На тонус моих спутников больше всего повлиял тот факт, что внешне спустившиеся не выглядели новичками в альпинизме. Я смотрел на них более трезво — как ни волновался за успех группы, но выходить-то на маршрут не мне — и понял, что перед нами все-таки дилетанты.
— Это ваша первая попытка подняться на Эль-Капитан? — обратился я к одному из них.
— Да, — ответил он.
— Извините, а вы давно занимаетесь альпинизмом?
— Давно.
Я готов был откусить язык. Кажется, не туда попал. Hо у меня, как говорят, единственная монета. И все-таки на всякий случай спросил:
— Сколько лет?
— Три года. Что еще надо?! Оставьте меня, я не способен сейчас давать интервью!
Я с удовольствием тебя оставлю и больше не попадусь тебе на глаза, прекрасный Наивный человек! Он давно занимается, очень давно — три года!
Ребята отвернулись, чтобы по их улыбкам он не смог догадаться о своей наивности. Но главное сделано: улыбки с лиц не сходили.
В 13.00 Валентин Гракович начал движение. И сразу стало ясно, в чем альпинистская сущность Эль-Капитана. Здесь нужны силы. Самые что ни на есть физические. Нужны выносливость, двужильность, распутинская живучесть. Нужна способность вскрывать в себе запасные резервы, переступать через второе, третье дыхание, и, видимо, просто... молодость.
Монолитная стена, местами словно облитая, искрится глянцем. Здесь бессильна и наша сверхобувь — галоши. Без скальной техники здесь не пройдешь. Об этом сказано в описании маршрута. И Валентин не выпускает из рук молотка, обливаясь потом, сажает крючья. И все-таки... Это большое удовольствие — наблюдать за работой мастера. Радоваться, глядя, как постепенно начинают просматриваться контуры его изделия. Сейчас я болел за каждое движение своего друга, огорчался всякому его промаху. Время мое растягивалось переживанием этой тяжкой борьбы за каждый сантиметр высоты. Но душу теплили горячие волны удовлетворения всякий раз, когда окидывал взглядом края отработанной веревки. Она разматывалась все больше и больше, лениво — очень лениво! — распрямленной змеей ползла вверх. Где-то на двадцатом метре сделала легкий зигзаг вправо и пошла дальше. Она на глазах, как паутина от паука, отрастала от безумца, который неизвестно зачем карабкается по стене. Сейчас он примеряется ногою к чуть заметной каменной нашлепке, выступающей не больше, чем вышивка на глади носового платка. Человек пробует перенести опору тела — нагружает понемногу, — но галоша скользит, ибо выступа, по сути дела, нет — так, легкая заглаженная кривизна. Валентин ставит ногу по-другому. Еще попытка. На этот раз он успевает уцепиться за край маленькой щели, куда войдут разве что кончики пальцев. Но и это неплохо. Можно считать, что пройден еще один метр. Гракович снимает перчатку, чтобы сбросить с лица пот. Я хорошо вижу, как отлетают в сторону брызги. Он проходил эту веревку два часа. Это, пожалуй, самый тяжелый отрезок маршрута. Я бы еще добавил: бездарный. Бездарный, ибо скучный, однообразный, требует не столько ловкости, сколько огромного напряжения физических сил. Нужно монотонно повторять одни и те же приемы, каждые три-четыре метра вбивая крючья. Дальше во многих местах рельеф позволяет продвигаться свободным лазанием. И больше нигде нет подобной необходимости в применении такой уймы искусственных точек опоры (ИТО), как здесь. Да, Эль-Капитан сразу может отбить охоту покушаться на него. На следующем участке первым отправился Слава Овищенко. Еще час. Дальше — Сережа Бершов... В 20 часов ребята спустились метров на пятнадцать вниз и на просторной полке разбили бивак для ночевки. Итак, три веревки за семь часов! Сто двадцать метров за неполный рабочий день. В среднем с этой скоротью наши восходители двигались до самой вершины. В дальнейшем они работали по 11-12 часов в сутки, одолевая перепады высот чуть более двухсот метров ежедневно.
