– Где ж их взять-то и кто их даст-то, эти гранаты? – спросил Ангел.
– Ах, ну да! Где же, где же? Кто же, кто же? – Кузьмич почесал затылок. – Да, действительно… Ну и чёрт с ними, – махнул он рукой. – На хрена нам, скажите, пожалуйста, эти пулемёты и эти гранаты? Мы их на таране сделаем. Смело, решительно. Лоб в лоб, чтобы перья летели.
– Как это? – спросил Ворон.
– А вот как это – я вам завтра на ученьях покажу.
– Так зачем откладывать на завтра, – возразил Ворон, – давайте сейчас и начнём. Лётный опыт у меня ещё с Отечественной войны 1812 года накоплен. Я тогда меж града пуль и пушечных ядер самому генерал-фельдмаршалу Кутузову донесения с позиций доставлял.
– Нельзя! Потому, что мы выпили, – трезво рассудил слесарь. – И полёты под углом сорок градусов – это не есть высший пилотаж, нам камикадзе не нужны.
– Брат Кузьмич, а ты с нами полетишь? – поинтересовался Ангел.
– Резонный вопрос, вопрос, скажем, в точку, – Кузьмич встал и расправил плечи. – Смирно! – рявкнул он.
Звено будущей эскадрильи встрепенулось.
– Поскольку мы будем биться не только крылом к крылу, а также и плечом к плечу, я определяю своё стратегическое назначение, одновременно как отца-командира и как вдохновителя-комиссара, – отрапортовал он на одном дыхании.
Звено переглянулось и в непонимании захлопало глазами.
– Что касается командира – здесь всё ясно, – согласился Казимир.
– А вот насчёт комиссара неувязочка получается. Как это понять? – спросил Альберт.
– Легко! – Слесарь широко улыбнулся собратьям по оружию. – В общем, по духовному сану это как бы должность попа, ну, а по орнитологическому – что-то вроде мудрой совы. Ясно я излагаю?
Звено понимающе закивало головами.
– Кузьмич, вот чем больше я тебя узнаю, тем больше я тебя уважаю, – сказал Ангел. – Каков полёт мысли, какой масштаб!
И все они дружно выпили за стратегию мысли.
– Когда-нибудь твоим именем назовут улицу, – вознёс хвалу слесарю Казимир.
– Нашими именами, – поправил Кузьмич. – И не только улицы, но и города, – не поскромничал он.
Ираклий подошёл к остановке. Она пустовала, как никогда. И тут словно из-под земли на остановке выросло двое граждан. Одеты они были в спортивное трико синего цвета. На груди красовалась, в белом ромбе, прописная буква «Д». Один был небольшого росточка, толстоват и лысоват; щурясь от яркого солнца, он недовольно морщился и позёвывал. Другой гражданин отличался высоким ростом. Втянув в сутулые плечи голову, он подкашливал и ёжился от утреннего прохладного ветерка.
Подойдя к Сумелидию на расстояние вытянутой руки, они остановились. Длинный, почесав затылок, показал на Ираклия, едва не задев его носа пальцем.
– Вот он, голубчик!
– Ну что, морда!? – рявкнул толстяк, обращаясь к Ираклию.
От этого приветствия сердце у литератора ёкнуло и упало в пятки. После чего длинный ухватил Сумелидия за ворот пиджака и подтащил к себе почти вплотную.
– Ты что, вражина туземная, бежать задумал?
«Это не спортсмены. И около дома тоже были далеко не дворники», – мелькнуло в голове у прозорливого Ираклия. Живо сообразив, что его перепутали не с кем иным, как с художником Погодиным, и сейчас ему в лучшем случае набьют морду, а о худшем даже не хотелось и думать. Он попытался прояснить ситуацию:
– Это ошибочка, я не тот, за кого вы меня принимаете, я писатель.
– Там разберутся, – отрезал толстяк.
Это услышанное Ираклием объяснение было куда страшнее простого мордобоя. Оно отдавало холодным ужасом, безмерной властью, подвалами и выщербленной пулями стенкой.
Такого поворота событий Сумелидий себе и представить не мог. Обида защемила измученное сердце. С трудом справляясь с удушьем, он хрипло и глухо простонал:
– За что же это, товарищи? Это всё она – соседка моя, Вихляева. Ведьма она старая, сглазила, точно сглазила, всё сыр мне тухлый предлагала.
– Дай ему по сопатке, чтобы заткнулся, а то более крупную рыбу распугает, – предложил толстяк длинному.
– Убью, скотина, – угрожающе зашипел длинный в лицо литератору.
Ираклий заглянул в его глаза, как в чёрную пропасть. По сравнению с этими глазами его обидчики, эти докучавшие ему «гады», были всего-навсего лишь шалыми детьми. На дне же этих глаз лежало сумасшествие, они смотрели на своих и видели в них врагов.
Внутри у Сумелидия что-то взбунтовалось: «Боже мой, Боже мой! Ведь им ничего не докажешь. Ведь шлёпнут, ей-Богу, шлёпнут!» – пронеслось у него в голове.
