– Это как же… – протянула я. – Я думала, у вас это изба… ну… фамильная вроде как. По наследству передается.
– Еще чего! – фыркнул Егор, помелом выравнивая полет. – Стал бы я в прабабкиной халупе ютиться! Дом каждая новая Яга свой из яйца растит. И для каждой он – какой нужен. Вот я свой когда вырастил, матушка и решила, что можно меня и на хозяйстве оставлять, пути-дороги стеречь. А сама своей избушке скомандовала – и…
– Ты ж говорил, в ступу села? – перебила я.
– А как же! Сама в ступу села да полетела избе дорогу указывать!
Я хмыкнула. Удобно, однако! Где хошь путешествуй, и всегда свой дом с собой.
А вот, кстати, насчет “где хошь”...
– Егор, – окликнула я. – А мы куда летим-то? У матушки твоей, небось, и своя ступа есть? Не догонит?
– Не найдет! – широко ухмыльнулся тут. – Вот кабы мы над верхушками деревьев держались все время, там нас легко увидать.
Я осмотрелась и оценила задумку. В самом деле, это сначала ступа поднялась высоко – выше деревьев. А как опушка знакомая из виду скрылась, мы спустились пониже – и теперь летели под кронами деревьев. Медленнее, зато сверху нас не углядишь. И ищи-свищи где хочешь в лесной чаще!
– Так куда летим-то? У меня там вообще-то и лошадь осталась, и вообще…
– Не боись, – Егор, высмотрев в непролазной чаще свободную полянку, направил ступу на снижение. – Матушка надолго не приезжает. Денек покрутится – да и плюнет. Залезет в свою избу и ускачет дальше по мирам бродить.
– Денек? – Я мрачно осмотрелась, не торопясь выбираться из ступы. Лес кругом реже не стал.
– Ну… денек да ночку перетерпим, а там…
Ага… денек. В лесу. Без еды и воды, с одной рубашкой на двоих. Нет, положим, дичь какую я собью, костерок развести тоже сможем – все ж колдуны оба. Но…
– А может, в село какое подадимся пока?
Егор, уже лихо спрыгнувший на землю, подал руку, чтобы помочь и мне.
– Неа, – беззаботно мотнул он головой. – В селах ближних она точно проверит.
Мрачно засопев, я перекинула ногу через край ступы. И во что я ввязалась!
15
На бревнышке у костра мы сидели рядышком, завернувшись все в то же одеяло. Лето-то лето, а к ночи, да в лесном бору – чай, не упаришься. Причем Егор молча и упорно пытался перетянуть то одеяло на себя.
Ну, тогда, когда в ладоши не хлопал.
Кабы кто, нас не видя, услышал, точно решил бы, что тут артисты какое представление давали. А теперь вот, ровно как на тиятре, публика аплодирует.
– Мне нужнее, – злобно пропыхтел наконец Егор, пытаясь еще ноги босые в край одеяла завернуть.
– С чего это? – изумилась я.
– Тебя не жрут!
– Пффф! – фыркнула я. – Тоже мне, беда какая – комарик малый! А сам отогнать – что, не можешь, колдун лесной?
– Вот потому и не жрут, поди, что кровь у тебя ядовитая! – сплюнул парень. А потом, вздохнув, сознался, – с лешим я намедни повздорил. Не то чтоб всерьез, так… а только слово за слово – и вот тебе результат. Как ни выйду вечером в лес, так… налетают. Уууу, племя упыриное!
Дым от костерка, над которым неторопливо поджаривалась куропатка, отчего-то комаров совсем не разгонял – так и вились над нами тучей. А уж звенели до чего противно!
Интересно, это мне почудилось, или из кустов что-то злорадно захихикало?
Ну, да кто ж тебе, парень, виноват? С лешим в его же лесу ссориться – оно всегда себе дороже выйдет.
Меня-то комарье отродясь не трогало. Кровь у меня… не ядовитая, нет. Не в том дело.
Егор в очередной раз хлопнул себя со всей дури по щеке, а потом и ногу, выпростав из одеяла, почесал да ругнулся.
– Нет, ну чего тебя-то не трогают? – как-то обиженно наконец спросил он.
Я плечами пожала. Когда по-хорошему спрашивают – можно и ответить. Чай, невелика тайна.
– Да матушка моя – из болотных… кикимора, в общем. Нас не трогают.
