Летом я обычно жила неделю у родственников в Подмосковье и пару недель у бабушки по маминой линии в Москве: немного ближе к колледжу, в котором как раз была сессия, и к центру города, где часто приходилось вести переговоры с потенциальными заказчиками. Однажды утром мама позвонила. Ее голос звучал обреченно, она не плакала, но только потому, что она вообще никогда этого не делала. Она сообщила, что у папы рак, последняя стадия. Помню, как села прямо посредине комнаты с телефоном. Я подозревала, что так будет, но к некоторым вещам в жизни просто невозможно подготовиться. Я прекрасно понимала, что счет пошел максимум на месяцы. Как вы уже знаете, наши отношения с отцом назвать идеальными было сложно, однако я все равно его очень любила, для меня он по-прежнему оставался главным мужчиной в жизни. К тому же я никогда не сталкивалась с серьезными потерями в жизни и не могла представить, каково это, когда человек уходит навсегда.
Мой друг искренне сочувствовал мне, спрашивал, может ли он чем-то помочь, но, понятное дело, помощь с практической точки зрения не требовалась. Единственное, что мне хотелось – быть с ним рядом, чувствовать, что кому-то я необходима, но этого он дать мне не мог. Мама несколько замкнулась после того, как врачи, наконец, сообщили ей правду. Мои подруги не могли понять меня по-настоящему, потому что сами с подобным не сталкивались. Я чувствовала себя бесконечно одиноко, несмотря на то что меня окружали люди.
Папе становилось все хуже. Он таял буквально на глазах. Было очень страшно смотреть, как некогда здоровый мужчина превращался в абсолютно беспомощное существо. Я старалась работать с удвоенной силой, совсем забросила учебу, к недовольству многих моих преподавателей. До того момента я часто писала стихи и рассказы, но, узнав диагноз, впала в очень странное состояние, мне не хотелось ни думать, ни рассуждать.
Мой молодой человек тоже несколько отдалился. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю его гораздо лучше. Он был слишком ответственным, чтобы стать первым мужчиной шестнадцатилетней девушки, понимая, что у отношений нет далеко идущих перспектив. Он не хотел ждать меня годами, поскольку в его распоряжении всегда находилось огромное количество женщин, готовых к сексу в любой момент. Он был симпатичным, умным, с отличным чувством юмора. Наверное, и сейчас остался – пожалуй, неправильно говорить о нем в прошедшем времени. Но, к счастью, сегодня я воспринимаю его только как давно перевернутую страницу.
Наверняка его пугали происходившие со мной события, поскольку на своем веку он тоже не сталкивался с подобными вещами. Нет, я не оправдываю его, но, с другой стороны, никто из нас не клялся друг другу в любви и вечной верности, мы просто встречались, проводили вместе время, нам было хорошо друг с другом. Другое дело, что я начала старательно возводить замки из песка у самой кромки моря, не понимая, что первая же волна их смоет. Вместо того чтобы сблизиться, как я ожидала, мы встречались все реже, он постоянно был занят учебой в магистратуре и работой.
Поскольку мы с мамой целыми днями были в разъездах, а папе становилось все хуже, в последние две недели его перенесли к бабушке, его маме, жившей этажом выше. Мы возвращались вечером, после работы, и шли наверх, чтобы побыть с ним. Именно тогда я впервые подумала, что мы с отцом очень мало общались на личные темы. И самое страшное, я никогда не говорила ему о своей любви, уж не знаю почему, наверное, просто потому, что в нашей семье открытые проявления чувств были не приняты. Несколько дней я собиралась с мыслями и, наконец, сказала ему: «Я люблю тебя», не будучи уверенной в том, что он меня слышит. Впоследствии я неоднократно благодарила судьбу за то, что не упустила свой шанс, поскольку, как оказалось, это была последняя возможность.
Следующим вечером я вернулась домой и прослушала сообщения на автоответчике. Сначала был звонок из больницы, просили перезвонить, и первые мгновения я недоумевала – зачем, ведь последнее время папа лежал дома, но уже в следующее мгновение я все поняла. Звонил дедушка и просил принести папин паспорт. Я побежала наверх, начала звонить и стучать в дверь, а дальше почти ничего не помню. Не помню даже, был ли папа еще в квартире, когда я ворвалась туда. Помню только, что ушла в большую комнату, села на диван и раскачивалась из стороны в сторону, повторяя вслух: «Все кончилось». Так продолжалось достаточно долго, пока моя младшая двоюродная сестра не подошла ко мне и не обняла, начав раскачиваться в такт со мной. Потом мне сказали идти домой и ждать маму, чтобы сообщить ей о происшедшем.