Вырвавшись из цепких рук длинного, Ираклий отскочил в сторону и, размахивая портфелем, стал орать во всё горло:
– Помогите! Убивают!
– Окажи услугу гражданину, – проскрипел зубами толстяк, обращаясь к длинному.
– С большим преудовольствием-с, помогать надо-с, если очень просят-с, – ответил тот.
Выхватив из рук Сумелидия портфель, он запустил его за двухметровый свежевыкрашенный забор, ограждающий стройку. Затем длинный натянул литератору на глаза шляпу и, размахнувшись, наотмашь, ударил его по голове кулаком, отчего шляпа Ираклия вдруг стала кепкой, а сам Ираклий как-то многозначительно крякнул и попятился назад. Но далеко ретироваться литератор не смог, путь к отступлению ему отрезал непоколебимый забор, отпечатывая на бежевом костюме Сумелидия широкие зелёные полоски.
В эту самую минуту к остановке подъехал автобус. Перепуганный до смерти литератор с криком «Спасите!» вприпрыжку бросился к нему. Длинный успел подставить мчавшемуся Ираклию ногу. Литератор споткнулся и, влетев в открытые двери автобуса, чуть не сбил с ног собравшуюся выходить худощавую блондинку средних лет, отягощённую пухлыми сумками.
– Гражданин, вы ведёте себя бесцеремонно, – возмутилась она, поправляя о плечо стоявшего рядом пассажира съехавшие набок очки.
– Церемонии будут на кладбище, – вставая с колен, выпалил Ираклий.
– Циник! – фыркнула блондинка.
– Зато живой, – выдохнул Ираклий, стягивая с головы кепку и тщетно пытаясь предать ей вновь форму шляпы.
– Фу-у-у, какой бескультурный… Хоть бы извинился.
– От вас, леди, тоже далеко не культурой и уж совсем не «Шанелью» благоухает.
– Это духи «Красная Москва», – надменно бросила блондинка.
– Скажите, пожалуйста, я бы никогда не подумал, что отечественные духи источают аромат самогонного перегара.
Блондинка насупилась. Покусывая губу и злобно буравя Сумелидия глазищами, язвительно заметила:
– Кто бы говорил, тоже мне «трезвенник»! Сам-то что, не с похмелья разве костюмчик с пижамой перепутал, зебра зелёная!
– Дура же какая! Просто дурра-дурой! Это фабрика «Большевичка» пошила, – оправдался Ираклий.
– Скорее, его психиатричка пошила, – прошипела ему в лицо блондинка.
И, набрав в грудь побольше воздуха, она только собралась уточнить, какая именно психиатричка, как за её спиной раздалось радостное восклицание:
– Душа моя! Соня! Узнаю тебя по твоим несравненным инсинуациям.
Блондинка, подтягивая к себе ближе сумки, обернулась. Переполненный чувствами и одаривая её щербатой улыбкой, к ней тянул руки гражданин в ватной фуфайке и в поеденной молью каракулевой папахе.
– Проспись урод, – злобно ответила ему блондинка и, окинув его с ног до головы брезгливым взглядом, добавила: – Не по сезону копытишь, первоцвет лебяжий.
Чтение газет, сон и размышления пассажиров в салоне автобуса были прерваны вмиг наступившей мёртвой тишиной.
Не успел ещё Сумелидий до конца опомниться от всего случившегося, как к нему протиснулся контролёр.
– Ваш билетик! – нарочито вежливо потребовал он, тыча в лицо литератора жетоном.
Его вопрос вернул пассажиров в прежнее русло: опять кто-то засопел, кто-то уткнулся в газету, кто-то предался размышлениям, отстраняясь от назойливого ревизора.
– Ваш билетик, – настойчиво повторил контролёр.
– Какой ещё билетик, причём тут какой-то билетик, ежели я от смерти спасаюсь, – возмутился Ираклий.
– Спасение от кого-либо или от чего-либо не может служить оправданием бесплатного проезда. Так что, если нет билета, то платите штраф, – не отступал контролёр.
– Да что за вздор вы несёте? Неужели этот несчастный билет может служить оправданием того, что я с минуту назад чуть не стал покойником?
– Так ведь не стали же, а потому с вас и спрос иной. Давайте, платите штраф, гражданин, не задерживаете.
Толком не разобравшись о чём идёт спор, в разговор вмешался стоящий рядом гражданин в панаме непонятного цвета.
– Я слышал, вы здесь насчёт билета спорите. Вы правы, товарищ, – обратился он к Сумелидию. – Я понимаю ваше неудовольствие. К сожалению, несчастливых билетов больше, чем счастливых. Однако мне на сей раз повезло больше, чем некоторым. – Он покосился на пассажиров, после чего ткнул в свою грудь пальцем. – У меня счастливый билет, – сказал пассажир шёпотом, будто боясь завистников своего нечаянного счастья.
