Как быть? Мои спутники исподволь поглядывают на меня. Речь идет об изменении плана поездки. Не в лучшую сторону! Руководитель группы Онищенко и наш старейшина Абалаков хотят знать мнение представителя спорткомитета, гостренера СССР, благо он под рукой.
Я думаю: зачем же мы приехали сюда? Чтобы погулять по склонам Рейнира и Гранд-Тетона? Но для этого нет резона пересекать океан. Такие вершины найдутся у нас на Кавказе. Что мы тут сделали, если прошагали мимо незнакомого нам альпинизма, не вкусили альпинистской экзотики? В чем смысл нашей поездки?! И вообще, почему надо отказываться, вместо того чтобы сделать попытку?! Ей-богу, Алан все же заморочил мне голову!
Горы научили нас разговаривать молча. Я обмениваюсь взглядом с Виталием Михайловичем. Он согласен. Смотрю на Славу Онищенко. «Да!» — отвечает он. Сережа Бершов усмехается: тут, мол, двух мнений быть не может. Так же думает Толя Непомнящий. Валя Гракович отвечает мне моим же вопросом: а зачем мы сюда приехали? Алан Стэк оглядывает нас, пытаясь выяснить ответ. Он отличный альпинист и не хуже нас может беседовать молча «про себя», но дело в том, что он ни слова не понимает по-русски...
Отвечает Толя Непомнящий. Он просто продолжает разговор, который, по сути дела, и не прерывался — лишь легкая заминка на несколько секунд.
— Алан, вам, я уверен, приходилось бывать, к примеру, на Мак-Кинли. Вы знаете, что такое лютый мороз. Это та штука, которая в жару кажется благодатью. Но это та штука, во время которой даже описанная жара кажется благодатью. Ошибочно думать, что русские привычны к морозу. Мы не снежные люди. В наших квартирах поддерживается температура 22 градуса. А на улице мы не мерзнем, потому что умеем тепло одеваться. Тем не менее каждый из нас в горах переждал нечеловеческий холод. И у каждого был свой «первый раз». Я надеюсь, что завтра наша группа или часть группы в первый раз будет переживать адскую жару. И полагаю, переживет. Дело в том, что мы вообще приучены к экстремальным условиям. Это самое главное.
Толя, конечно, слукавил. Мы все же больше морозоустойчивые, чем теплостойкие. Но это неважно. Важно было сообщить Алану Стэку, что мы твердо решили завтра же выйти на стену Эль-Капитана. Алан пожимает плечами.
— Ну что ж, — говорит он, — я сделал все, чтобы вы отнеслись серьезно к этому шагу. Но раз так... На маршрут с вами хотел пойти Майк Уорбертон. Он очень хороший парень. Уверен, что вы его полюбите. Несмотря на молодость, он отличный альпинист. Трижды поднимался на Эль-Капитан. Думаю, его опыт вам пригодится. Вечером мы изучали кроки маршрутов «Нос» и «Салафе» — два наиболее трудных пути к вершине. Потом все-таки вышли к подножию скал, отыскали рельефы посложней, решив, что проходить их до конца не станем, сделаем лишь прикидку.
Лазание очень тяжелое. Судя по крокам, на маршруте встретятся подобия... не сказать, слабые, но все-таки послабее. Впрочем, об этом нам говорили. Упрямый Сережа Бершов засел в трещине. Его задело за живое — решил во что бы то ни стало пройти ее до конца. Он бы прошел, но мы в пять глоток кричали, чтобы спускался: не забивай, мол, мышцы, побереги. Сережа вспомнил, что он здесь не сам по себе, и спустился.
Возвращались с некоторым подъемом в душе, поскольку пришли к выводу, что Эль-Капитан нам вполне по зубам. Настроение, правда, подтачивал некий червячок. Был один пунктик: вечером нет такого солнца, камни остывают, и наши пробы не дают нем полного представления. Здесь, кстати, на лето вообще закрывают сезон. Подниматься сюда в это время можно только в порядке политического протеста — на предмет самосожжения. Описывая обстановку на Эль-Капитане, Алан Стэк имел в виду май или сентябрь. Американки ходят сюда в одних плавках, надевая на руки кожаные налокотники, на ноги — такие же наколенники.
Дома нас поджидал Майк Уорбертон. У Майка открытое, честное лицо, веселые глаза. Несмотря на юность, он независим в своих мнениях и твердо знает, чего хочет.
Сразу возник разговор о выборе маршрута. Еще до встречи с Майком мы пришли к согласию: выходим на «Нос». У американца наше решение восторга не вызвало.
— Откровенно говоря, — сказал он, — мне не очень хотелось бы подниматься этим путем. Я уже был здесь. А на такие маршруты дважды не ходят. Но в конце концов я готов пренебречь своими интересами. Вы — гости. Только с одним условием: состав группы не должен превышать трех человек.
