Джек. Нет, но очень хочу. По-настоящему смешная пьеса. Гениальный фарс!
Гордон. А я четыре раза играл. Один раз в платье.
Джек. Вы и тут постановщик?
Гордон. Нет, «Тетку» ставит Сюзанна Хантсмен. Ты с ней знаком? Способная девушка! Только что Йель закончила. Это ее первая работа, но идей прорва, и все концептуальные!
Джек. Про «Тетку»?
Гордон. Она выдала потрясающий дипломный спектакль! Поставила Тома Стоппарда в бассейне! С надувными куклами. С превращениями: мужчины в женщин и наоборот. С синхронным плаванием. Весьма эротично.
Джек. Вы сами видели?
Гордон. Нет, она все с подробностями расписала Барбаре.
Джек. А кто это?
Гордон. Барбара ДеМартино — наш главный спонсор. Без ее ежегодного взноса театр давно бы сдох. Барбара — известный покровитель молодых режиссеров. Особенно женщин. Особенно, если режиссер — дочь ее соседки по колледжу. Зимой она живет на Палм-Бич.
Джек. Сюзанна?
Гордон. Барбара.
Джек. Ясно. Так какие идеи насчет «Тётки»?
Гордон. Знаешь, положа руку на сердце, я бы одел тебя в платье…
Джек. Правда?
Гордон. А ты сам-то не против?
Джек. Конечно, нет, это же одна из самых смешных…
Гордон. Некоторые парни нервничают… крутые такие… сверх-правильной ориентации… Тебе тоже неловко? Ты из каких?
Джек. Из обычных.
Гордон. Хорошо. А то я боялся. То есть, какой ты — неважно, я человек широких взглядов.
Джек. И я.
Гордон. Так ты все-таки?…
Джек. Нет. Я — нет. Я просто…
Гордон. Вот и славно. Славно не то, что ты — нет. Славно, что ты, кажется, не против платья?
Джек. Это же самая смешная роль на свете. Я был бы счастлив ее сыграть. Когда-нибудь.
Гордон. Отлично! Значит, по рукам?
Джек. Гмм… Я все-таки не уверен, что мне стоит сейчас уезжать из города. Мой агент наверняка будет против. Я только начал пробоваться в рекламных роликах. На прошлой неделе первый отказ пришел. Но меня позвали на повторную пробу в сериал «Сукины дети».
Гордон. Вот как? Ну что ж…
Джек. Сейчас много новых сериалов запускается… вдруг что-то подвернется? Никогда не знаешь…
Гордон. Я-то знаю.
Джек. А тут придется выпасть на целых четыре месяца.
Гордон. Ну, ты трижды подумай! Спасибо, что приехал, что познакомились.
Джек. Пожалуйста. То есть — это вам спасибо. Правда, надо подумать.
Гордон. Ну что, пойдем? Насмотрелся?
Джек. Да. Тут вообще морозильник.
Гордон. Что ж поделаешь, февраль. Включу, пожалуй, дежурный свет, чтоб нам с тобой шею не свернуть. (Выходит, выключает освещение).
Сцена на миг погружается в темноту, но тут же постепенно — на реостате — загорается дежурный свет, янтарный и теплый, и в сарае становится по-театральному уютно.
Я знаю, тут сейчас кавардак. Но летом, в июле… Представь: чудесный теплый вечер, солнце садится, такой живописнейший задник… а иногда закатные лучи скользят по крыше, пробиваются сквозь кроны кленов и попадают в зал — через сетку на огромной двери, через щели, и возникает такой эффект — осветители отдыхают. А в другие вечера свет такой ясный, каждый предмет становится от него еще объемнее, как у импрессионистов… и сверчки свиристят… и сюда приходят люди, двести человек сидят в темноте на этих неудобных стульях, в этом ветхом сарае, которому без малого два века, сидят в духоте, без кондиционера, и смотрят, как мы играем. Почему? Для меня это загадка. Чудо, в сущности. Но как же хочется быть свидетелем… участником!
Свет меняется. Джек выходит. Гордон остается на сцене.
Сцена 2
К Гордону присоединяется Сюзанна. Они расставляют стол и стулья — это нью-йоркская студия, где идет прослушивание актеров. Пока идет эта сцена, стажеры разбирают хлам в сарае.
Мери (входит). Здрастье всем.
Гордон. Привет.
Мери. Меня Мери зовут. Спасибочки, что согласились меня прослушать. Я безумно хочу к вам попасть, прям всю жизнь мечтаю! Кстати, вы надолго в Нью-Йорке? Если да — на выходных можно посмотреть меня в спектакле, типа товар лицом. Это в Бронксе, в «Театро Гроссо». Ехать по линии Д, следующая остановка после стадиона «Янки». Вот рекламный проспект. Это новая инсценировка «Эпоса о Гильгамеше», все происходит в Персии или, может, в Иране, жутко давно, где-то в средние века или еще раньше… я даже не знаю, была ли старая инсценировка… Меня там насилуют боги! Прикиньте?
