Жанетта (поднимает одну из книг). Да-а, книги тут, я вижу, ногами топчут.
Флоран замечает книги на полу, смотрит на Терезу.
Тереза. Это я их разбросала.
Флоран. Почему?
Тереза. Просто так.
Флоран (взяв ее за плечи). Тереза! Я хочу, чтобы ты мне объяснила, почему.
Тереза. Можешь стискивать меня своими ручищами, можешь делать мне больно, все равно не скажу, почему. Я хотела, чтобы ты услышал то, что я просила эту дуру сказать тебе, а она взяла и все испортила. Я хочу, чтобы ты знал, что я разбросала твои книги, что я каждый вечер, проходя здесь, плюю на портрет твоей матери, что я нарочно привезла сюда отца, нарочно позволила тебе давать ему деньги, нарочно подпаивала его и подбивала петь похабные песни, — но почему я это делаю, почему я ненавижу вас всех, я тебе никогда не скажу, раз ты не смог понять сам!
Флоран (потрясенный). Тереза, но этого не может быть… Мы еще недавно были счастливы… Что с тобой?
Тереза. Ты был счастлив, а я — нет.
Флоран (шепотом). Это ужасно…
Тереза. Да. Ужасно.
Флоран. Но ты вся дрожишь.
Тереза. Да, дрожу. Дрожу, потому что я одна здесь не умею улыбаться, я одна здесь — грязная и несчастная, я одна знаю, что такое стыд.
Флоран. Но почему ты несчастная, почему тебе стыдно?
Тереза. Можешь не спрашивать, я не отвечу. (Бросается на диван.)
Флоран смотрит на нее в растерянности, не смея приблизиться к ней.
Гартман (отводит Жанетту в сторону). Послушайте, вы спрашивали о машине?
Жанетта. Да, но мне надо перед отъездом поговорить с глазу на глаз с Терезой. Пусть она на меня плюет, пусть гоняет задарма за три сотни километров, но еще платить за это из своего кармана я не согласна.
Гартман (вынимает бумажник и берет Жанетту под руку). Пойдемте. Этот вопрос я улажу сам.
Жанетта. Вот это по-честному. (Обернувшись.) Прощай, Тереза, и послушай меня, не ломайся… У тебя хорошее место, держись за него. (Выходя, Гартману.) Ах, мсье, будь на ее месте я!..
Гартман. Да, но что поделаешь — это не вы…
Оба уходят. Тереза лежит на диване, спрятав лицо.
Флоран (шепчет, стоя возле нее). Ты страдала, любимая, а я ни о чем не подозревал. Бедная моя глупышка! Хотела, чтобы я поверил, будто ты живешь с любовником своей матери!.. Подумать только, что насочиняла! С любовником собственной матери!.. Нет уж, будь я на месте маленькой дурочки, которая во что бы то ни стало хочет доказать всему миру, что у нее душа чернее сажи, я бы сочинил что-нибудь более правдоподобное.
Приподнявшись на локте, Тереза смотрит на него, хочет что-то сказать, потом молча, устало опускается на диван.
(Садится рядом с ней.) И ты вообразила, что я позволю тебе горевать и скрывать от меня причину своего горя? Ты вообразила, что я позволю хоть одной-единственной горести угнездиться в твоей душе? (Обнимает ее.) Посмотри на меня. Я не верю в твои горести — это фантазии, и я сильнее их. (Приподняв ее, смотрит ей в глаза.)
Она отворачивается.
Разве ты не видишь, что я сильнее всех горестей на свете. Посмотри мне в глаза.
Тереза не двигается.
(Трясет ее, пытается заглянуть ей в лицо.) Во-первых, что ты тут сказала о моем доме? Ты чувствуешь себя в нем несчастной и одинокой? И книги мерзкие. Почему мерзкие? Эти мерзкие книги научили меня ждать тебя и любить с тех пор, как мне минуло двадцать лет. Когда ты их узнаешь, ты полюбишь их, как я. Они будто специально для тебя написаны. (Подбирает книги.) А ну-ка, давай наведем порядок в этом доме. Я уверен, что ты невзлюбила их только потому, что вы еще мало знакомы. Сейчас я вас представлю друг другу. (Хочет взять ее за руку.) Дай мне твою руку, встань, я представлю тебя моему дому, Тереза.
Тереза прижимается к дивану.
