Когда много лет спустя, летом 1969 года, стало известно, что сборная Перу, вытеснив Аргентину, попала в число 16 финалистов мексиканского чемпионата мира, событие это не показалось мне таким уж сюрпризов по той лишь причине, что тренером перуанцев был Диди. Легко верилось, что такой человек способен создать сильную команду.
Имя Гарринчи я услышал впервые в прохладном полуподвале хиндоского отеля, где наша команда слушала «установку» накануне матча со сборной Бразилии. Не могу теперь сказать, кто с вопросительной интонацией произнес это имя, но помню, что разговор вдруг оборвался и наступила пауза, долгая, и трудная. Тренерам, видимо, было нелегко ответить.
Скорее всего, вопросу этому я бы и не придал значения, если бы не выразительная пауза. Оказалось, что Гарринчу ранее видели московские динамовцы, выезжавшие в Южную Америку. Их впечатление было таково: наблюдать за ним с трибуны куда приятнее, чем встретиться на поле.
Встретиться тем не менее пришлось. Он заявил о себе немедленно. Первая же передача была адресована ему, на правый фланг. Он повел мяч прямо на Б. Кузнецова так решительно, словно того не существовало. Защитник пятился, не решаясь вступить в борьбу, не находя удобного мгновения. И уже в штрафной площади Гарринча исполнил свой коронный финт. Чуть не до земли уронив туловище влево и вынудив защитника повторить это движение, он с непостижимым проворством ринулся вправо и вышел к воротам. Штанга, как басовая струна, задрожала от мощного удара.
В линии обороны открылась зияющая брешь, надо было принимать экстренные меры. Пока все это осмысливалось, в наши ворота был забит гол.
Не могу сказать, что первое знакомство с Гарринчей доставило удовольствие. Зато потом искусством этого игрока, воспринимаемым уже беспристрастно, мы все открыто наслаждались.
Гарринче словно бы не вменялось в обязанность забивать голы. Его задача -и это повторялось многократно- сводилась к выходу на лицевую линию и прострельной передаче. Кажется, просто и можно бы раскусить и найти противоядие. Но в полной мере это не удавалось никому, хотя левым крайним защитникам обычно помогали партнеры. Свои маневры и финты Гарринча не готовил, всякий раз начинал их экспромтом. Поразителен его рывок: только что он стоял расслабленный, понурый, и вдруг – взрыв, и только его и видели.
Этот мулат-футболист милостью божьей. Низкорослый, плотно сбитый, чуть сутуловатый, словно он с рождения наклонен для рывка, с необычно изогнутыми в коленях ногами, завораживавшими защитников, с зорким взглядом исподлобья, он выглядел эксцентрично даже среди своих партнеров, многие из которых отличались внешним своеобразием.
На следующем, чилийском, чемпионате в отсутствие Пеле он принял на себя роль лидера нападения, забивал решающие голы, и бразильцы признали его главным героем своей второй победы. Что ж, значит в таланте этого игрока таились такие черты, о которых в Швеции он, быть может, сам не подозревал…
Бразильцы давали спектакли, где роли каждого исполнителя были строго определены. Другое дело, что вместо трех они ввели четырех защитников и вместо пяти форвардов оставили также четырех, двух крайних и двух центральных. Тогда это выглядело ошеломляющей новостью, весь остальной футбольный мир переваривал ее еще лет пять. Но с точки зрения построения игры, вошедшей в употребление после VIII, английского чемпионата мира 1966 года, тогдашние бразильцы выглядели труппой старинного классического репертуара. Крайние форварды играли на флангах, центральные – в середине, диспетчер свято выполнял свои конструкторские обязанности, моторный хавбек давал импульс атаке, защитники держали фронт обороны, как четыре дота, простреливавшие опасное пространство.
Среди них не было игроков, позже получивших наименование «универсалов». Бразильцы не захватывали середину поля, а проходили ее быстро с той же необходимостью, с какой спринтер преодолевает свою «стометровку». Они знали, что это надо делать, чтобы побыстрее доставить мяч форвардам, которые решат остальную часть задачи. Крайние нападающие главным образом простреливали мяч вдоль ворот, а центральные били по воротам. Так что при всей своей тогдашней новизне бразильская схема игры, если взглянуть на нее глазами сегодняшнего наблюдателя, выглядит традиционной.
И, однако, забыть ту сборную Бразилии невозможно.
