Лариса (глубоко оскорбленная). Вещь… да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек. Я сейчас убедилась в том, я испытала себя… я вещь! (С горячностью.) Наконец слово для меня найдено, вы нашли его. Уходите! Прошу вас, оставьте меня!
Карандышев. Оставить вас? Как я вас оставлю, на кого я вас оставлю?
Лариса. Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину.
Карандышев (с жаром). Я беру вас, я ваш хозяин. (Хватает ее за руку.)
Лариса (оттолкнув его). О, нет! Каждой веши своя цена есть… Ха, ха, ха… я слишком, слишком дорога для вас.
Карандышев. Что вы говорите! мог ли я ожидать от вас таких бесстыдных слов?
Лариса (со слезами). Уж если быть вещью, так одно, утешение — быть дорогой, очень дорогой. Сослужите мне последнюю службу: подите пошлите ко мне Кнурова.
Карандышев. Что вы, что вы, опомнитесь!
Лариса. Ну, так я сама пойду.
Карандышев. Лариса Дмитриевна! Остановитесь! Я вас прощаю, я все прощаю.
Лариса (с горькой улыбкой). Вы мне прощаете? Благодарю вас. Только я-то себе не прощаю, что вздумала связать судьбу свою с таким ничтожеством, как вы.
Карандышев. Уедемте, уедемте сейчас из этого города, я на все согласен.
Лариса. Поздно. Я вас просила взять меня поскорей из цыганского табора, вы не умели этого сделать; видно, мне жить и умереть в цыганском таборе.
Карандышев. Ну, я вас умоляю, осчастливьте меня.
Лариса. Поздно. Уж теперь у меня перед глазами заблестело золото, засверкали бриллианты.
Карандышев. Я готов на всякую жертву, готов терпеть всякое унижение для вас.
Лариса (с отвращением). Подите, вы слишком мелки, слишком ничтожны для меня.
Карандышев. Скажите же: чем мне заслужить любовь вашу? (Падает на колени.) Я вас люблю, люблю.
Лариса. Лжете. Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не старался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я не виновата, я искала любви и не нашла… ее нет на свете… нечего и искать. Я не нашла любви, так буду искать золота. Подите, я вашей быть не могу.
Карандышев (вставая). О, не раскайтесь! (Кладет руку за борт сюртука.) Вы должны быть моей.
Лариса. Чьей ни быть, но не вашей.
Карандышев (запальчиво). Не моей?
Лариса. Никогда!
Карандышев. Так не доставайся ж ты никому! (Стреляет в нее из пистолета.)
Лариса (хватаясь за грудь). Ах! Благодарю вас! (Опускается на стул.)
Карандышев. Что я, что я… ах, безумный! (Роняет пистолет.)
Лариса (нежно). Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали! Пистолет сюда, сюда, на стол! Это я сама… сама. Ах, какое благодеяние… (Поднимает пистолет и кладет на стол.)
Из кофейной выходят Паратов, Кнуров, Вожеватов, Робинзон, Гаврило и Иван.
Явление двенадцатое
Лариса, Карандышев, Паратов, Кнуров, Вожеватов, Робинзон, Гаврило и Иван.
Все. Что такое, что такое?
Лариса. Это я сама… Никто не виноват, никто… Это я сама.
За сценой цыгане запевают песню.
Паратов. Велите замолчать! Велите замолчать!
Лариса (постепенно слабеющим голосом). Нет, не зачем… Пусть веселятся, кому весело… Я не хочу мешать никому! Живите, живите все! Вам надо жить, а мне надо… умереть… Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю. (Посылает поцелуй.)
Громкий хор цыган.
16 октября 1878 г.
Комментарии
Печатается по тексту первой публикации в журнале «Отечественные записки», 1879, э 1, с отдельными уточнениями по изданию Сочинений А. Н. Островского, т. X, Спб., 1884.
Как свидетельствует помета Островского на первом листе автографа, драма была задумана 4 ноября 1874 года в Москве. 1 октября 1876 года, сообщая Ф. А. Бурдину о своей работе над комедией «Правда — хорошо, а счастье лучше», Островский писал:
«Все мое внимание и — все мои силы устремлены на следующую большую пьесу, которая задумана больше года тому назад и над которой я беспрерывно работал. Я думаю кончить ее в этом же году и постараюсь отделать самым тщательным образом, потому что это будет сороковое мое оригинальное произведение».
На черновом автографе «Бесприданницы», хранящемся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Островский пометил: «Opus 40». Вторичное упоминание о работе над «Бесприданницей» встречается в письме драматурга к Бурдину от 3 февраля 1878 года из Москвы:
«…я теперь занят большой оригинальной пьесой; я желаю ее кончить зимой к будущему сезону, для того, чтобы быть свободнее летом».
Намерение Островского закончить пьесу до лета не осуществилось. С особенным творческим подъемом работал Островский над «Бесприданницей» летом и осенью 1878 года в Щелыкове (см. его письма к Бурдину от 26 августа и 5 октября). Одновременно велись переговоры о постановке пьесы в Петербурге и в Москве.
«Бесприданница» была закончена в середине октября 1878 года. В рукописи завершение работы над пьесой датировано 17 октября, а в тексте «Отечественных записок» — 16 октября. 26 октября Островский послал переписанный набело текст пьесы Бурдину. Накануне он писал ему:
«К постановке приеду и сам прочитаю пьесу артистам. По получении пьесы свези ее к цензору и попроси его прочесть поскорее, так чтобы она одновременно прошла и цензуру и комитет, и в воскресенье же или понедельник была отправлена в Москву».
28 октября «Бесприданница» уже была одобрена к постановке Театрально-литературным комитетом.
Ф. А. Бурдин, для которого Островский предназначал роль Кнурова, остался ею недоволен, считая, что это «аксессуарная роль». В письме к Островскому от 1 ноября 1878 года он сообщал, что, по его убеждению, актер Н. Ф. Сазонов откажется от предложенной ему роли Карандышева, и с своей стороны указывал на необходимость «кое-каких сокращений». Письмо это вызвало следующий ответ Островского:
«Если Сазонов услышит пьесу в моем чтении, он ни за что не откажется от роли Карандышева. Если он заломается при раздаче ролей, так ты попроси его подождать моего приезда. Пьесу свою я уже читал в Москве пять раз, в числе слушателей были лица и враждебно расположенные ко мне, и все единогласно признали „Бесприданницу“ лучшим из всех моих произведений. Я более года думал, чтобы написать для тебя роль спокойную и типичную, т. е. живую; я тебе вперед говорил о ней; в Москве эту роль исполняет Самарин, он горячо благодарил меня, что я даю ему возможность представить живой современный тип, а ты находишь Кнурова жалким, неблагодарным аксессуаром, не представляющим ничего живого, т. е. никакой роли. Да что ж тебе за неволя брать эту роль, если ты к ней так презрительно относишься? Моя пьеса невелика, при ней ты можешь еще дать такую пьесу, в которой есть эффектная для тебя роль. Здесь ни на считке, ни на репетициях, ни мне, ни артистам и в голову не приходило ни о каких сокращениях; а вы, если найдете нужным, делайте какие угодно, я спорить не буду» (письмо к Бурдину от 3 ноября 1878 г.).
