Леон. Нужно же было, чтобы я пошевелил пальцами. Я сделал вам больно?
Новая горничная (освобождаясь). Нет. Но мадам меня предупредила. Она мне сказала, что вы старый сластолюбивый поросёнок.
Леон (огорчаясь). Как это вульгарно! Похож ли я на старого поросёнка?
Новая горничная (ласково). На старого, похожи. Но поросёнок ли вы, я пока что не знаю. Впрочем, мне не потребуется много времени, чтобы это понять. Знаете, я рано начала, с дядей, в четырнадцать лет!
Леон (искренне восклицая). Вот старый сластолюбивый поросёнок!
Новая горничная (смеясь). Видите, когда речь идёт о других! (Он добавляет.) Дядя был симпатичный. В конце концов, это мой дядя, он родственник.
Леон (затронутый за живое). Родственник! Какой, впрочем, мерзавец! Дайте мне ручку! Я напишу статью в «Фигаро»). Так, что они на сей раз получат?
Новая горничная. Вам блокнот как держать, так?
Леон. Нет, у вас тоже всё затечёт к чёртовой матери. На спине лучше, как горбун с улицы Канкампуа. Повернитесь. Сгорбьтесь, нагорбите спину, вот так. Ещё! Поближе ко мне. Ближе! Так хорошо. Вы мне послужите, в некотором роде, пюпитром.
Новая горничная (поддаваясь на игру, как послушная девочка). Смешно! Это кто же такой, горбун с улицы Канкампуа?
Леон (с норовом трясет ручку). На улице Канкампуа когда-то находилась Парижская Биржа. Все операции совершались, разумеется, стоя, прямо на мостовой. А как подписать договор о купле-продаже, бумагу-то нужно устроить, что-нибудь подложить? Вот одному горбуну и пришла в голову полезная мысль предложить для этого дела свою, как бы сказать, на спине выпуклость. К тому же, говорят, это приносит счастье. Короче, так горбун с улицы Канкампуа сколотил себе целое состояние!
Новая горничная (в восхищении). Какой вы всё-таки образованный! С вашими-то знаниями вы бы тоже могли деньги лопатой грести, участвуя в телевизионных играх!
Леон (с вдохновением пишет). Мог бы, дитя моё, мог бы. Но я всегда презирал деньги. Сотрудничая в «Фигаро», я предпочёл посвятить мою эрудицию почти безвозмездному просвещению трудовых масс. Газета, вы знаете, платит очень скверно!
Новая горничная (спрашивает после некоторой паузы). Вы думаете, что «Фигаро» читают трудовые массы? Это же буржуазный орган консервативного направления.
Леон (продолжая писать). У «Фигаро» шестьсот тысяч читателей. Все руководители предприятий. Вы, наверное, думаете, что директора не работают в поте лица? А, тем не менее, именно на них приходится большинство инфарктов. С какого количества человек начинается масса? Шестьсот тысяч, это ещё не масса, по-вашему? Рабочая масса!
Новая горничная. Ну, не знаю. Я не была знакома ни с один директором. Раньше я работала в детском доме… общалась, в основном, с сиротами.
Леон (продолжая писать с прежним вдохновением). Директора предприятий такие же люди, как и все! Среди них, кстати, много сирот!
Новая горничная (с жалостью). Бедные…
Леон (по-прежнему лихорадочно пишет). Сиротами они становятся довольно поздно, но это не менее грустно.
Новая горничная (ласково, после короткой паузы). Я чувствую, как вы быстро пишите. Мне почти щекотно! Я, конечно, не настоящий горбун, как господин Канкампуа, но всё-таки… вам подходит?
Леон (безобидно, продолжая писать). Придвиньтесь чуть ближе. Сюда. Вы — просто ангел! Если бы вы отвязали мне и левую руку, было бы ещё лучше, и для вас не так трудоёмко. Я бы вас поддержал…
Новая горничная (смеясь). За сиськи? Не глупо! Пока ваша правая рука занята, я знаю, что ничем не рискую. Вам нужно написать статью, а работа в эпоху перемен — дело святое. В новом обществе все должны работать!
Леон (лицемерно). Но я бы продолжал писать… (Цитирует.) Пусть левая рука не знает, что делает правая…
Внезапно входит Ада, чрезвычайно завитая.
Ада (кричит). Что я вижу! Что ты творишь?
Леон (после короткого ступора, чистосердечно). Пишу статью.
Ада. На спине у женщины? Встаньте немедленно, идиотка! Вы должны были рассказать мне всё, что м'сье вам сказал!
