Другим предметом достоинства являлись сапоги. Мало того, что они всегда отражали достаток и материальное благополучие владельца, сапоги еще и являлись знаком особого различия. В древности, например, существовал обычай награждать обувью с княжеской ноги. Самое интересное, что это мог быть и только один жалованный сапог. Среди наиболее распространенных уничижительных слов — «босяк». Сапоги носило все население — и мужчины, и женщины, и дети. Изготовлялись сапоги из разных кож: усмы, хези, яэьны. Оттого и мастеров часто именовали по данному признаку, например усмарями. 'Еще один любопытный факт. Разделение по выкрою сапога на правый и левый появилось сравнительно недавно. В прежние времени нога сама разнашивала обновку, изготовленную лишь с учетом размера стопы. И уж, конечно, какой кулачный бой без сапога! Вспомните выражение «под каблуком». Удерживая шельмоватых своих супротивников от соблазна незаметно подняться на ноги уже после сбивания на землю, стеношники предусмотрительно придерживали поверженных ногой. А как не вспомнить поговорку «Москва бьет с носка!», в которой усматривается даже некая стилевая особенность.
Ходили в сознании народном привычные смыслы и сложившиеся представления, которые и легли в основу формирования современного русского языка. Вспомним опять ратную идею «ни шагу назад», породившую сам стеношный бой. А вот горделивое слово «стать», «статный», в переводе со старославянского означает «устоять, остаться на месте». Абсолютная сопоставимость. Да мало ли их, этих цепких народных выражений, обязанных своим происхождением культуре состязательного боя и ставших потом общеупотребимыми. Вспомнить хотя бы: «Лежачего не бьют», «Не на того напал», «Шапками закидаем», «Как горох об стену», «Плечом к плечу», «За одного битого двух небитых дают», «После драки кулаками не машут», «Пускать пыль в глаза». Кстати, последнее заимствовано из порочной практики, что называется, «грязного» боя и употребляется как характеристика действия в знаменитом Указе о кулачных бойцах императрицы Екатерины. Если судить о первоначальном смысле поговорки, то он характеризует плохого кулачного бойца, прибегающего к помощи песчаной пыли, свинцовых чушек в рукавицах и прочего.
Вот он, образ русского разудалого поединщика. Ходит подбоченясь, осанист и с рук тяжел. Любого за пояс заткнет… Стоп. А это что означает? Тоже некий символ? Ясно, что иметь превосходство. На древнеславянском «подвизать» — значит «бороться». В древней символике узел веревочной перевязи означает противоборство. И все-таки оставим делать выводы лингвистам. Богат и речист русский язык. И вовсе не малую часть его колорита составила малоприметная ныне народная утеха.
Получился ли у нас исторический образ бойца? Во всяком случае, что-то свойское обрисовалось. В традициях, манерах, нравоустое. Что ж, порушить сложившиеся понятия еще не значит привить новые. Так, вероятно, думают многие читатели, взращенные на самобытной ниве восточных единоборств. Но почему, собственно говоря, порушить? Может быть, просто разобраться? Ведь нельзя отрицать и изначальную человечность данной морали. Она звучит как «не напади». Разве не о том же говорит мораль язычника-руса: не желай другому— не получишь сам. Вроде бы похоже, но мировая идея у-вэй, более известная у нас как христианство, идет дальше:
«Если бьют тебя по правой щеке, подставь левую». Вот где действительное недеяние, то есть последовательность принципа и действия. Куда менее последовательны восточные единоборства. И вот здесь-то и расходится деяние язычника с недеянием христианина. Для язычника все дальнейшее регулируется нормой: «Словом на слово, кулаком на кулак, железом по железу!» Как видим, полнейший баланс, все тот же принцип равновесия в действии. А вот в христианстве равновесия нет. Где нет равновесия, там, как известно, крушение. Или, по меньшей мере, внутренний конфликт.
