Оставив на вершине советский вымпел с нашими автографами, сфотографировавшись, мы тут же начали спуск. Лютый холод не позволял стоять ни минуты. Как и было намечено, спуск проходил не по пути подъема, а по Западному гребню. Это была оживленная дорога, людная, как городской проспект. Нам то и дело попадались встречные группы.
Едва начали спуск, сбросили метров триста, как встретили канадцев. Им оставалось до вершины еще часа два. Узнав о наших сроках, они округлили глаза. Сами-то они вышли, когда мы еще были в Москве, — уж пятнадцатый день на подъеме. Потом шестерка американцев, завидев нас, еще издали стала хором кричать по-русски: «Ура! Молодцы!» Они затянули нас к себе в палатки и угощали самым ценным здесь — питьем в разных видах: лимонад, кофе, чай... Они буквально заставляли нас принимать все это «от пуза». Они покачивали головой, всплескивали руками, изумленно восклицая: «Мак-Кинли! За четыре дня!? В это не верится!» Еще ниже нам попался лагерь альпинистов ФРГ. Здесь то же самое, тот же восторг. На дорожку они вручили каждому по пакету сладостей. Были и другие встречи, которые нас несколько задержали на спуске. Впрочем, мы теперь не слишком спешили, ибо главное дело сделано. И вниз пришли только на другой день, 29 мая. Нас ждали, ринулись нам навстречу. Получилось нечто похожее на импровзированиый маленький митинг, на котором нас буквально утопили в теплых приветствиях, приятных словах — в плане тех, из которых потом сложились формулировки в американской печати: «Они не спустились даже во время шторма на высоте 13000 футов». Или: «Это практически самое быстрое восхождение, какое здесь до сих пор было»; «До них самое быстрое восхождение было в июне 1959 года — за одиннадцать дней. Обычно на это требуется от 20 до 25 дней».
30 мая на связи с Мысловским и Ивановым узнали, что они уже были на вершине и теперь находятся на спуске. 1 июня мы с ними встретились. В тот день на нашем небосклоне все-таки появилась мрачноватая туча. Исчезли Майк и Рейли! Из базового лагеря они вышли вместе с нами и отправились по крутому пятидесятиградусному ребру, расположенному западнее Западного ребра. С тех пор их никто не видел. Весь день мы рассматривали в бинокль склоны на этом маршруте. И вдруг в разрыве облаков увидели их живыми и здоровыми. Вскоре они спустились. На вершину этим путем им выйти не удалось. На отметке 4200 их застала непогода, иссякли силы, и они приняли решение спускаться.
И последнее, о чем хотелось бы сказать в этой главе. В ожидании Мысловского и Иванова группа времени не теряла. Я и Олег предприняли попытку пройти на красавицу Форакер, вершину, которая манила нас еще на Мак-Кинли. Путь к ней лежал через гору Кроссон. Мы поднялись на Кроссон и увидели: для того чтобы попасть на Форакер, нужно траверсировать еще одну гору. Нас поджимало время: как раз здесь мы и узнали по рации, что Эдик и Валентин уже на спуске. Решили ограничиться Кроссоном. В это время Лебедихин и Ефимов впервые поднялись на сравнительно небольшую, но сложную безымянную вершину. Это стало вторым первопрохождением советских альпинистов за рубежом!
Когда-то, в тридцатых годах, лучшие музыканты нашей страны, каждый из которых был солистом не только по своей фактической квалификации, но и по официальному положению, собрались вместе и составили оркестр. Он получил название «Персимфанс» — Первый симфонический ансамбль. Ансамбль, а не оркестр, потому что играли без дирижера. Сочли, видимо, что дирижеру и вообще единоначалию нет места там, где взаимодействуют корифеи искусства. Поначалу Персимфанс и впрямь одарил общественность исполнительскими шедеврами. Но вскоре распался. Исход, думаю, естественный для случая, когда в одну берлогу загоняют такое количество медведей...
Я вспомнил об этом, потому что стою сейчас перед необходимостью сформулировать основные черты группы, с которой совсем недавно, в августе 1981 года, побывал на пике Победы.
У нас был своеобразный Персимфанс. Но группа блестяще выполнила свою задачу, достигла цели и разошлась лишь потому, что исчерпала свою миссию. Закон несовместимости «медведей в одной берлоге», так хорошо проверенный и подтвержденный жизнью, на этот раз не сработал. Было бы, однако, ошибкой считать сей факт исключением из правила, ибо он в альпинизме — явление настолько логичное, закономерное, что сам может служить основой для выведения правила.
