Сумелидий И.С. спешил, чеканя по тротуару подковками на подошвах своих новых лакированных туфель. До почты нужно было проехать всего лишь одну остановку.
В эту ночь так и не погас свет в одном из кабинетов здания на Лубянской площади. Настольная лампа горела до самого утра. Там работал, полный тревожных размышлений, весьма непростой человек. Этим человеком был Александр Борисович Завадский.
Его глаза, как тлеющие угли, мерцали огнём. Перед ним обычный человек становился безвольным и слабым. От его проницательного взгляда леденела душа, и тревога, смешиваясь с необъяснимой тоской, сжимала сердце.
Он возглавлял один из многочисленных секретных отделов, составляющих загадочную и хитро переплетённую структуру внешней разведки. И, конечно, непростые люди занимали умы его сотрудников. Именно на них, и всё, что было связано с ними, и специализировался этот весьма странный отдел.
Во рту у Александра Борисовича стояла горечь от папирос, крепкого чая и явно пошаливающей печени. Гора окурков заполнила не только пепельницу, но и чашку, и блюдце. Курить больше не хотелось – подташнивало. Тяжёлые веки смыкались. И, чтобы хоть как-то снять напряжение, Завадский ломал спички, выкладывая из них на столе некий, лишь ему понятный, ребус.
Перед ним стояли, виновато склонив головы, срочно вызванные на оперативное совещание сотрудники отдела Поляковский и Драйер, являющиеся правой и левой рукой Завадского.
Поляковский был лысоват, полноват и небольшого росточка. Если ему приходилось выступать на совещаниях или разного рода мероприятиях, он всегда вставал на мысочки, чтобы хоть как-то скрыть этот недостаток. При этом Поляковский всегда вспоминал своё глубокое детство, как на праздник Нового года, у наряженной ёлки, его ставили читать стихи на табурет, и как тогда он чувствовал себя почти великаном.
Он был ещё молодым сотрудником, когда Завадский взял его к себе в отдел из связистов – «наушников». Александр Борисович недолго ломал его мировоззрения. Поляковский оказался на редкость способным учеником, быстро вник в специфику работы отдела Завадского. Он рос, набирался опыта, матерел, но почему-то в итоге оказался редкостной сволочью, правда, не наглой, а тихой и скользкой.
Боясь быть отягощённым просьбами старых друзей и бывших сослуживцев, Поляковский без сожаления порвал с ними все отношения и заводил лишь деловые связи исключительно с теми, кто мог быть ему полезен по службе. Успешно продвигаясь по карьерной лестнице, к тридцати годам он стал «правой рукой» Завадского. Новая должность открывала перед ним большие горизонты, но не давала желаемой полноты власти, и чтобы её обрести, он в душе возымел надежду подсидеть своего начальника.
Но не будь Завадский Завадским, если бы это прошляпил. Александр Борисович, как хиромант с большим опытом, легко читал свою «правую руку», Поляковского, как открытую книгу. Однако взять на его место другого сотрудника не спешил, поскольку пришлось бы заниматься не работой, а постоянно просчитывать, что может выкинуть новый подчинённый.
Что же касается Драйера – «левой руки» Завадского, то он был высок, худощав, постоянно сутулился, и не знал порой, куда деть свои длинные, вечно мешающие ему руки. Поэтому Драйер частенько находил им пристанище в карманах, за что получал от начальства нарекания и выговоры.
В его жилах текла кровь рационалиста. Даже если кипящие в нём амбиции и брали Драйера за горло, он всё же трезво оценивал обстановку и не строил никаких иллюзий.
Кабинетную тишину разорвал телефонный звонок. Не успела угаснуть первая трель, как Александр Борисович уже держал трубку телефона в руке.
– Слушаю, Завадский, – сказал он бодрым голосом, будто и не было бессонной ночи.
В воздухе повисла долгая угнетающая пауза, во время которой Александр Борисович только молча кивал головой невидимому собеседнику, нервно постукивая пальцами по столу.
– Есть! – наконец ответил Завадский.
Положив на рычаги трубку, он нажал кнопку селекторной связи. На панели аппарата замигала зелёная лампочка.
– Слушаю вас, Александр Борисович, – прохрипел динамик.
– Ни с кем меня не связывать, никого ко мне не пускать.
– Будет исполнено, – невозмутимо ответил селектор, сменив зелёный свет лампы на красный.
Завадский наклонился чуть вперёд и, обведя весьма недоброжелательным взглядом подопечных, как можно сдержанней спросил:
– Почему так бездарно, как какие-то коновалы, вы провели засекреченную операцию? Что, решили позатейничать? Зачем было нарушать секретность, когда требовалось всё сделать тихо, буквально «на мягких лапах». Вместо этого вы устроили балаган! Весь дом, да что там дом, почти всю улицу поставили по стойке смирно. И где результат, я вас спрашиваю: где обещанный положительный результат?
Отдел молчал, стыдливо уткнувшись глазами в пол.