Новая горничная. Я собиралась всё рассказать мадам! М'сье мне объяснил про горбуна с улицы Канкампуа. Говорят, это такой был горбун при старом режиме, который жил на улице Канкампуа, так называлась эта улица, короче, он одалживал свой горб, чтобы играть на бирже…
Ада (прерывая её). Знаю! Я училась столько же, сколько и он, если не больше! У меня диплом по социологии, а не у него. Вы слишком наивны, бедная девочка! Вы не поняли, что под предлогом спины и, прибегая к историческим аллегориям, что само по себе является примером лицемерия, такие, как вы подставляют свои части тела и…
Леон (чистосердечно). Что ты такое говоришь?
Новая горничная (честно). Он ничего бы не смог, мадам! У него одна рука только была свободная, а пока другой он ручку держит…
Ада (вздыхая). Бедный ребёнок! Сразу видно, что вы не знаете мужчин!
Новая горничная (с обидой). Я знаю, мадам, немного, но всё-таки…
Ада (громогласно). А в голове? Были ли вы у него в голов!
Новая горничная (наивно). Нет, я была тут, на корточках…
Ада, безнадёжно. На корточках! Хочу верить, что вы поступали необдуманно. Оставьте нас!
Новая горничная. Слушаюсь, мадам. Но, пока в руке у него была ручка…
Она выходит полуобиженная. Ада поворачивается к Леону.
Ада (пламенно). Теперь мы вдвоём, дружок! (Она подбирает верёвку и угрожающе держит её в руке.) Статья закончена?
Леон (холодно). Ещё нет. Если ты хочешь отослать статью в таком виде, «Фигаро» её не примет, и плакала тогда построчная оплата!
Ада. Это бунт! Шантаж?
Леон (холодно). Это констатация факта.
Ада (внезапно угрожающим тоном). Ты думаешь, что живёшь ещё во времена мужской гегемонии? Если я подам жалобу в Комитет Освобождённых Женщин, будет уже не пятнадцать, дружок, а пятнадцать плюс восемь дней в ожидании суда?
Леон. Я ничего не сказал! Я сказал только, что не закончил статью.
Ада (привязывая его). После продолжишь. Во время сеанса самокритики ты должен быть связан, ты знаешь.
Леон. Кто сказал, что нельзя критиковать себя со свободными руками?
Ада. Инструкция!
Леон (ворчит в то время как она привязывает его к столбу). Во всём инструкции виноваты!
Ада (строго). Не горничных же винить? (Не отвечая, он опускает голову.) Видишь, что у тебя совесть не чиста, дружок. Ну что, всё вспомнил?
Леон (мямлит). Частично. Жизнь длинная, всего вспомнить нельзя!
Ада. Свинячества не забываются! Как со старыми-то приятелями по школе ли, по полку соберетесь после обеда, хоть тридцать лет спустя, всё мигом всплывёт! Я довольно наслушалась, пока вы там тешились с однокашниками в твоём кабинете, с сигарами да за коньяком!
Леон (подскакивая). Ты подслушивала под дверью?
Ада (ядовито). Это моя дверь, а ты — мой муж!
Леон. Только прислуга под дверьми стоит!
Ада (внезапно выпрямляясь, ядовито вопит). Именно! Именно была я твоей прислугой всю мою жизнь! Так что могу себе это позволить! Попробуй сказать, что я не прислуживала тебе двадцать лет, твоих детей подтирала да тарелки мыла, носки твои вонючие кипятила, трусы гнилые проветривала!
Леон (кричит). Ты лжёшь! Благодаря моей работе, тебя всегда люди обслуживали! У нас даже кухарка с камердинером жили!
Ада (усмехается). Жили! Двух недель не прожили! Пара на славу, честное слово! Кухарка, правда что, перл! Но сутенёр этот её эксплуатировал, а обязанностей своих ни ухом, ни рылом! Объявляет: «Мадам, кушать подано!» И, выйдя, за дверью, бывало, так ветры громогласно спустит, что хрусталь на столе верещит. Пренебрежение своё выказывал, бездельник! Нечего тебе сказать против этого!
Леон (холодно). Я ничего и не говорю. По этой причине они были уволены. Впрочем, Ада… это супружеская ссора или сеанс самокритики? Если ссора, то нам нужно, по меньшей мере, часа два времени, если тебя, конечно, не понесёт. А мне статью курьеру отдавать, он везёт её на велосипеде к полудню. Иначе денег на сегодня, как своих ушей…