— Это невозможно, — ответил Онищенко. — Здесь собрались сильнейшие альпинисты Союза. Никто из нас не хочет и не должен попасть в положение мальчика, которого не взяли с собой. На восхождение не претендует только мистер Абалаков. Он сюда приехал с другой целью: показать свои конструкции — закладки, крючья и прочие приспособления. Но чем вызвано такое ограничение?
— Каждый человек — это время на маршруте. Трое веревку пройдут, скажем, за два часа, а шестеро — в полтора раза дольше. Каждый лишний человек — это лишняя вода. А грузы здесь приходится вытягивать на веревке, с рюкзаком много не наработаешь. Каждый лишний человек — это лишняя вероятность заболеваний...
— На «Салафе» разве будет по-другому? — спросил Гракович.
— «Салафе» все-таки проще. Там может взаимедействовать двойка и тройка. Двойка наверху обрабатывает участок, тройка внизу вытягивает грузы.
— Но все равно кто-то один должен остаться, — нахмурился Толя, — вместе с тобой нас шестеро.
— Я не понимаю такой солидарности. Такая солидарность необходима наверху, а здесь нужна другая. Каждый должен понимать ситуацию и ради общего успеха пойти на какие-то жертвы. Почему обязательно все должны побывать на вершине? Я слышал об этой вашей традиции... Если поднимется даже один, то все равно это успех всей группы и заслуга всей группы.
Было не по себе оттого, что этот мальчик читает нам нравоучения. Но если не в целом, то в частности он прав. Группа должна оставить вымпел на Эль-Капитане. Это самое главное.
— Давайте пойдем на «Нос», — продолжал он. — Я предлагаю такой состав: мистер Шатаев, мистер Гракович и я.
Могу лишь догадываться, почему Майк отдал предпочтение нам. Он, видимо, знал о моей должности и, заметив, что друзья часто интересуются моим мнением, решил, будто я руковожу группой. К тому же в начале нашего визита в американской печати допустили ошибку — сочли меня за руководителя. Граковича он избрал как моего напарника по связке. Уорбертон считал, что никого не обидит, если назовет руководителя и его партнера. Все это поняли, и всем пришлась по душе деликатность этого паренька. Я не мог удержаться от улыбки.
— Спасибо, Майк! — ответил я. — Но дело в том, что я не считаю себя здесь лучшим альпинистом. Здесь есть мастера посильнее. По части скалолазания лидер у нас Сережа Бершов. Думаю, что следует остановиться все же на «Салафе». Пойдут пять человек. Я от восхождения отказываюсь. Не потому, что приношу себя в жертву, — просто не совсем хорошо себя чувствую.
Я вышел подышать свежим воздухом. Долго смотрел на стену, от подножия до верха залитую лунным светом, и ощущал в себе здоровое беспокойство, напруженность скакуна перед стартом. Казалось, дай себе волю, и впрямь побегу на вершину. Это хороший признак — значит, работа пошла бы легко, споро. Однако я не имел права рисковать успехом всей группы. А если наверху на меня снова «найдет»? Я не забывал этого мучительного чувства. Обычно эмоции, пережитые в горах, внизу быстро стираются в памяти, но эти запомнились прочно. Если есть хоть шанс на их повторение, то при сложившейся ситуации лучше сидеть дома.
Рано утром отправились к стене. Онищенко, Гракович, Бершов, Непомнящий и Уорбертон с тощими, но тяжелыми рюкзаками — много железа, вода в канистрах, лапшой нарезанная морковка да кое-какие сухофрукты. Больше ничего не возьмешь — все портится, как в термостате. За ними плетемся мы с Абалаковым. Я впервые иду к маршруту как наблюдатель. Но все впустую. Маршрут занят. На «Салафе» работает четверка. Слева от него — двойка. Весь день ломали голову: как обойти эту компанию. Все упирается в вопросы такта, этики.
К шести вечера парни, перебежавшие нам дорогу, навесили веревки и спустились вниз. В семь утра следующего дня они опять были на стене. Копошились там до двенадцати, не прошли и веревки и снова спустились. Мы посмотрели на их изможденные лица, воспаленные глаза с багровой сеткой на белках, трясущиеся руки и поняли, что маршрут свободен. Картина эта, к сожалению, оптимизма ребятам не прибавила. Никто, конечно, в панику не ударился, но чувствовалось, что рвение слегка поувяло.
Я понимал: обращаться с праздными вопросами к измученным, чуть живым, к тому же еще и морально задавленным людям по меньшей мере неприлично. Но в том-то в дело: вопросы только с виду казались праздными.
На тонус моих спутников больше всего повлиял тот факт, что внешне спустившиеся не выглядели новичками в альпинизме. Я смотрел на них более трезво — как ни волновался за успех группы, но выходить-то на маршрут не мне — и понял, что перед нами все-таки дилетанты.