Нет? Ты не хочешь встать? Знакомиться лежа не очень вежливо. Впрочем, я уверен, что мой дом тебя извинит. Старые деревенские дома на редкость добродушны. (Он говорит шутливо, но в то же время растроганно, словно обращаясь к ребенку, и при этом все время гладит ее по голове.) Итак! Господа деревья, господа серые стены, и вы, господа кресла, — потому что, по-моему, тут не обошлось и без вас — я прошу вас извинить эту девушку, она немножечко хандрит, потому что не знает, с какой стороны к вам подойти, чтобы вас полюбить. Наверное, и вы все напустили на себя слишком большую важность. А вам не следовало ее отпугивать. Она наверняка не лежала бы на диване, уткнувшись в него носом, если бы ты, дорогой мой дом, объяснил ей, что издали ты похож на замок, но, когда приглядишься, видишь, что твои стены сверху донизу испещрены зверьками и человечками; это мальчишки, много поколений мальчишек исцарапали тебя перочинными ножами. А вы, кресла! Вы должны были объяснить ей, что вы совсем не такие страшные, какими кажетесь с виду, и к тому же вас даже нельзя отнести ни к какому стилю! А вы, прадедушки и прапрадедушки в рамах! Что это вам вздумалось хитрить! Неужели только потому, что одна она во всем доме не знает, что никто из вас пороха не выдумал? А ты, мама, как же ты позволила ей плевать на твой портрет и не объяснила ей, что, наоборот, она должна была бы тебя полюбить… Значит, ты не сказала ей, что она похожа на тебя? Она страдала, мама, а ты ей ничего не сказала! Ты, которая умела врачевать любое горе, ты не нашла для нее ни слова утешения?.. Я просто не узнаю тебя, мама! Ты бы хоть спела ей песенку, которой убаюкивала меня на ночь…
Тереза (не шевелясь, начинает вдруг петь во все горло голосом хриплым от слез, зарывшись лицом в подушки дивана).
«У Нинон
Пропал тромбон.
Где же он?
Ах, Нинон,
Где твой тромбон…».
(Замолкает, задохнувшись от рыданий.)
Флоран. Что ты поешь?
Тереза (закрыв лицо руками). Песенку моей матери.
Флоран. Зачем ты поешь эту чепуху?
Тереза. Потому что моя мать — женщина грубая и равнодушная, потому что я стыдилась ее, а она меня била… (Ее слова снова обрывает рыдание.)
Флоран (кричит). Ты плачешь! (С силой поднимает ее.) Тереза… девочка моя!
Ее лицо залито слезами, встав, она пошатнулась.
(Трясет ее и кричит с испугом.) Тереза!..
Тереза. Прости, я дура. Дай мне платок. Я не буду больше плакать. Плакать глупо.
Флоран. Почему ты плачешь? Я тебя люблю, все здесь тебя любят. Здесь все добры и радушны, и все хотят сделать тебя счастливой.
Тереза молчит, закрыв глаза.
(Кричит.) Тереза! Не прячь от меня глаза! Посмотри на меня, я сумею тебя утешить. Я думал, что это опять детский каприз, как неделю назад, когда они вообразили, будто ты выходишь за меня из-за денег. Это был такой вздор, что я не придал ему значения. Но, значит, дело не только в этом, Тереза?
Тереза (жестом останавливает его, тихо). Послушай. Ты должен меня отпустить. Больше я ни о чем не прошу.
Флоран порывается что-то сказать.
(Снова его останавливает.) Ты видишь, я не кричу, не устраиваю сцен. Ты должен меня отпустить.
Флоран (делает шаг к ней). Тереза, ты сошла с ума!
Тереза (отступает, точно боится его). Не прикасайся ко мне!
Флоран. Дай, я обниму тебя крепко-крепко. Обниму и вылечу тебя.
Тереза. Нет, мне сейчас слишком больно. Ты должен меня отпустить. Ты не знаешь, что это такое, и никогда не узнаешь. Это клокочет, бурлит и вдруг вырывается наружу… Дай мне уйти отсюда без сцен, без слез, пока у меня еще есть силы. Пожалуйста, я прошу тебя по-хорошему, если я останусь здесь еще немного, я сойду с ума…
Флоран. Я ни за что тебя не отпущу.
Тереза. Так надо, Флоран, ты должен… Ничего не говори, я поднимусь к себе, а ты, как всегда, пойдешь работать. А вечером ты заметишь, что меня нет, и даже не будешь точно знать, когда я уехала, тогда нам не придется больше ни о чем говорить. Разговоры — это больнее всего.
Флоран. Но объясни по крайней мере, в какую минуту я обидел тебя, не то я сам сойду с ума…
