Люси (жестко). Тартюф. Говорю это вполне ответственно. А я одна из дурочек, когда-то тебе поверивших.
Арчибальд (с отвращением). Напрасны были все твои усилия. Знаешь, кем ты осталась? Неисправимой мещанкой! Вот и все!
Люси. А ты?
Арчибальд. Разумеется, наследственность у меня плохая. Отец — судья. Мать — председательница благотворительного общества. Плесень! Но я смог этому противостоять! И знаешь, что меня спасло? Моя повышенная чувствительность. Я весь вибрирую. Я страдаю. Я в состоянии вечного беспокойства. (Наливает себе виски. Удобно устраивается в кресле.) При моей чувствительности в этом обществе, построенном на угнетении, жизнь у меня собачья! Евреи — с ними явно дело пошло получше, но я страдаю за всех угнетенных: ты это прекрасно знаешь. Когда я читаю в газете, как в Иоганнесбурге какого-то черного не пустили в автобус, я положительно делаюсь болен. Мне нужно два дня, чтобы прийти в себя. А когда шла война в Алжире! Ты свидетель — мне шесть лет понадобилось, чтобы прийти в себя! Положительно! Их пытали электричеством, а я испытывал боль в детородных органах.
Люси (холодно смотрит на него). Вот где, может быть, причина.
Арчибальд (уязвленный). Твои намеки никогда не были смешными! А иногда они просто отвратительны. Я и знать не хочу, на что ты намекаешь. (Наливает себе. Взрывается.) Бог мой, супружеская жизнь не стоит на месте! Ты рассуждаешь как какая-нибудь портниха! Портниха в климаксе. Все эволюционирует! Мир — это непрекращающаяся эволюция! Я выпиваю этот стакан виски, и вот я уже не тот человек, который его налил, думая, что испытывает жажду. Вчера я слишком много выпил, и виски вызывает во мне отвращение. Отвращение. (Опустошает стакан.) И тем не менее через полчаса я опять возжажду.
Люси (холодно). Я в этом уверена. Эволюционирует все. Только не твоя ненасытность.
Арчибальд (вздыхает). В мире столько голодающих!.. Я испытываю чувство голода и за индусов и за бенгальцев! Знаю, что пользы от этого никакой, но при мысли, что эти люди подыхают с голоду, у меня начинается приступ булимии. Это сильнее меня. Я — это они. Ты понимаешь? Я ем, но все впустую. В нашем прогнившем западном обществе я вою от голода. Я голодаю за весь третий мир. А все моя повышенная чувствительность.
Люси (холодно обрывает его). Нет. Это не для меня.
Арчибальд. Что не для тебя?
Люси. Твой номер. Вот уже двенадцать лет как твоя не знающая границ чувствительность на моих глазах выходит из всех границ. Какая-то бочка Данаид. Только наоборот. А внутри ничего, кроме твоего «я». Ты и впрямь не меняешься. Приклеился к своему ничтожному «я», как грудной младенец к собственным запачканным пеленкам.
Арчибальд (холодно смотрит на нее, важно). Знаешь, что я тебе скажу, радость моя? Ты просто-напросто становишься фашисткой. Ты явно меняешься. (Непринужденно.) Может быть, ты взяла себе любовника из правых?
Люси (внезапно, жестко). Слушай, почему бы нам не развестись?
Арчибальд. Зачем разводиться? В этом смысла не больше, чем в женитьбе… Постель — это еще не весь дом! Есть стол — в столовой. Есть кресла — в гостиной. Иногда у нас с тобой бывали очень интересные разговоры.
Люси. Ты имеешь в виду собственные монологи? Когда-то у тебя был идеальный собеседник. Я слушала тебя разинув рот. Ты не заметил, что теперь декламируешь в пустоте? (Неожиданно, жестко.) Штерман зовет меня к себе. Думаю, как поступить.
Арчибальд (подскакивает). Этот еврейчик? Этот никчемный левачок? Этот вшивый? Этот болтун?
Люси. Он. Его по крайней мере избивали в полицейском участке.
Арчибальд (смеется). Рассказывай! Провел три дня в полицейском участке. Тоже мне — Верден! Дерьмо! Дерьмо, моя милочка! Пожалуйста, имей любовников. Мы современные люди. Жизнь есть жизнь. Но все-таки будь поразборчивей. Не делай меня смешным! Дерьмо! Полукровка! Разобрать-то невозможно, что он говорит! Немецкий еврей!
Люси (кричит). Мы в каком-то смысле все немецкие евреи!