Гордон. Боги? Насилуют?
Мери. Да! Ваще подлянка с их стороны. Но я сама предлагаю себя богам, называется «жертвоприношение девственницы». Кевин — наш режиссер, он со мной работает. Он это сам написал. Нет, не эпос. Инсценировку. А эпос написал кто-то великий. Типа Юджин О’Нил. Или Лопе де Вега. Я слишком много болтаю? Я вам щас Офелию покажу, лады? Можно вами попользоваться? В мизансцене?
Гордон. Попользуйтесь. Сюзанна, ты с нами?
Сюзанна. Да. Но мной пользоваться не надо. Я этого не люблю.
Мери. Вот сюда пересядьте, ага? (Показывает Гордону, куда ему надо передвинуться вместе со стулом).
Гордон. Сюзанна у нас ставит «Тётку Чарли».
Мери. Круто. (Начинает потряхивать поочередно разными частями тела). Ой, я чё-то так зажалась. (Крутит головой по и против часовой стрелки). Ох… ахх… а-а- аххх… (Внезапно). А вот укроп для вас и колокольчики. А вот мать-мачеха для вас, а тут немного для меня. Она еще называется благодатной травой воскресной. О, вы должны носить ее как герб с отличием. А вот ромашки. Я хотела дать вам фиалок, но они все завяли, когда умер мой отец. Говорят, он легко умирал. (Поет). Мой милый Робин, Вся радость моя… Он не вернется сюда! Он не вернется сюда! Умер он и спит, Он в гробу лежит, Никогда не вернется сюда. Как снег, его голова, Как лен, его борода, Он ушел, он ушел домой, — Не вернуть его никогда! Боже, смилуйся над его душой. И над всеми христианскими душами, Я молю Бога. Бог с вами!
К концу песни она умудряется обвиться вокруг Гордона и прижаться к нему всем телом.
Гордон. Гммм… что ж… занятно… хорошо… отлично… Интересное решение.
Мери. Я считаю, Офелия предлагает себя Клавдию. Я работаю над этой ролью в школе-студии. Стопицот процентов предлагает!
Гордон. Стопицот?
Мери. Только Пол, преподаватель наш, говорит, что в моем прочтении роли не хватает интимной ноты…
Гордон. Не хватает?!
Мери. Ага. Но я стараюсь! Стараюсь вытащить из себя эту, блин, интимную ноту, чтоб она в каждом словечке, чтоб прям из ушей лезла…
Гордон. Отлично. Просто замечательно.
Мери. И вот сегодня, кажется, вытащила.
Гордон. Правда? Хорошо.
Мери. Еще хотите?
Гордон. Да… нет… мне хватит… думаю, достаточно… на сегодня… Что скажешь, Сюзанна? (Мери наклоняется.) Сыграет «Попку Чарли»? Тьфу, «Тётку Чарли»? (Мери направляется к двери.)
Мери. Побегу я. Спасибочки!
Сюзанна. Мери, погодите! Вы умеете плавать?
Свет меняется. Мери выходит. Входит Тайлер.
Тайлер (читает по распечатке) «Глупцы! Жалкие глупцы! Вы еще вырвете себе глаза от ужаса, от страха предо мной, ибо я — Дракул, властелин тьмы! Вы думаете, что оставили меня без прибежища, но нет! Один последний ящик с землей у меня еще остался. Ищите! Вам меня все равно не найти! Я усну в нем на многие века. Пробьет час моей мести! Да свершится по слову моему!»
Гордон. Отлично! Отлично! Превосходно!!! Тайлер. Признайся. Ты ведь это уже играл?
Тайлер. Прошлой зимой. В театральном кафе при Арт-мастерских. Ну, инсценировка-то другая… дохлятина. А этот текст… Твой?
Гордон. Пытаюсь быть верным оригиналу.
Тайлер. Ну, а я очень хочу это сыграть. Дракулу. Влада Пронзителя. Влада Колосажателя. Ты, кстати, в курсе, что он не пил кровь своих жертв, а сажал их на кол? Вот будет супер! А второй акт имеется?
Гордон. На подходе… Уже почти готов… Тут все созрело. (Стучит себе по лбу)
Тайлер. Ну, если второй акт не хуже первого — замётано! Мне позарез надо сделать Дракулу еще раз. В Арт- мастерских о глубоком прочтении роли забудь, примитив сплошной — плащ с капюшоном, дым, клыки… Ненавижу эти дешевые примочки. Я хочу познать внутренний мир своего героя, властелина тьмы.
