Евгений Подгаевский - Муха, или Шведский брак по-русски

ЛОГЛАЙН: В одном из посёлков в российской глубинке два сорокалетних мужа задумали внести свежую струю в рутинные семейно-брачные отношения. И жёны вроде согласились…

ЖАНР: комедийная мелодрама

ФОРМАТ: 2-серийное ТВ-муви или полный метр

ЦЕЛЕВАЯ АУДИТОРИЯ: женская и мужская, средний возраст

МЕСТО И ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: провинциальный поселок, наши дни, лето.

Милый провинциальный посёлок. Откуда-то из зелени садов здесь до вашего слуха донесутся и трель соловья, и перелив гармошки. По улице корова с достоинством пройдёт мимо и не обратит на вас никакого внимания. Как будто вы — пустое место. Даже обидно. Но не расстраивайтесь. Встречные сельчане обязательно осмотрят вас с приветливым любопытством. С ног до головы. И даже оглянутся вслед.

Милый народ, милые сады, милые дома, милые крыши среди зелени, милые переливы гармошки над всем этим.

Но что это? Откуда-то с нарастающим жужжанием приближается и вырастает в размерах очень знакомое насекомое. Батюшки, да это же зелёная, блестящая муха! На секунду она занимает всё пространство перед глазами, делает разворот над посёлком и улетает, словно бы обещая нам забавную, а может быть и поучительную историю под названием

Муха, или Шведский брак по-русски

На маленьком базарчике Люба, приятная женщина лет сорока-сорока двух, покупала свежее молоко у местной бабы.

— А Вы знаете, мне название посёлка сразу понравилось, как-то звучит приятно — Шведино. Шве-ди-но.

— Конечно, — согласилась баба. — Не Просянка какая-нибудь.

— Но как же вы здесь себя величаете? Не шведы же?

— Не шведы, — с улыбкой согласилась баба, наливая Любе молоко. — Ими здеся и не пахло.

— Тогда как?

— Угадай.

— Шведцы? Шведяне? Шведчане?

— Да шведянские мы! — засмеялась баба. — И ты теперь шведянская. И муж твой теперь шведянский. Привыкайте. Вы ж напротив Вали Ситниковой дом купили?

— Да. Вы знаете Валю?

— Тута все знают — и друг друга, и друг про друга. Кто, где, с кем, когда и как. Не скроешься ни за занавеской, ни под одеялом. А почему ж из города уехали?

Но Любе не хотелось обсуждать эту непростую для неё тему.

— Так… обстоятельства разные… Мужа сюда на работу перевели.

— А-а — протянула баба неопределенно… — Ну, ты за Валентину держись. Она неплохая.

— Мы уже даже немножко сдружились.

Баба одобрительно кивнула:

- И Петя у неё хороший. Хозяйственный, не пьёт. Твой-то пьёт?

— Нет, что Вы!… Спасибо Вам.

Взяв банку с молоком, Люба кивнула бабе в знак благодарности и пошла дальше.

— Дак уже счастье большое! — крикнула ей баба вслед.

Люба не поняла, обернулась:

— Что большое?

— Что мужики не пьют. Таких беречь надо, на руках носить.

— Вот как? — сказала Люба. — А я всё жду, когда мой Вася меня на руках носить станет. Уже и сын — студент. Дождусь ли, неизвестно.

— А ты помудрей, да поласковей. Может, и дождёшься.

И уже совсем тихо добавила:

— Если повезет. Мужики — это ж такая порода… Неисправимая!

На втором этаже неказистого поселкового здания, через окно своего кабинета, сорокалетний с гаком Вася (но для подчинённых, разумеется, Василий Сергеевич) наблюдал за движением особей женского пола по сельской улице. Писаным красавцем Василия мы не назвали бы, и всё же было в нём, высоком и не слишком широкоплечем, что-то слегка утончённое, что заметно отличало его от коренастых поселковых мужиков. Особенно, когда Вася надевал шляпу. Но сейчас ему было не до неё. Взволнованный, он вытирал рукой пот со лба. Потому что в этот момент на улице, как раз напротив его окна, встретились и разговорились две дородные селянки. Были они, конечно, одетыми, но Васе вдруг на секунду почему-то представились полуобнажёнными, в роскошных пеньюарах, да мало того — они ещё и ручками махали ему в окошко. Потом вдруг стали грациозно перед ним танцевать. И Васе даже чудились их зазывные голоса:

— Как скучно и однообразно ты живёшь, Василий Сергеевич!

— Старые обиды и мелкие дрязги с супругой.

— А ведь тебе уже за сорок.

— Ты всё, что мог, уже сделал для близких.

— Не пора ли заняться собой?

— Ты ведь сам называешь эту пору пикантной.

— Да, пикантной, с перчиком!

— В тебе энергии ещё через край, Василий Сергеевич!

— Но помни: эта пора не будет вечной.

— Так оглянись, потянись, развернись!

— Ты никого не предаёшь.