Рассказать ей все сразу я не могла, мобильники тогда считались прерогативой избранных, поэтому я дожидалась маму до десяти вечера одна, поставив на «повтор» песню «Hero» Mariah Carey. Я не плакала, ни на что не реагировала, просто слушала песню и раскачивалась. Наверное, я позвонила своим подругам, чтобы сообщить, что папа умер, но этого я не помню. Смутно всплывает в памяти звонок моему молодому человеку. Он искренне соболезновал, спросил, что может сделать. Я ответила, что лучшее, что он может сделать, – приехать, и он пообещал сделать это, но на следующий день. Вечером вернулась мама, не помню, как ей сказала, как она среагировала, но подозреваю, что не плакала, я уже говорила, она вообще никогда не плакала.
Следующие дни почти полностью стерлись из моей памяти. Помню только, что приезжал мой возлюбленный, посидел со мной пару часов, я, кажется, плакала у него на плече. Но все это было словно во сне. Сейчас, описывая те события, я даже не уверена, что все они происходили на самом деле, порой мне кажется, что некоторые картинки дорисовало услужливое воображение.
Мой друг продолжал отдаляться. Сейчас я понимаю, что между нами никогда не было подлинной близости, однако тогда мне казалось, что он является самым важным человеком для меня. Вероятно, в нем я видела единственную возможность восполнить острую нехватку мужской энергии, образовавшуюся после смерти папы. Вместо того чтобы уделить мне больше времени, он начал все чаще ссылаться на постоянную занятость. Я звонила, он отвечал, но я постоянно чувствовала, что навязываюсь. А потом мы почти перестали встречаться. Я очень переживала, но все силы бросила на то, чтобы помочь маме.
Силы – это, конечно, громко сказано. Я просыпалась в шесть утра, собиралась и ехала в колледж, дорога занимала больше часа. Потом отправлялась на работу, которая находилась на противоположном конце Москвы. Возвращалась домой к маминому приезду, часов в девять-десять, поскольку в то время мне не нравилось находиться в квартире одной. Когда мама приходила, мы подолгу болтали о жизни, о папе, о том, какой видим нашу дальнейшую жизнь. С одной стороны, я чувствовала, что необходима маме, с другой, сама отчаянно нуждалась в чьей-нибудь поддержке. Но, казалось, никто не способен был меня понять, потому что возможность искренне и глубоко сочувствовать требует прохождения через нечто похожее, а у моих знакомых таких событий в жизни не случалось.
Единственный момент из того периода, который врезался в память, – похороны. В детстве я много раз перечитывала историю Скарлетт О’Хара, и одним из самых впечатляющих эпизодов в романе для меня стало описание звука, когда заколачивали крышку гроба ее отца Джеральда О’Хара. Тогда я думала: «Что она чувствовала? Каково это?» И сегодня, закрывая глаза, в деталях могу вспомнить, как моего папу отпевал в церкви какой-то косноязычный священник, похоже, немного выпивший перед службой. Помню, как он бесконечно читал молитвы, а люди, которые считались родственниками и близкими, многие из которых едва знали моего отца, попеременно всхлипывали, и от этого становилось вдвойне горько на душе. Когда начали заколачивать гроб, я не выдержала и тяжело опустилась на лавочку для прихожан. Мне казалось, что схожу с ума. Только что он был живой, пусть слабый, даже немощный, но живой. И вот уже мы целуем его в лоб и мысленно говорим «Прощай». Я помнила, что во время отпевания мне все время хотелось, чтобы он встал и сказал: «Хватит, перестаем ломать комедию, я никогда не верил в Бога и считал человека кузнецом своего счастья».
Последний гвоздь забили, и я заплакала. Кажется, так и сидела на скамейке в церкви, оставшись один на один со своим горем и растерянностью. Никто не подошел, чтобы обнять меня, поцеловать, сказать что-то умное, как это обычно бывает в душещипательных фильмах. Хотя я всегда была достаточно независимой, тогда совершенно не могла представить, как жить дальше.
Время шло, и постепенно все вставало на привычные места. Как это ни ужасно, но любая боль притупляется или вовсе проходит по истечении определенного срока. Кажется нереальным, что когда-нибудь мы будем воспринимать ее как нечто помогающее строить наше будущее. В те дни меня посещали какие угодно мысли, порой даже суицидальные, но только не те, в которых я видела себя счастливой в завтрашнем дне.