Мы с Виталием Михайловичем тоже трудились — «работали» не опуская головы. С утра занимали позицию поудобней, следили за движением группы. Днем чаще всего покидали этот наблюдательный пункт, поскольку выполняли свою программу. Абалаков демонстрировал свои конструкторские достижения. У американцев в моде слово «фантастический». Этим словом местные альпинисты оценивали многие работы нашего инженера. Я вместе с калифорнийскими восходителями поднимался на небольшие, но сложные вершины. И все-таки половину времени мы выступали в роли болельщиков. К концу дня слезились глаза, ныла шея. Но много больше нас утомляли эмоции, о которых, к сожалению, ничего положительного сказать нельзя. Радоваться было нечему. Оптика позволяла нам рассмотреть даже выражение лиц. Я уже сказал однажды, что со стороны иногда переживания ближнего видятся в более драматичном свете, чем есть на самом деле. Глаз тоже оптика. Но у него вместо свойства увеличивать есть способность преувеличивать. Это теперь много лет спустя, я могу судить о тех событиях спокойно, объективно. Тогда я верил своему глазу и делал выводы, не слушая второй стороны — голоса рассудка. Виталий Михайлович определял положение более трезво, но мне тогда казалось — более черство. Он считал, что ничего страшного там не происходит, все так и должно быть, и вообще: что это за восхождение, если глаза не лезут из орбит?! Он по натуре аскет, и аскетизм, по-моему, значительно повлиял на его альпинистские взгляды. К тому же, думал я, старческое зрение не позволяет ему рассмотреть все, что там происходит. Я забыл, что к старости у людей развивается дальнозоркость, но не близорукость! В разговорах с ним я утверждал, что это восхождение основательно припахивает авантюризмом и чем-то вроде «шапкозакидательства». Что здесь особый альпинизм, к нему следовало специально готовиться, хорошо продумав методику и тактику, и что вообще ему, такому альпинизму, надо обучаться. И даже если б все так и было, то все равно перед выходом альпинисты должны пройти своеобразную акклиматизацию. Словом, Алан Стек предостерегал нас не зря.
Впрочем, Виталий Михайлович со мной и не спорил. Он, по сути, был того же мнения и просто старался меня успокоить. Потом, когда я вспоминал наши беседы, осмысливал их, то каждый раз поражался выдержке и силе этого человека. Сначала факты подтвердили мою оценку положения группы. Перед сном я принял ванну и собирался лечь в постель. Виталий Михайлович что-то записывал.
— У нас действительно была возможность подготовиться. Еще дома, в Союзе, — заговорил он внезапно, словно продолжал прерванный разговор. — Провести «жароустойчивую» акклиматизацию. Выехать куда-нибудь в пустыню, скажем в Каракумы, с ограниченным запасом воды и просидеть там, в песках несколько дней. Мне кажется, об этом вообще надо подумать. Сейчас понятно: в альпинизме для нас еще масса «белых пятен». Если здесь, на 36-37-й параллели, сдыхаем, то что будет, когда нас позовут куда-нибудь в Перу или Эквадор? Предложат подняться, к примеру, на Чимборосо? А с этой горы, если стать на цыпочки, можно увидеть экватор. Думаешь, там восхождения невозможны? Возможны... Все возможно — если не сегодня, то завтра.
— Надо поговорить о таких тренировках. Вы правы...
Я не договорил. Открылась дверь. На пороге стояли Гракович и Онищенко. Черные, обросшие лица, помутневшие, пытавшиеся улыбаться глаза. Испуганные их появлением, мы почти в один голос спросили:
— Что случилось? Где ребята?
— Все нормально, — ответил Слава. — Ребята на маршруте. Дайте сесть и принесите ведро воды. «Ведра воды» им не дали. Заставили потерпеть несколько минут и напоили чаем.
— Так что там произошло? — спросил Абалаков.
— Ничего особенного, — заговорил Валентин. — Мы могли бы продолжать восхождение, но с водой плохо. Не рассчитали. Осталось мало, на всех не хватало. Мы поговорили и сочли, что в этом составе группа двигаться дальше не может. Вопрос о том, кому спускаться, по сути дела, и не стоял. Остаются, разумеется, Сережа Бершов, Майк Уорбертон и Толя Непомнящий, поскольку он еще и «средство» преодоления языкового барьера. Слава принял это решение, и мы с ним отправились вниз.
— Я уверен, — сказал Слава, — ребята теперь дойдут. Самое тяжелое позади, дальше будет легче. Не в смысле техники лазания — там еще встретятся очень сложные участки. Но это не преграда, мастерства у ребят хватит. Главное, что группа теперь уже вошла в нужный рабочий режим и, кажется, начинает втягиваться в эти чертовы термоусловия. Ну а мы...
— Мавр сделал свое дело, — перебил его Гракович, — мавр может удалиться.
Я понимал Валентина. Досада его относилась только к существующему порядку, по которому ни Онищенко ни Гракович не могут считаться покорителями Эль-Капитана. Хотя Валентин с самого начала взял на себя наиболее тяжелую работу, подставил свои плечи для успешных трудов партнеров. Роль Онищенко и Граковича напоминает мне роль ракеты-носителя (или по меньшей мере одной его ступени), которая выводит корабль на орбиту. Что касается Онищенко, то он руководитель группы, и его тактический маневр — умное организационное решение о выделении штурмовой тройки — обеспечил успех.