— Да ты жизнь отдашь, если надо!

— Но теперь-то просто хочешь вобрать этой жизни побольше!

— И ты её ни у кого не отнимаешь!

— Так какое же здесь преступление?

— Покопайся в своих глубинных желаниях!

— И дай, наконец, себе волю!

Но Вася крикнул с обидой им из окна:

— Я дал жене слово больше не изменять!

Две танцующие селянки в пеньюарах обиженно переглянулись и тут же превратились обратно в двух обычных, дородных, но одетых сельских баб. Они попрощались друг с дружкой и разошлись.

— И как же тут быть? — непроизвольно, с глубоким вздохом, проговорил вслух Василий в кабинете. — Я бы не хотел изменять.

— Так вы решили не изменять? — послышался голос за его спиной.

Василий обернулся — в кабинет заходил маленький, толстенький, прилизанный мужчина с папкой в руках. Он деловито прошёл к столу:

— Я поддерживаю Ваше решение. Изменять показатели в отчётности — это, знаете, чревато. Зачем? Я только что от наших ребят. Они уже обточили свои болванки. Вопрос только в том, куда их загрузить.

— Куда загружать болванки — это вечный вопрос, Поликарп Николаевич, — глубокомысленно изрёк Василий.

— В том, что Вы его оперативно решите, я уже не сомневаюсь. С Вашим переводом к нам, Василий Сергеевич, все эти застойные явления стали как-то рассасываться.

— Рас…сасываться?

— Ну да. Стало, знаете, гораздо веселее. Подпишите, пожалуйста, накладные.

Под вечер Люба затеялась дома с котлетами (вот-вот должен придти с работы Вася).

— Так. А панировочные сухари? — спросила Люба сама себя и открыла пластмассовую ёмкость для сыпучих продуктов.

Емкость оказалась пустой.

Люба побежала через улицу в дом напротив, к Вале, своей новой подруге. Толкнула калитку.

Надо, наверное, сразу отметить, что Люба и Валя были в чём-то схожи между собой. Обеим слегка за сорок, примерно одинакового роста и комплекции, обе с короткими причёсками, только у голубоглазой Любы волосы, пожалуй, светлее, а у кареглазой Вали — немного темнее.

А что до Пети, Валиного мужа, то он был пониже Любиного Василия, коренастый, широкоплечий. Словом, никакой утончённости. Хотя чистоплотный, не замазурка.

У Вали уже ужинали. Она усадила за стол и Любу.

— Найду я тебе сухарей. Посиди с нами.

Но столе всё было по-простому, никаких особых кундёб.

— Ой, да не надо, — стала отнекиваться Люба, но Валя положила ей на тарелку немного жареной картошки и салата из огурцов с помидорами.

— Ешь! — строго сказала она.

Люба вилочкой поклевала немножко.

— Вкусно, — похвалила она.

Петька, в белой майке, мускулистый, хлебал борщ.

— А Петя у нас и на ужин борщ любит, — ласково сообщила Валя. — Мама в обед сварила.

— Угу, — ответил Петя, прихлёбывая.

Его подслеповатая тёща Мария Семёновна сидела тут же, за столом, в очках с очень толстыми линзами, но ничего не кушала — изучала цветные фото в журнале, поднеся его близко-близко к глазам. На фото — красивые дамы и господа в красивых интерьерах и авто.

— О-хо-хо, мы так красиво не жили, — сказала Мария Семёновна, оторвавшись от журнала.

— Так никогда не поздно, — сказала Люба.

— Нет, — не согласилась Мария Семёновна. — Всему своё время. Это вы теперь своего не упускайте, а наша жизнь, считай, прошла. Покатилась под гору со страшной силой. Один теперь указатель — на кладбище. Надо бы сходить, Нину с Полиной проведать.

— Ну, Вы, мама, и нашли тему — поморщился Петя, повернул ложкой в тарелке и в капустно-морковно-свекольной гуще углядел неподвижную, скрюченную муху.

«Вот же зараза!»

— А морщишься чего? — спросила Валя. — Что ж, маме и погоревать нельзя о подругах?

— Можно, — сказал Петя, не поднимая глаз от тарелки. Кажется, никто не заметил.

— Вот и лопай, да маме спасибо говори.

— Спасибо, — сказал Петька.

— Да не за что, — ответила Мария Семёновна. — Первый раз что ли.

Секунду Петька раздумывал.

«Ну, муха-то, положим, в первый раз. Может, тёщеньке скандал устроить? Для профилактики. Пусть свои увеличительные стёкла надевает не только, когда журналы читает. А то говорит вчера соседской тётке Нюрке: „Я хоть и вижу плохо, зато в своём доме всегда всё слышу“. Что это она там, интересно, слышит? Валька и так, что ни ночь, в спальне зажатая — „тише, а то мама услышит“. Всё мама да мама. Всё тише да тише. А тут не кладбище. Тут жизнь, понимаешь!»