Людмила (полуоборотясь). Чего так поздно?
Председатель. Задержался. А почему в таком виде?
Людмила. В каком?
Председатель. В этих вот штуках. В халате застиранном.
Людмила. Мы же сегодня никуда не идем.
Председатель. А ты считаешь, что прилично выглядеть нужно только где-то и для кого-то? А перед мужем можно как угодно?
Людмила. Опять не в духе?
Председатель. А с чего мне быть в духе? У других мужа в тюрьму сажают, она готова ждать его хоть всю жизнь. Я от тебя такой жертвы не требую и на любовь уже не надеюсь, но на уважении буду настаивать. В конце концов, я работаю как вол, я занимаю важную должность, я получаю большую зарплату и имею еще кое-что помимо зарплаты, и все это не прогуливаю в Куршевеле, а приношу домой. И в своем доме я имею право хотя бы на уважение.
Людмила. Сань, да ты что, да ты как это и с чего? Я тебя уважаю. Я уже семнадцать лет тебя уважаю.
Председатель. Да? А за что ты меня уважаешь? За то, что я людей безвинных сажаю?
Людмила. А что делать, Саня? У тебя ранимая душа и мягкий характер, но тебе приходится быть суровым. Но если ты откажешься, на твое место придет кто-то еще хуже тебя.
Председатель. Что ты говоришь! Хуже меня никого не бывает.
Людмила. Это как для кого. Для меня ты лучше всех.
Председатель. А почему ж ты меня встречаешь в таком виде? Неужели у тебя нет понимания или хотя бы чувства, что выглядеть надо хорошо не только до замужества, но и после. После даже важнее, чем до. Чтобы поддерживать то, что меня влекло к тебе раньше. Чтобы я, придя с работы, увидел тебя, потянулся к тебе, захотел тебя.
Людмила (игриво). А сейчас ты меня не хочешь?
Председатель. А сейчас я хочу есть. Как у нас насчет ужина?
Людмила. Сейчас. Гречневую кашу с котлетой будешь?
Председатель. Да что ты мне все время кашу, кашу, кашу. Хоть бы что-нибудь придумала для разнообразия. Водка есть?
Людмила. Ну конечно. Вот.
Председатель. А закуска? Есть у нас что-нибудь кроме каши?
Людмила. Сань, ну конечно. Колбаса докторская, сыр маасдам… Сань, икра есть! Белужья.
Председатель. Белужья. Тебе деньги, что ли, некуда девать? А где сын?
Людмила. Жорик у себя в комнате. Он, кстати, тоже не ужинал.
Председатель. Так зови.
Людмила стучит в дверь. Появляется Жорик с айпадом в руках.
Жорик. Привет, пап.
Председатель. Привет. Садись поешь. Что ты все со своим айпадом ходишь? Порнуху, что ли, в нем смотришь?
Жорик. Зачем?
Председатель. Ну а что там еще?
Жорик (делает бутерброд с икрой). Много чего. Новости смотрю, блоги читаю.
Председатель. Нашел тоже чем заниматься. Слова какие-то появились: «блоги», «твиты», «посты», «хосты», «инстаграммы». Уж лучше б порнуху смотрел.
Людмила. Сань, ты что говоришь?! Ребенку шестнадцать лет.
Председатель. Как раз самое время смотреть порнуху. Более естественно в этом возрасте, чем лазить по блогам. Гей-пропаганда среди несовершеннолетних запрещена, значит, пропаганда нормального здорового гетеросекса должна поощряться. (Жорику.) А что ты сразу за икру хватаешься? Поешь котлеты сначала.
Жорик. Не хочу котлеты. Надоели.
Председатель. А икра не надоела? И что же твои блогеры пишут?
Жорик. Как всегда. Коррупция, подтасовки на выборах, рейдерские захваты, оборотни в погонах, басманное правосудие.
Председатель. И обо мне пишут? Чего молчишь? Пишут?
Жорик (потупясь). Пишут.
Председатель. И что пишут?
Жорик. Сам почитай.
Председатель. Не буду. Перескажи своими словами.
Жорик. Ну, пишут «печально известный судья Мешалкин»…
Председатель. Ну да, для кого печально, а для кого, может, и радостно известный. Ну а чем именно я печально известен?
Жорик. Пап, ну ты же сам знаешь, что о тебе такое мнение, что ты не судишь, а исполняешь заказ, телефонное право, слушаешь только прокурора, защиту игнорируешь, что твои процессы называют «Мешалкин суд».
Председатель. Мешалкин суд? Это уже что-то литературное. Это может войти в историю. Был Шемякин суд, а теперь Мешалкин. Это небось ваш учитель литературы говорит. Говорит?