Хорошо чувствовать опору в идеологии. Можно, конечно, и не задумываться. Хуже говорить о недеянии как о способе достижения царства небесного, но благословлять с амвона оружие на войну с недругом. Что-то в этом не вяжется. Однако как не переступить меру, ведь вседопустимость — худший из устоев сознания? Язычник сегодняшнего дня вовсе не одно и то же с тем, что был десять веков назад. Нынешний язычник вышел из христианства, и, смею предположить, этот шаг не случаен. Современное язычество не имеет ни внешней экзотики, примагничивающей как средство борьбы с повседневностью и скукой, ни богатых авансов покою и благоденствию. В язычестве не растворишься, как в христианстве. Здесь мера личности решает твою близость к Богу. Антагонизм? Точно такой же, как и между единоборством в любом его виде и коллективным действом вроде игры или стеношного боя. Не случайно мастера самохода пренебрежительно относились к стенке, считая ее малопригодной для истинного искусства. Видимо, не в религии дело, а в сознании. То, что близко одному, — тягостно для другого. Противоречие между личностью и коллективом. Однако и то и другое есть детище одной национальной культуры. А культуре свойственно развиваться. Потому чем глубже в историю, тем определеннее образ боя, конкретнее принципы, жестче мораль. Например, подножка.
До недавнего времени еще бытовал архаизм, считающий подножку приемом, что называется, с душком, приемом слабаков. Уж если ты по-другому не можешь опрокинуть противника, тогда для тебя и подножка за честь. На определенном этапе развития народных форм борьбы появляется вольный бой, отличающийся от традиционных видов главным образом снятием ограничений. Не случайно, видимо, современный европейский рационализм дифференцировал некогда только два олимпийских вида борьбы именно по данному принципу: традиционный, классический стиль, известный в Европе как греко-римский, и свободный. Уходило постепенно то время, когда борьба воплощалась только в могучей плоти.
Попробуем снова соединить идею с ее поведенческим воплощением. Итак, отсутствие концентрации, высокая подвижность и легкость, соответствующее пренебрежение стойкой и ломовым боем — как это может соединяться с идеей силовой борьбы? Противоречие? Вот вам и пример того, как сознание формирует бытие, язычество уже не существовало в рамках доминирующей общественной идеологии, однако неосознанно русский боец воплощал его принцип, налетая на противника первым, не защищаясь, а атакуя.
Как же быть тогда с установкой «не желай другому…»? Все очень просто. Ведь это состязательный бой. Принцип, регулирующий агрессию, безмолвствует там, где обе стороны в равной степени нацелены на действие и нет чьего-то изначального волеизъявления. Раз нет защищающегося, значит, и нет агрессии. Потому действия каждого не противоречат идее, ибо один уравновешивает другого. Никто никого не принуждает к наступлению во имя обороны. Другое дело на Востоке. Тот, кто начинает поединок, уже нарушает принцип у-вэй, равный и основоположный для обоих.
Образно говоря, «русский стиль»— это петушиный бой, в котором высокая точность и координированность действий сочетаются со скоростными реакциями. В нем не защиты в традиционном понимании этого слова, поскольку умело построенная атака способна прекрасно отразить встречные действия противника. Поведение бойца регулируется традиционной этикой, основным критерием которой является норма дозировки действия. Если противник отказывается от боя вольно или невольно, а для отказа ему нужно всего лишь принять позу подчинения, любые действия против него выходят за рамки традиционной морали, нарушают основополагающие принципы, а потому предвещают нарушителю всеобщий позор или, по меньшей мере, собственные угрызения совести. В том случае, конечно, если он русский человек.
Исторический облик руса. Каким он был? Каким его запомнили современники? Обратимся к источникам:
«…Волосы и борода были пострижены коротко, и в этом, казалось, художник сообразовывался с обыкновением руян.» (Саксон Грамматик «Деяния данов»)
«Некоторая часть русое бреет свою бороду, другие завивают ее наподобие гривы и красят шафраном.» (Ибн — Хаукаль)
«Русы носят широкие шаровары, на каждые из которых идет 100 локтей материи. Надевая такие шаровары, собирают их в сборку у кален, к которым затем и привязывают…»
«Они соблюдают чистоту своих одежд, их мужчины носят золотые браслеты.» (Ибн — Русте)
«Я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, белокуры, красивы лицом, чисты телом. Они не носят ни курток, ни кафтанов, но у них мужчина носит кису, которой он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу. И при каждом из них имеется топор, меч и нож. Причем со всем этим он никогда на расстается. И от края ногтей иного из них до его шеи имеется собрание деревьев, изображений картинок и тому подобного.» (Ибн — Фадлан)
