ПИКАССО: Они делают их слишком маленькими, Где ты его взял?
САГО: Купил у одного японского туриста. Ну, все встаем поближе друг к другу, вот там.
Все начинают прихорашиваться.
ЭЙНШТЕЙН: Я бы хотел заказать вам три снимка. Два три на четыре и один дагерротип.
САГО: Ну-ка, встали все вместе. В один ряд и прижались друг к другу.
Все прижимаются теснее для съемки.
ЖЕРМЕН: Ненавижу, когда меня снимают.
САГО (ПОСЛАНЦУ, который отходит от камеры): Вы тоже встаньте перед фотоаппаратом.
ПОСЛАНЕЦ: Не беспокойтесь. Я там точно буду.
САГО: Кстати, вы кто?
Накидывает черную ткань себе на голову, как делали это фотографы в старину.
ПОСЛАНЕЦ: Думаю, вы вполне могли бы именовать меня Посланцем.
САГО выныривает из-под ткани, оглядывает ПОСЛАНЦА с головы до пят, затем снова ныряет под накидку.
САГО (объявляет): Этим вечером 1904 года в кабачке «Ловкий кролик» сделана историческая фотография.
Входит БИГМЭН.
БИГМЭН: Кто-то произнес «историческая фотография»? (Достает пудреницу, пудрит нос, встает на колени, раскидывает руки в стороны). Остальных видно?
САГО: Да, хорошо.
БИГМЭН (разочарованно): Да…
САГО: Итак, улыбнулись.
Кто-то улыбается, кто-то нет. Когда кто-то начинает улыбаться, другие перестают.
САГО: Эй, вы не улыбаетесь.
ВСЕ (наперебой): Это будет выглядеть не натурально.
САГО: Ладно, ладно. Как насчет того, чтобы придумать слово, которое нас всех заставит улыбнуться естественно, и мы все одновременно его скажем, а?
ВСЕ: Да, здорово, отличная мысль.
Размышляют.
САГО: Слово…хм — м…слово. Нашел! Матисс!
САГО дважды произносит его, словно пробует на вкус, и его рот растягивается в улыбке. Все повторяют, становясь перед камерой.
САГО (встает за треногу): Отлично, все говорим «Матисс». Раз, два, три.
Все говорят и улыбаются, кроме ПИКАССО, который хмурится.
САГО: Попробуем еще разок.
Тот же результат.
САГО: Пикассо, а ты почему не улыбаешься?!
ПИКАССО: Не могу! Не могу, когда вы говорите «Матисс».
Все ищут другое слово.
ЭЙНШТЕЙН: А если «Рубенс»?
ПИКАССО: Умнее ничего не придумали?
САГО: Может «Микельанджело Буонаротти»?
ГАСТОН: У нас времени не хватит, чтобы каждый произнес «Николанджело Панаваротти»!
ПИКАССО: Эль Греко! Давайте скажем «Эль Греко!»
ЖЕРМЕН: Эль Греко не заставит нас растянуть губы в улыбке. Все силы уйдут в букву «О». И мы будем похожи на рыб.
Все вместе стараются произнести «Эль Греко». Не нравится. Ищут другое слово.
ГРАФИНЯ: Придумала. Как насчет «Вау»?
ПИКАССО: «Вау» не now.
БИГМЭН: А что, если «Сыр»?
САГО: То, что надо.
БИГМЭН: Еще очко в мою пользу.
САГО: Итак, решено, все говорим «Сыр».
Все говорят «Сыр». Вспышка. Фотография сделана.
САГО: Вспышка была?
ПОСЛАНЕЦ (пьет томатный сок с водкой): Да, видит — да — бог, что мне не хорошо. Оп — па-па…Сильная штука эта смесь.
Пауза. ПОСЛАНЕЦ замечает пейзаж с овцами.
ПОСЛАНЕЦ: Дружище, что за странная картина?
ГАСТОН: Странная? Это овцы.
ПОСЛАНЕЦ: Овцы? А выглядят, как пять женщин.
У картины возникает ПИКАССО, крутит головой.
ПОСЛАНЕЦ: А вы, правда, видите овец?
ГАСТОН: Я вижу овец, она видит овец. Все здесь видят овец, кроме вас.
ПОСЛАНЕЦ: Ну, спасибочки, дружище… По мне, так это пять странных женщин.
ПИКАССО (останавливаясь): Откуда ты, ты сказал?
ПОСЛАНЕЦ: Из будущего.
ПИКАССО: А почему ты оказался здесь?
ПОСЛАНЕЦ: Она послала меня с посланием.
ПИКАССО: Кто она?