Футбол переведен на разные «языки» и всюду получает свое истолкование, свою интерпретацию. На бразильском «языке» футбол выглядит радостной игрой, сохраняющей какую-то детскую непосредственность. Единственная в своем роде грациозность свойственна большим мастерам этой страны. В равной мере защитникам и нападающим. Помню, насмотревшись на них, я написал, что в будущем не исключено, что внутри команды в ходе матча будет безболезненно происходить смена четырех нападающих на четырех защитников и наоборот. Сам склад бразильских футболистов таков, что способен навести на эту фантастическую мысль.
Можно разложить на составные части их искусство, отдельно исследовать технические приемы, тактическую интуицию, взрывную скорость. Все это у них было. Но наблюдатель, если он не безнадежный сухарь, обязан был сунуть блокнот в карман и целиком отдаться зрелищу. Скорее всего, бразильская система оказалась такой трудной для подражания потому, что мир ее сразу увидел в недостижимо прекрасном исполнении, а сама по себе новая расстановка игроков, естественно, не давала ученикам желанного эффекта. И, наверное, потому футбольные умы с такой настойчивостью стали искать иные варианты, что не только превзойти, а повторить бразильцев в рамках их системы не представлялось возможным. Новая идея была предложена миру в законченном, совершенном облике, и уделом остальных невольно оставалось эпигонство. Да и где было взять одиннадцать таких же «звезд»?
Жонглеры из Рио – долго и привычно величали так бразильцев. И таился в этом прозвище кроме восхищения почти незримый, недоказуемый оттенок иронии.
На шведских стадионах бразильские жонглеры, ничего не потеряв из своей черной магии обращения с мячом, предстали командой удивительно организованной, срепетированной, вкладывавшей в игру неподдельную свежесть чувств. Они были непобедимыми.
Все преходяще в мире футбола. Рождаются и, как это ни грустно, уходят команды. Тренер Феола, долго руководивший бразильской сборной, ушел в прошлое. Можно понять и простить этого пожилого человека. Он так и не сумел сбросить с себя наваждения, гипноза той своей славной команды и продолжал разуму вопреки ориентироваться все на тех же знаменитостей, на точно такое же построение игры. Восемь лет спустя он опять привез в Англию Жильмара, Д. Сантоса, Зито, Гарринчу, Беллини, Орландо. Жизнь покарала и Феолу и сборную Бразилии…
Но чемпион мира 1958 года остался в истории как неповторимая команда. Выпадет ли когда-нибудь еще такое счастье, чтобы вместе сошлись и надели одинаковые футболки одиннадцать человек, каждый из которых игрок экстра-класса?
Чем закончить этот очерк? С мальчишеских лет я увлекался футболом. Пришло время, и я стал иногда писать об игре, еще не отдавая себе отчета, какова же эта тема. Бразильцы на шведском чемпионате открыли мне глаза на футбол как на игру праздничную, исполненную только ей одной присущей красоты – динамичной, мужественной и разумной. Я соприкоснулся с подноготной большого футбола, узнал, что он не тесен, а широк, его мир. Понял я, что служить ему в меру сил, пером,- занятие стоящее и ко многому обязывающее. С тем я и вернулся из первого своего дальнего путешествия, проделанного вслед за мячом.
Февраль 1970
Странное ощущение испытал я накануне поездки со сборной командой во Францию на финальные матчи первого розыгрыша Кубка Европы. До этого я побывал в Швеции на чемпионате мира, в Румынии и Болгарии с олимпийской сборной. Оба раза счастье нашим не улыбалось. Как-то будет сейчас?
Совсем разное дело смотреть матч на своем стадионе и за рубежом. Дома любую, самую досадную, неудачу не воспринимаешь остро, видимо, потому, что ты делишь ее со всеми земляками. За границей нас, заинтересованных очевидцев, кучка. И так уж получается, что все мы в ответе. Недаром, когда вернешься домой после поражения, все знакомые смотрят на тебя с укоризной: что ж ты не обеспечил? И отшутиться никогда не удается. Там и забиваешь и пропускаешь гол ты. И ничего с этим чувством поделать нельзя, оно сильнее твоего старания сохранить профессиональную нейтральность. Словом, ты, журналист, включаешься в игру. Да и иностранные коллеги в ложе прессы поглядывают на тебя с осуждением, если что не так, и жмут тебе руку в минуту удачи. И ты все это принимаешь как должное, и было бы странно выступить с объяснением, что ты тут ни при чем.
