Роза. Дорогая мамочка, ты мне надоела. Я свободна. Так написано на твоих плакатах? Или нет?
Мелюзина (недовольно). Девочка, ты абсолютно лишена социологической культуры. Вероятно, мы с тобой говорим о разных свободах.
Роза. Если женщина вольна избавляться от детей, она и родить имеет право. Так мне кажется.
Мелюзина. Несчастная! Несчастное создание, отчужденное порабощающей цивилизацией! Как это печально! Пожалуйста, будь чем хочешь или — чем можешь, девочка моя. Единственное, о чем я тебя прошу, — веди себя прилично. Совершила ошибку, не афишируй ее. Не заставляй других страдать из-за тебя. (Дрожащим голосом.) Ох уж эта мне трусость самки перед самыми низменными инстинктами! Я считаю это просто отвратительным!
Шеф (непринужденно, но твердо). Успокойся, Мелюзина. Роза не пала так низко. Это маленькое существо, как только она его родила, стало для нее абсолютно чужим и обременительным. Она никогда не занимается своим ребенком. Я-то надеялся, как когда-то было с тобой, что, убедив ее оставить ребенка, дам ей шанс победить свой эгоизм. И опять ошибся. Как тогда с тобой. У вас обеих на двоих места в сердце нет.
Мелюзина (измеряет его с головы до ног взглядом; ледяным тоном). Значит, ты признаешь, что это твое пагубное влияние?
Шеф. Да, душенька.
Мелюзина (холодно смотрит на него). Ну и сволочь же ты! Шеф (спокойно). Да, душенька.
Дюплесси-Морле (с беспокойством). Полно-полно! В приличном обществе так не шутят.
Шеф. Уж если хочешь знать, твоя дочь в отчаянии от того, что у нее ребенок!
Роза (неожиданно кричит). Да! Мне нужно было послушать тебя, мама! Но я испугалась!
Мелюзина. Идиотка! Бедная маленькая идиотка! Да в наше время это ерунда. Час в клинике. Зуб мудрости сложней удалить! Всегда нужно мать слушаться!
Роза (жестко, но изображая из себя маленькую девочку). Да, мама!
Мелюзина (раздраженно). Прошу тебя, называй меня Мелюзиной. Конечно, я твоя мать, но зачем кричать об этом на всех перекрестках.
Дюплесси-Морле (успокоившись). Как это все-таки трогательно. Такие семейные сценки! (Шефу.) Простите, дорогой мой, но эмоции меня иссушают. Умираю от жажды!
Шеф. Простите. Сейчас я прикажу подать. Мы только что из-за стола. А вот и остальные. Вина?
Дюплесси-Морле. Воды! Воды! И капельку шотландского виски.
Входят остальные. Дюплесси-Морле бросается целовать руки Люси.
О! Наша очаровательная Люси!
Арчибальд (устремляется к Мелюзине, целует ее). Мелюзина! Наша непревзойденная Мелюзина! Как я рад тебя видеть! Твое интервью вчера по второй программе! Ну и смешон же был министр со своими пятью детьми, когда ты его спросила, неужели он и всего-то за свою жизнь пять раз в битву вступал. Он чуть свой орден не проглотил!
Дюплесси-Морле (прыскает со смеху). Ох, не говорите, дорогой мой. Я должен был назавтра обедать с ним «У Максима». Очень важное и тонкое дело. Мне в нем совершенно необходима поддержка правительства. Я был в весьма затруднительном положении. К счастью, он пришел не с женой, а с приятельницей. Это позволило нам слегка коснуться интересующего меня дела. Очаровательная, между прочим, особа. Китаяночка из посольства.
Арчибальд. И ей разрешили?
Дюплесси-Морле. Ей — конечно! Достаточно посмотреть, какая у него рожа, и сразу ясно — она к нему приставлена. Впрочем, это не имеет ни малейшего значения. Мы гораздо сильнее китайцев. Когда она вечером начинает в постели выпытывать у него секреты, их к этому времени все уже знают. Он же неисправимый болтун! В результате Пекин знает не больше, чем его консьержка!
Арчибальд (наливает виски, принесенное Кривым). Общество окончательно прогнило. Нами больше не управляют.
Дюплесси-Морле. Нет, благодарю вас. Немного льда. Но, дорогой мой, это и значит быть управляемым. Эти шутники в конечном счете приносят гораздо меньше вреда, чем люди с убеждениями. Избави нас бог от искренних людей. Глупостей они делают не меньше других — кто их не делает! — а жизнь вам отравляют…
Арчибальд. Однако не станете же вы отрицать, что переустройство общества необходимо! Нам нужны Сен-Жюсты!