– Понятно… – Завадский покачал головой, встал и прошёлся по кабинету, продолжая распекать непутёвых сотрудников: – Его нет! Его просто нет! Всё у нас славненько и кругом благодать, как всегда, только на словах да на бумаге. А на самом деле вместо результата мы имеем то, что пишут на каждом заборе. И заметьте, что это ёмкое и в то же время содержательное словцо пишут не засланные к нам шпионы, а наши советские граждане, которые имеют не только уши, но и глаза. И вот что ещё: у меня к вам не рекомендация, и даже не просьба… можете расценивать это как приказ. Сегодня же, тотчас сбросить с себя казённую одежду, а то за версту видно, что вы отнюдь не близнецы и даже не из общества по охране природы.
Поляковский и Драйер переглянулись.
– Тогда в чём же выезжать на оперативное задание? – поинтересовалась «правая рука».
– Да хоть в том, в чём мать родила! Вопросов и то меньше будет! – Александр Борисович посмотрел на часы. – Всё. Свободны. Немедленно приступить к работе!
Отдел словно сдуло ветром. Завадский не спеша обошёл опустевший кабинет, бросил взгляд на портрет главного чекиста страны и погрузился в размышления о дальнейших планах.
Кузьмич осмотрелся, лестничная площадка была пуста. И только он собрался открыть дверной замок родной коммуналки, как за его спиной раздался голос:
– Вот вы где, подлый обманщик!
Кузьмич вздрогнул, выронил ключи и проклял всё на свете.
– Обнадёжили женщину обещаниями, а сами сбежали. Нет! Нет больше героев в нашем Отечестве, – сокрушался голос.
Кузьмич зажмурил глаза, чувствуя щеками и ушами, как вокруг раскаляется воздух.
– Холодильник починить не допросишься. Я ночей не сплю, всё жду руку помощи. И где же эта рука? Где, я спрашиваю, обещанная помощь? – продолжал голос обвинительную речь.
Слесарю захотелось сейчас же, сию же секунду провалиться сквозь землю. Однако желаемого чуда не произошло.
– Наварила давеча холодца, а холодильник-то, холодильник, – запричитал голос. – Бедные, бедные телячьи хвосты и свиные ножки. Видели бы вы, что с ними стало. Убийца!
Кузьмич глубоко глотнул воздуха и, сдерживая пары недавнего возлияния, повернулся. На пороге соседней квартиры, уперев руки в бока и сверкая глазами из-под красной косынки, стояла соседка Вихляева.
– Что молчите?! Нечего сказать в своё оправдание, несчастный!
Слесарь, привалившись к стене, почувствовал какую-то необъяснимую слабость в животе. В голове, вызывая тошноту, крутилось заезженной пластинкой – «кошмар, кошмар, кошмар…» Если бы сейчас, на этом самом месте, его обвинили бы в шпионаже в пользу Гондураса, ему было бы не так стыдно, как за этот чёртов холодильник.
– Умрите! Вы сама жестокость, разбившая моё сердце! – заключила соседка.
– Кузьмич не виноват, – вступился за него Ангел.
– А вы, собственно, кто будете? – не скрывая любопытства, спросила Вихляева.
– Брат мой, – выдохнул Кузьмич, «освежая» лестницу перегаром, – Альбертом зовут.
– Интересно, очень интересно. С каких это пор у вас родственники объявились? Ах, ну да! Видимо, из соседней закусочной, – съязвила Вихляева. И, всмотревшись в Ангела, всплеснула руками: – Неужели это вы – тот самый Альберт, великий физик?
– Ещё какой физик, всем физикам – физик! Даже больше того – чудотворец, – заверил слесарь.
– Как? И вы родственники? – недоумевая, захлопала глазами Вихляева. – Быть этого не может. Ведь гений и злодейство несовместны… – Она перевела взгляд на Кузьмича.
– Что вы, что вы, – запротестовал Ангел, – Кузьмич мой брат и сама благодетель. Что же касается холодильника, то мы его починим.
– Непременно, – закивал головой слесарь. – Лучшим образом, всё будет в полном ажуре.
Дверь в квартиру Вихляевой приоткрылась. Сначала оттуда вырвались звуки головокружительной сороковой симфонии Моцарта. Затем из неё потянуло необыкновенно вкусным ароматом шипящей на сковороде картошкой с румяной корочкой и золотистым лучком, хрустящими душистыми гренками из ржаного хлеба на постном масле. О-о-о, это было нечто! Запах вкуснятины, стелившийся по каменным уступам лестницы, невидимой, но так хорошо пахнущей скатертью-самобранкой, и виртуозное исполнение симфонии, несущейся по подъезду солнечным ветром, вдыхая жизнь в серые стены, проникали во все щели и замочные скважины, заставляя соседей не только из любопытства прикладывать к двери уши, но и носы. И наконец, из квартиры на лестничную площадку, важно ступая, вышел большущий чёрный Ворон.