Арчибальд (несколько сконфуженно). Разумеется… Но есть нюансы. (Взрывается, искренне.) Сексуальная свобода — это, разумеется, свято. Но ведь есть же приличия! (Смотрит на часы, нервно.) Черт возьми, будут когда-нибудь в этом борделе вовремя завтракать? Разумеется, с точки зрения социальной дом моей матери был омерзителен, но там вас по крайней мере обслуживали!
Люси (холодно наблюдая, как он нервничает). Я должна тебе еще кое-что сказать. Я узнала это только вчера вечером от Джульетты. Грацциано сказал, что он тебя убьет.
Арчибальд (пытаясь засмеяться). Мой издатель? Лучший друг? Хотел бы я на это посмотреть!
Люси (нежно). Дочь ему рассказала. Вчера.
Пауза. Внезапно струсив, Арчибальд, подавленный, падает в кресло.
Арчибальд. Черт побери. Тем хуже! Налью себе третий стакан виски. (Наливает себе виски. Рука немного дрожит.)
Люси. Ей пятнадцать лет.
Арчибальд (мрачно, не отрываясь от стакана). Знаю. А на вид все восемнадцать.
Люси. Грацциано издает тебя двенадцать лет. Ты ей приносил кубики. Потом кукол… Добрый дяденька!
Арчибальд. Кровь в голову ударила. Ты не знаешь, что это такое, эти маленькие шлюхи. Ты читала «Лолиту» Набокова?
Люси (холодно). Да. А ты?
Арчибальд. Попробуй разберись, что вокруг делается. Теперь эти девчонки предлагают себя как кулек с конфетами.
Люси (холодно). И ты не отказался. Она беременна.
Арчибальд. Черт! (Встает. Идет к Люси. Жалкий. Путается в словах.) Люси, нужно мне помочь. Нужно мне помочь. Ты моя жена. В конце концов, это что-нибудь да значит. Ты сейчас пойдешь к Грацциано. Все-таки мы как-никак супруги. У нас дети… Грацциано — скотина. Лучше тебе с ним поговорить. Он товарищ по борьбе. Это я посоветовал ему издавать порнографическую серию, это я объяснил ему, что секс — оружие революции. Оранжевая книжечка для детей. Перевод с голландского. Это невозможно было переводить… Но я ему ее сделал. Он на этом заработал бешеные деньги. А что тогда в лицеях творилось! Да! Нельзя забыть того, что мы вдвоем сделали для общего дела. Как братья! Революция — это вам не что-нибудь! Вот только когда речь заходит о его дочери, он, собака, становится дремучим сицилийцем. Вот ведь в чем подлость-то. Тебе надо к нему пойти, Люси. Он тебя очень любит.
Люси (отчужденно). Даже слишком. И ты об этом знаешь.
Арчибальд (отводя глаза). Вот-вот. Он тебя послушает. Ты скажешь все как есть, опишешь мое отчаяние. Пойми, ведь чувствуешь себя таким одиноким… А тут эта малышка вдруг предлагает свою любовь. Она же в меня влюблена! Она как глоток свежей воды посреди всего этого дерьма! Ты не можешь понять, а она почувствовала, как я несчастен. Потерян. Обречен. Она обвила мою голову своими ручонками. Она утешала меня, как маленькая мама. Тебе не понять! Женщины не могут этого понять!
Люси (холодно). Нет.
В комнату с визгом врываются девочки.
Девочки. Папа! Папа! Сегодня Праздник отцов![7] Мы пришли попросить у тебя денег тебе на подарок! Чего бы тебе хотелось на Праздник отцов?
Люси. Девчоночку. (Выходит, хлопнув дверью.)
Девочки (испуганно). Это правда, папа, что ты хотел бы еще одного ребенка? К черту! И Розин-то до смерти надоел.
Арчибальд. Ваша мать пошутила. Вы же знаете, она говорит невесть что. (Вздыхает.) Бедные мои дети! Жаль мне вас, если вам придется с ней одним остаться!
Девочки (с интересом). Ты хочешь ее бросить, папа?
Арчибальд. Нет. Просто я только что узнал одну вещь, которая меня очень тревожит. (Вздыхает, нервно зажигая сигарету.) Жизнь, бедные мои дети, иногда оказывается короткой.
Девочки (с любопытством). Что случилось, папа? У тебя рак? Ты приговорен? Неудивительно. Ты столько куришь!
Арчибальд (бросает сигарету, нервно). Нет. Нет. Я уж не так много курю. Во-первых, я не докуриваю их до конца. Три затяжки — и выбрасываю. Это нервное.
Девочки. Может быть, нервное. Но так неприятно пахнет, когда приходишь к тебе утром здороваться! Фу!
Арчибальд. Пахнет неприятно? Я курю дешевые «Голуаз»![8]
