могу.
И себя и всегда наиболее естественно чувствовал именно в рабочей среде — в ней мне все всегда было привычно.
Я замечал, что футболистов, вообще спортсменов в пору, когда все у них идет особенно хорошо, тянет «вращаться» в кругу людей известных, чем-то примечательных. Ничего плохого в этом не вижу, если людям спорта интересен такой круг.
Но меня как-то никогда «на люди» не тянуло — хватало вполне того общения, что возникало само собой Человек я откровенный, нехитрый и никогда не старался скрыть, какой я есть на самом деле. Но это мне так представляется. Возможно, кому-нибудь и по-другому кажется.
Меня, например, никогда не тянуло в артистическую компанию. Артистов я уважаю. Но мало верю, что в жизни они могут оставаться такими же, какими видел я их в кино.
Фильмы я люблю про войну, люблю смотреть, как наши побеждают.
Допускаю, что на кино у меня слишком наивный взгляд, но в сорок пятом году, когда начинал я смотреть кинокартины, ничего другое, кроме кино, мне было недоступно. Ну, мог и разве тогда попасть в Большой театр?
Потом выбор зрелищ стал шире, но времени уже футбол не оставлял — летом играли, зимой травмы залечивали…
Ходил, конечно, в театр — вспомнилось сейчас почему-то, как ходили мы с Кузьмой в оперетту на «Поцелуй Чаниты».
Но кино оставалось привычнее, ближе. Мы же и на даче нашей торпедовской в Мячкове регулярно смотрели картины.
Сейчас по телевизору часто смотрю спектакли. Есть, с моей точки зрения, очень хорошие постановки, но как почувствую, что игра артистов неестественная, сразу бросаю смотреть, и вообще ухожу из комнаты, где телевизор.
Я знаком с артистами. С Анатолием Папановым, с Земляникиным — он, кстати, наш, с Автозаводской. Знаю, какие они настоящие болельщики футбола.
А конферансье Евгений Кравинский меня своим отношением к футболу прямо трогает, как и фотокорреспондент Валентин Рихтер, страстный поклонник «Торпедо». Иногда он звонит мне или заходит в гости и так из-за наших спортивных дел горячо переживает, что даже неудобно становится, что сам ко всему этому как-то поспокойнее теперь относишься.
Есть, однако, среди интересующихся футболом, претендующих на близость к футболистам и очень злые люди. На нашей же Автозаводской немало я таких людей видел. Вроде они рядом, все знают и во все вникают, а оборачивается их видимая близость к нам слухами, сплетнями…
Контакт со своим болельщиком, пока выступаешь, — проблема, если вдуматься.
В молодости, бывало, рука устает автографы давать, а самих болельщиков как и не видишь, не успеваешь вглядеться в лица, вслушаться в то, что тебе со всех сторон говорят. Всегда ведь спешишь, всегда тебя торопят — и себе почти не принадлежишь…
Да, реакция зрителей на трибунах, конечно, играет роль, они создают эффект своего или чужого поля и прочее, но спросите любого настоящего игрока — и он вам скажет, что через пять минут после начала игры сосредоточиваешься на игре целиком, выключаешься из всего, что прямого отношения к игре не имеет.
Когда окунаешься глубоко в большой футбол, многое из того, о чем тебя спрашивают при коротких встречах болельщики, кажется несерьезным, незначащим.
Смотреть футбол — тоже своего рода наука.
И можно ли понять до конца футбол со стороны?
Я вот вроде бы и поиграл в футбол достаточно и смотрю на него сегодня, как мне кажется, не посторонним взглядом, а нет-нет да и ловлю себя на совершенно неоправданном раздражении. Не так, дескать, мяч игрок отдал или принял. Я, можно подумать, не ошибался.
Смотреть футбол надо не отрывая глаз от поля, не отвлекаясь ни на мгновение. А всегда ли так настроены смотреть игру даже мы, люди, знающие его кухню?
Большинство же любит футбол, но не понимает, что значит на поле отбегать девяносто минут…
Сейчас, когда я давно не играю, встречаться непосредственно с болельщиками футбола, с торпедовскими болельщиками случается гораздо чаще, чем прежде. И вроде бы мне, уже не действующему игроку, должно быть лестно, что меня узнают, ко мне обращаются.
Но вопросы в основном не по адресу, не по существу. Например: кто будет в сборной? Или: как в следующем туре сыграет «Торпедо»?
Что я могу на такие вопросы ответить?
Однако, повторяю, интерес к нашим делам, конечно же, не может не тронуть, когда чувствуешь в человеке настоящую увлеченность предметом. Как тут не вступить в подробный разговор…
Не забыть сказать и о болельщиках, имеющих возможность повлиять на судьбы игроков, на наши судьбы.
Их, пожалуй, и неудобно называть болельщиками — руководителей наших заводских, которых я уже благодарил в этой главе за участие в моей судьбе.
Иногда слышишь, как в разговорах о руководителях больших предприятий, болеющих за футбол, проскальзывает ирония: вот, мол, меценаты.
Кто знает меня, подтвердит, — я не из людей, слишком уж склонных к чинопочитанию. А уж в молодости, бывало, вел себя совсем как мальчишка, дерзко до глупости. Да и будучи старше, тоже показывал гонор, в большинстве случаев, конечно, во вред себе.