Дюплесси-Морле. В ожидании, пока их политические противники — точно так же убежденные в собственной правоте — их гильотинируют, они понаделают вам кучу гадостей. Вот и все. У меня, дорогой мой, девиз, как у Виньи. Знаете?
Роза (проходит мимо, держа в руках стакан). Виньи, Альфред. Написал поэму «Смерть волка». Я по телевизору слышала. Мне ужасно нравится.
Дюплесси-Морле (смеется). Да-да. Так вот. Виньи говорил — цитирую по памяти: «Я требую от своего правительства таких же качеств, как от кучера: уметь править и не разговаривать».
Арчибальд. А если кучер правит плохо?
Дюплесси-Морле. Какой вы ребенок, дорогой мой! Правят лошади. Кучер, какой бы он ни был, всегда только делает вид.
Мелюзина (язвительно). Разве вы не знаете, Арчибальд? Дюплесси-Морле отвратительный буржуа.
Дюплесси-Морле. Простите, душа моя. Вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете, что я ежемесячно делаю значительные отчисления нескольким левацким группировкам, хотя они грызутся между собой как собаки… Ведь нужно идти в ногу со временем!
Мелюзина. Да, но вы ничего не даете, кроме денег!
Дюплесси-Морле. У меня больше ничего нет! Не считая, может быть, писательского таланта. Но в нем все сомневаются… Ну, и еще бесплатного аспирина. Убеждений я им не могу дать. У меня их нет. (Шефу.) Кстати, дорогой мой, вы знаете, мне удалось отхватить себе ведение кулинарной хроники в «Фигаро». Вы читали мои последние статьи? Я откопал удивительные адреса… Маленькие неизвестные пригородные бистро. Там божественно кормят!
Шеф. Я редко читаю «Фигаро».
Дюплесси-Морле (удивленно). Ба-а! Да что же вы в таком случае читаете? У всех других газет идеи…
Шеф. Ничего. Я не верю новостям. У меня на чердаке есть комплект старого «Голуа». Чтобы быть, как все, я каждое утро за завтраком читаю какой-нибудь номер. Сейчас я читаю об Агадире. Признаюсь вам, меня беспокоит эта канонерка. Просто не терпится дожить до завтра. Что-то там будет? Вы всерьез полагаете, что со стороны Вильгельма Второго следует ждать неприятностей?
Дюплесси-Морле (покатывается со смеху). Ах! Вы мне нравитесь! Какая досада, что моя жена была вашей женой. Мы могли бы стать неразлучными друзьями.
Шеф. Так давайте скажем друг другу, что мы о ней думаем, и наверняка ими станем. (Замечает Труду, вошедшую последней.)
При его словах Труда отступает назад и столбенеет. Разрешите вам представить фрейлейн Труду, которая была так любезна, что согласилась взять на себя заботу о Розином ребенке!
Дюплесси-Морле (кланяется изгибаясь). Мадемуазель. Какая прелестная особа! Хотел бы я быть на месте ребенка Розы.
Шеф. Не усложняйте наши семейные отношения. Они и так достаточно запутаны.
Во время этого диалога Люси и Роза обносят присутствующих напитками. Все располагаются в гостиной.
Мелюзина (продолжая разговор). Я приехала уладить наши делишки с Розой, но и тебя, дорогой мой, попросить. кое о чем. Всего лишь подпись. Ты, конечно, отстал от века, но, нужно это признать, имя у тебя еще есть. И оно еще может быть полезно. Речь идет об очень важном манифесте, дорогой мой.
Шеф. Значит, я — «дорогой мой». И вы позволяете, Дюплесси-Морле?
Дюплесси-Морле. Сделайте одолжение!
Шеф. Вы очень любезны… Но ведь ты сама признаешь, что мое имя уже несколько пообносилось. А так как пользоваться мне им придется до самого конца, я его экономлю. И больше, кроме чеков, ничего не подписываю. Да и те вынужденно.
Мелюзина. Дорогой мой, такой поступок, в духе гуманизма и социального благородства, не очень-то тебе свойственных, только выше поднимет твою марку в глазах общественного мнения.
Шеф. Да нет у меня никакой марки.
Мелюзина. Ничего подобного. Есть… и ты ее сохранил. Вкусы, конечно, меняются, но французы — не мне тебе объяснять — любят коснеть в своих старых привычках. Ты, душенька, все равно что амьенские сардины. Рекламой не занимаешься, а покупатели все не переводятся!