Жорик. Нет, он ничего не говорит. Он в мою сторону даже не смотрит. А учитель физики, он у нас новый, вчера знакомился с классом, перекличку делал, когда до меня дошел, посмотрел на меня, спрашивает: «Мешалкин, а твой отец кем работает?» Я сказал «юристом», и весь класс засмеялся. И он тоже улыбнулся.
Председатель. Ага. Класс засмеялся, он улыбнулся, ты устыдился. Да? Стыдишься отца? (Жорик молчит.) Чего молчишь? Я тебя спрашиваю, стыдишься отца? (Распалившись.) Говори, сукин сын, стыдишься?
Жорик (с вызовом). Да, стыжусь. А как не стыдиться, если учителя мне в глаза не смотрят, а в классе Серов сидел рядом со мной, пересел к Кузичеву?
Председатель. Понятно. Дай-ка сюда. (Выхватывает из рук сына бутерброд с икрой, икру стряхивает на тарелку. Хлеб возвращает сыну.) На, кушай. Полакомься. Если хочешь с икрой, в холодильнике есть кабачковая.
Жорик. Я не люблю кабачковую.
Председатель. Ах, ты не любишь? Ты любишь красную, ты любишь черную. Но если ты хочешь, чтобы папа твой был честным судьей, привыкай к простой пище. Честные люди питаются скромно. С завтрашнего дня на скутере ездить не будешь, это стыдно. Часы сними. Я тебе куплю за сто рублей на блошином рынке другие. Куда пошел?
Жорик. К себе.
Председатель. Айпад оставь. Честный судья тебе такого купить не может.
Жорик. Хорошо. Что еще? Вот у меня айфон. Положить?
Председатель. Положи тоже. Причин стыдиться поменьше будет.
Жорик кладет на стол айпад и айфон, выходит, громко хлопнув дверью.
Людмила. Ну зачем ты так? Ты же видишь, у него в школе такая нагрузка. Он и так ничего не ест, а ты…
Председатель. Ничего, проголодается — съест. Не обязательно питаться деликатесами. Мне дедушка мой говорил: хлеб да вода — молодецкая еда. И тебе тоже не обязательно в норке ходить. Норковая шуба больше подходит норке, а не корове.
Людмила. Сань, не пей больше.
Председатель. И без этого, что у тебя в ушах и на пальцах, можно обойтись. И ездить на «Тойоте» не обязательно. У нас метро — лучшее в мире.
Людмила. Сань, что с тобой? (Пытается убрать со стола водку. Председатель перехватил бутылку, наливает, выпивает.)
Председатель. У меня вон подсудимый на фирме инженером работает, приносит домой в месяц, сколько ты за один раз в супермаркете оставляешь, а она его любит. Она, когда он приходит домой, в папильотках не сидит. И не ждет, что он сам в холодильник полезет. А теперь, когда его посадили, готова за ним на край света, готова ждать его, несчастного, нищего, всю жизнь. И ничего за это не потребует, никаких «Тойот», никаких норок. Он нищий, а она его уважает. Он принципиальный, а она готова в самовязаной кофте ходить. Ладно, стели, спать хочу.
Квартира Подоплековых. Света сидит за компьютером. Входит Лариса.
Лариса. Чем занята?
Света. Уроки собираюсь делать.
Лариса. А пока в фейсбуке своем копаешься?
Света. Да нет, читаю блоги, комменты, твиты.
Лариса. О нашем деле что-нибудь пишут?
Света. Только о нем и пишут.
Лариса. А что именно?
Света. Да разное. Пишут, что процесс Подоплекова играет роль маленькой победоносной войны, то есть способствует отвлечению внимания наиболее уязвимых слоев населения от ухудшения их экономического положения. А один очень известный блогер пишет, что дорогостоящий процесс затеян исключительно с коррупционной целью. Потому что бюджетные деньги, выделенные на следствие, предварительные экспертизы, адвокатские услуги, охрану и содержание подсудимого, уведены в сторону и растворились в офшоре.
Лариса. Я так и думала, что дело в воровстве. Но не понимаю — неужели для того, чтобы что-то украсть, надо обязательно кого-то посадить?
Света. Посадить — это само собой. Но есть и другая причина. Тут в комментах один пишет под ником Старикхоттабыч, в одно слово. Судом, говорит, над заведомо невиновным власть посылает обществу сигнал, что у нас ни один человек, каким бы законопослушным он ни был, не должен чувствовать себя полностью защищенным. Ни презумпция невиновности, ни отсутствие вины не могут защитить никого ни от чего. Прокурор, пишет он, говорит глупости не потому, что он правда глуп, а потому, что тем самым доказывает — вот я буду говорить глупости, все мои доказательства будут бредовыми, а адвокат, наоборот, будет красноречив и убедителен, алиби твое будет бесспорным, но ты все равно будешь сидеть.