ПОСЛАНЕЦ: Та, что шепчет тебе на ухо всякий раз, когда твой карандаш касается бумаги.
ПИКАССО: А что за послание?
ПОСЛАНЕЦ: А ты готов его принять?
ПИКАССО: Готов.
ПОСЛАНЕЦ: Тебя лучше отойти.
ПИКАССО, подумав, отходит назад от картины. ПОСЛАНЕЦ щелкает перед ней пальцами. Картина превращается в оригинал картины Пикассо «Авиньонские девушки», площадью 2,5 кв. м… ПОСЛАНЕЦ и ПИКАССО смотрят на нее в изумлении.
Никто, кроме них, конечно, не видит изменений. ПИКАССО отворачивается от картины, идет к выходу.
ПИКАССО: (про себя): Я мог бы вечно мечтать об этом и не сделать этого, но, когда приходит время, чтобы это сделать, Боже, я хочу быть готов к моменту конвергенции между вещью сделанной и вещью в процессе делания, между вещью, которая должна быть сделана и самим делателем. В этот момент я говорю с каждым, я мечтаю о миллиардах, я становлюсь частью вас, той частью, что не может быть понята Богом, и потому он позволяет ей выпустить кровь из запястья на холст. И это может быть сделано только потому, что я чувствую эти вещи: похоть, алчность, ненависть, счастье (поворачивается к стойке). Это как раз то самое.
ЖЕРМЕН: Что?
ПИКАССО: Оказаться в нужном месте в нужный момент.
ГАСТОН: Что за момент?
ПИКАССО: Момент, когда я завершил «голубой» период. Я бы не отказался выпить еще вина.
ЖЕРМЕН: Какого?
ПИКАССО (оглядываясь на пейзаж с овцами): Розового.
ПИКАССО (ПОСЛАНЦУ): Меня зовут Пикассо. Вы художник?
ПОСЛАНЕЦ: У меня был свой момент.
ПИКАССО: Какого рода?
ПОСЛАНЕЦ: Момент завершения.
ПИКАССО: Мне это знакомо. Я только что столкнулся с этим чувством.
ПОСЛАНЕЦ: Неплохое чувство.
ПИКАССО: Именно.
ПОСЛАНЕЦ: Думаю, не каждому дано это испытать.
ПИКАССО: Да, конечно, нет.
ПОСЛАНЕЦ: Трудно узнать, когда это происходит, когда все кончено.
ПИКАССО: Никому не говорите об этом. Пусть лучше думают, что вы знаете.
ПОСЛАНЕЦ: Да, сэр.
ПИКАССО: Не позволяйте никому думать, что мы не можем это узнать в действительности. Мы, как цыплята, что ковыляют гуськом через дорогу. Мы делаем это, но не знаем, почему и зачем.
ПОСЛАНЕЦ: Да, сэр.
ПИКАССО: И помните, в душе мы великие, потому что мы оригинальны.
ПОСЛАНЕЦ: Ну, это вы немного слукавили, мсье Пикассо. Считается, что мы оба испытали большое влияние негритянского искусства.
Звучит чарующая музыка. Потолок исчезает, являя взгляду звездное небо.
Пейзаж с овцами все еще виден нам. ЭЙНШТЕЙН вскакивает со стула, вглядывается.
ЭЙНШТЕЙН: Вы видите?
ПОСЛАНЕЦ: Крыша исчезла.
ЭЙНШТЕЙН: Зажигаются звезды.
ПИКАССО: Миллионы и миллионы звезд.
ЭЙНШТЕЙН: Мало насчитали.
ПОСЛАНЕЦ: Ночь. А я и не знал, что уже ночь. Знаете, путешествие такая вещь… Когда я прибыл сюда, то не знал, было это время обеда или ужина, или еще чего-нибудь. Я поправился на десять кило. Надеюсь сброшу их, когда буду возвращаться назад.
ПИКАССО: Интересно, в чем я буду, когда напишу это?
ПОСЛАНЕЦ: Я бы предпочел что-нибудь белое с широким ремнем на поясе (Чуть погодя). Вы видите?
ЭЙНШТЕЙН: Взрывающиеся звезды. Они пробивают атмосферу и сгорают белым пламенем.
ПИКАССО: Хотел бы я жить долго. Отставить длинный огненный след в небе…
ЭЙНШТЕЙН: От горизонта до горизонта.
ПОСЛАНЕЦ: Вот это да!
ПИКАССО: Такой яркий, что, если оглянуться назад, можно будет его увидеть прямо перед собой.
ЭЙНШТЕЙН: Мне нравится это…сохраненное зрение.
ПИКАССО: Мне тоже. Когда мне стукнет 80. Сохраненное зрение.