Я уже обмолвился однажды, что искусство человеческого поведения — это альма-матер альпинизма. Так вот, сказав, что в группе собрались большие мастера, я тем самым скажу: большие мастера этого искусства. Понятно, что они сразу сумели найти общий язык, хорошо ладили меж собой и, отлично делая общее дело оставались все-таки очень индивидуальными, как говорится, в массе не растворялись.
Группу составляли двенадцать человек. Тринадцатый, журналист, претендовал лишь на то, чтобы попасть в базовый лагерь. Ему, кстати, досталось немало, ибо наиболее трудоемкой частью восхождения стал именно этот участок пути. О нем-то в основном я и хочу рассказать в этой главе.
Среди моих спутников не было знакомых читателю имен. Исключение составляет только Дайнюс Макаускас — руководитель. Здесь собрались представители хоть и не самого юного, но более молодого поколения, чем наше. Большинство из них хорошо известные, авторитетные в альпинистских кругах спортсмены.
Мастерство у нас растет ничуть не меньше, чем в других видах спорта. Каждое следующее поколение сильнее предыдущего. Неудивительно то невольное внутреннее почтение, с которым мы с Дайнюсом смотрели на наших, более молодых коллег, таких, как Володя Прокопенко, Гриша Артеменко, Володя Башкиров... Надо сказать и другое: ребята знали цену и себе и товарищам. Кроме того, многие познакомились только здесь, хотя каждый друг о друге был немало наслышан. Все это создавало хоть и здоровую, но не совсем обычную обстановку.
Я бы не сказал, что в отношениях этих людей наблюдалась намеренная сдержанность, настороженность, излишняя пристальность друг к другу. Была доброжелательность, была искренность, но общались скуповато, немногословно, с достоинством, может, чуть поверхностно — во всяком случае, никто не торопился сойтись накоротко, не стремился проникнуть в душу другому, никто никому себя не навязывал. Я замечал, что иные даже радуются такой обособленности, несвязанности личными отношениями и довольны тем, что есть возможность остаться одному или помолчать, когда хочется.
Думаю, оттого, что собрались сильные, твердые мужские натуры, привыкшие рассчитывать в основном только на себя, и что другие тоже рассчитывают на них. Они в большинстве случаев лидеры в своем альпинистском кругу. Каждый — личность!
Нужно было найти руководителя. В принципе это дело несложное. Но отыскать лидера именно для такой группы непросто. Так по крайней мере сначала казалось. Здесь вроде бы нужен человек, который имеет моральное право на жесткий, императивный тон. Считали, что за это дело следует взяться мне: мол, право на мое лидерство признают все, памятуя о моем положении гостренера в сочетании с некоторыми альпинистскими заслугами. Но я вдруг подумал о нестандартности этого случая и понял: деликатность здесь сработает больше чем жесткость. Если так, то лучше Дайнюса Макаускаса кандидатуры не найти.
Я оказался прав. Эти люди достаточно сильны, чтобы в экстремальных условиях не нуждаться в жесткости пастуха. Подгонять же их при нормальных обстоятельствах тем более не надо: все они долгие годы мечтали подняться на пик Победы, и нынче счастливый, редкий случай открыл им наконец дорогу.
Раньше я уже говорил, что эта гора — самый северный семитысячник мира. Впрочем, «гора» — слишком легковесное слово для огромного горного массива с тремя вершинами, основание которого тянется с востока на запад более десяти километров. Победа, конечно, много южнее Мак-Кинли, но если учесть континентальность климата и превосходство на километр с четвертью в высоте, то нетрудно представить суровость и недоступность этого пика. Он активно не желает покоряться людям. Успех им обходится дорого — счет: один к пяти. Из ста восьмидесяти человек, выходивших когда-либо на сторону вершины, вернулись лишь сто пятьдесят. Тридцать навечно остались на склонах...
* * *
Снег шел всю ночь. Ни на минуту не прекращался утром и уж который раз сопровождает наш поход. Мелкий, колючий временами сменяют влажные, крупные — чуть ли не в пол-ладони, — похожие на ошметки мыльной пены хлопья и валят так обильно, что чудится, будто с неба на нас медленно оседает лавина. Потом сверху снова сыплется «манна небесная», и мириады крупинок, словно замешенные на густом тумане, образуют вокруг тебя плотные грязновато-серые стены, вызывая ощущение, похожее на чувство замкнутого пространства.
Мы наугад шагаем сквозь эту светлую темень, подаемся то влево, то вправо, каждый раз натыкаясь на трещины. Невозможно понять: разные? Или это одна так хитро извивается, рассекая ледник? Скорее всего последнее. Но должен же где-то быть проход, не могла же она разломить ледник поперек от края до края?! Где она, спасительная лазейка, как найти ее в этом молоке? Продвигаться сейчас можно только одним способом, и мы им пользуемся...