Егор дажу чуток отодвинулся оторопело – чтобы на меня внимательно посмотреть.
– Так ты что это, выходит… кикимора, что ли? Ну, наполовину. Не похожа что-то…
И даже украдкой под одеялом сквозь рубашку пощупать попытался… за что подвернулось. Вроде как проверить – теплая ли.
По руке-то наглющей я живо магией хлопнула. Ишь ты, проверяльщик нашелся! А под руку-то и не что попало подворачивается…
А что не похожа – то да. Не похожа.
– В батюшку пошла, – хмыкнула я.
– Так он же… – парень не договорил, хотя и без того ясно было, чему дивится.
– Вот я на тебя посмотрю, когда тебе тыща лет стукнет! Не всегда ж он такой был… между прочим, это твоя же прабабка ему и предсказала как-то, где суженую ту, какая ему дитя родить сможет, искать надо. Он ведь не живой и не мертвый, какие ж тут дети? Вот Яга ему и рассказала, что только та девица дитя ему сможет родить, какая полюбит его всем сердцем, хоть какой он ни на есть. Сердце у нее самой холодное, и кровь холодная, да от любви загорится, горячей станет. А найдет, мол, ее батюшка – на болоте… вот молчала бы лучше, карга старая! Небось, батюшка с матушкой все равно как-то да встретились бы. Зато б той истории с Василисой не приключилось…
…С Василисой тогда нехорошо вышло. Гулял как-то раз батюшка мой по болоту, суженую высматривал. А тут она – девица-краса, травы целебные собирает. Кощей-то всегда был влюбчивым. Вот и решил, что судьба его нашлась наконец после стольких поисков.
Только кровь у нее отчего-то вполне горячая. А Яге-то старой уж можно верить, она зря болтать не станет. Ну и… решил он сам дело исправить. А как ты сердце да кровь остудишь, да так, чтоб девица еще и жива осталась? В общем, колданул он чего-то – и сам не понял, чего наворотил. Жива-то она осталась, только в квакушку зеленую перекинулась. Да еще так перепугалась колдуна страшенного, что мигом в бочаг от него сиганула. А там уж – ищи-свищи лягушку на болоте, одну из сотен!
Нашел-то ее, известное дело, царевич Иван со стрелой своей заговоренной. Женился на лягушке честь по чести, куда ж ему, болезному, деваться-то было. А после и увидал, как супружница его по ночам шкурку лягушачью сбрасывает, да и спалил ту шкурку к бесам рогатым.
…Вот тут-то батюшка-Кощей и почуял, что кто-то чары его снял – да и заявился. Схватил Василису и уволок к себе – на месте, мол, разберемся, глядишь да влюбится дева с болот. А что та дева уже и не дева вовсе, а жена мужняя… ну так дело-то житейское!
Дальше-то известно, Иван жену свою любимую нашел да и забрал. Люди бают, она с той поры нет-нет да квакнет не к месту. А то муху тайком изловит да лакомится. Зато, говорят, царица добрая вышла. А мухи… что ж – мухи! В иных краях, вон, саранчу жарят, едят и не морщатся. Был бы человек хороший!
А Кощей тогда озлился, велел вовсе все болота окрестные осушить, чтоб больше и искуса не было туда ходить да судьбу искать. И самолично решил проследить, как указ его выполняют. Явился на болото, а тут из топи возьми да и вылези кикимора, да презлющая! Как-никак дом ее сушить явились.
Вот с того-то у них и любовь приключилась. Настоящая.
Поначалу-то, понятно, едва не подрались. Опять же, Кощей на нее как на девку и смотреть не хотел – какая ж, мол, девка-то, когда тощая, зеленая и холодная, да с глазами выпученными!
Матушка вообще-то вовсе и не зеленая, так… с зеленцой слегка. И глаза у нее разве что слегка навыкате. А что тощая, так во многих землях и мирах это даже модно вообще-то.
А когда не смотрят, оно, между прочим, всякой девке обидно. Особливо коли маг перед тобой, да сам царь, в богатом кафтане, с посохом, на коне вороном… тут-то и холодное сердце захолонет, загорится, кровь ледяную воспламенит.
В общем, до того доругались, что и поженились вскорости. А там и я родилась.
Во мне вообще-то кикиморину дочку и не опознает никто. Кожа у меня просто бледная, волос черный – в батюшку, глаза разве зеленые, так и оно у людей бывает. Да и кровь горячая.
