– Прочь! Прочь! Прочь! – испуганно прошептали люди и медленно попятились.
Маятник-Хозяин протер глаза, тряхнул головой и, впившись взором в бумагу, покачивавшуюся на когтях котиной лапы, невольно произнес шепотом вслед за другими "Прочь".
– Это он что… нам? – Маятник-Хозяин вновь тряхнул головой. – Он что… это он нам пишет?
Кот тем временем окунул лапу в чернила и написал на другом листе бумаги то, что он уже писал на стене вареньем. А именно: "Я не кот".
Теперь оба листка бумаги покачивались на лапах кота, стоящего посреди стола и исподлобья оглядывающего присутствующих.
– Ура! – закричал сын Маятника-Хозяина. – Я всегда знал, что Лео не кот!
Словно в подтверждение этих слов, Лео гневно топнул ногой, распушил хвост и выше поднял бумаги.
Все в комнате смешалось, как смешалось бы в аквариуме, если бы кто-нибудь вздумал затащить его на крышу небоскреба, а затем кувырнуть вниз. Журналистка отшвырнула фотоаппарат и прыгнула на спину пузатенького господина, кометой полетевшего к окну, коварная гостья и заклинатель кота, в глубине души не ожидавший такого поворота событий, дружною четой устремились под оттоманку. Госпожа Виктория, присев, укрылась за супругом, который дико вращал глазами и судорожно перебирал пальцами ворот своей рубашки. Вбежавший охранник с обнаженным пистолетом сновал по углам, и повсюду вихрились тысячи разнообразных мыслей.
Ром отпустил кота и с довольной ухмылкой наблюдал за происходящим.
Тут его внимание привлекла дверь, невесть как появившаяся в комнате. Дверь не была прикреплена ни к косяку, ни вообще к чему бы то ни было но, тем не менее, стояла неподалеку от окна твердо, можно даже сказать, заносчиво. Ни мечущиеся люди, ни опрокидываемые ими предметы не могли поколебать ее. Снежный мальчик подошел к двери и оглядел ее со всех сторон. Это была совершенно обычная, но совершенно необычно стоящая дверь с почтовым ящиком, выкрашенным зеленой краской.
Заглянув в него, Ром заметил приличных размеров паука, сидевшего на дне.
– Не мешай мне работать с почтой! – недовольно сказал паук.
– Хм, если ты сидишь в почтовом ящике непонятно каким образом стоящей двери, то это еще не значит, что ты работаешь с почтой, – сказал Ром. – В твоем ящике нет ни одного письма и ни одной, даже самой захудалой газеты.
– С захудалыми не работаю.
– Я не вижу, что ты вообще работаешь. По-моему, ты просто сидишь в ящике.
– Ты многого не видишь, – паук быстро взбежал по стенке ящика и уселся на его крышке. – Ну-ка, раскрой ладонь!
Ром раскрыл ладонь и с недоумением обнаружил в ней монету с изображением всадника.
– А что на другой стороне монеты? Не видишь? Значит, я выиграл спор, и монета моя! – паук схватил монету с ладони мальчика и скрылся в ящике – только хлопнула крышка.
"Какой странный паук и какая странная дверь. Откуда она здесь взялась?" – размышлял Ром, обходя дверь и разглядывая ее со всех сторон.
Он тронул большую медную ручку, дверь приоткрылась, и мальчик увидел за ней темные тени Веев. Невдалеке, за колышущимися ветвями мелькнул огонек костра, ветер донес чей-то голос и плеск волн.
Ром прикрыл дверь, и все исчезло. Все, кроме суеты и гомона в комнате. Тогда он еще раз обошел дверь и вновь открыл ее.
На этот раз перед ним был салон трамвая. Судя по тому, как мелькало в его окнах, трамвай мчался с невероятной скоростью.
Помедлив секунду, Ром решительно вошел в вагон.
На север или на юг, на запад или на восток, вверх или вниз мчался этот трамвай, Рома совершенно не занимало. Ведь он не знал, где искать похитительницу его сердца, Алину. Во всяком случае, в особняке ведьмы не было – так не все ли равно откуда взялся этот трамвай и в какую сторону он летит!
Пройдя по пустому вагону, мальчик заглянул в кабину водителя. Никого, только мигают красные и зеленые кнопки на пульте управления. А в окнах – мгла, терзаемая вспышками молний и – проносящиеся клочья туч.
"Да это не трамвай, а какая-то ракета", – подумал Ром и услышал, как за спиной щелкнул курок и тут же громыхнул выстрел.
Мальчик быстро обернулся. Прямо ему в лицо смотрело дымящееся дуло ружья. Ружье держала приземистая кондукторша в каракулевой шапке. О том, что это была именно кондукторша, а не кто-нибудь другой, говорила надпись на ее шапке "Кондукторша".
– Предупреждаю, я в тебя выстрелила, – сказала кондукторша гнусавым голосом и повесила ружье на плечо. – За проезд в этом вагоне положено расплачиваться жизнью. Такова уж такса.
– Вообще-то предупреждают обычно заранее…
– А я заранее и предупреждаю – твоя песенка спета. Я стреляю без промаха.
– Хорошо, что на этот раз ты промахнулась.
– Я промахнулась?! – кондукторша рассмеялась. – Просто пуля еще не долетела до тебя. Знай, у всякой пули свой путь. Иногда она настигает сразу же, а бывает, что пройдут многие годы, пока она долетит. Но долетит непременно, можешь не беспокоиться. Впрочем, бывало и такое, что моя пуля убивала еще до того, как я нажимала на спусковой крючок. Правда, такое случалось нечасто. Обычно, все идет своим чередом. И я считаю, что это правильно. Все должно идти своим чередом, чтобы не нарушать сообразного порядка.
– И ты никогда не промахивалась?
– В этом вагоне – нет. Здесь у меня каждый уголок пристрелян, так что не сомневайся. Ну а теперь, когда ты знаешь, что твоя песенка спета, можно и побеседовать спокойно. Признаться, я люблю поговорить с теми, кто знает, что в них летит моя пуля. Люди становятся простодушнее, искреннее и добрее. Не то, что те, кто думают, что будут ехать в этом вагоне вечно. Кто плачется мне в жилетку, узнав, что его участь решена, кто начинает волосы на голове рвать, а потом разные любопытные мысли высказывать. А некоторые пытаются локти себе кусать. Кстати, ты не хочешь покусать свои локти? Эдак, понимаешь ли, от отчаянья? Говорят, это здорово успокаивает.
Ром с изумлением посмотрел на кондукторшу, но вместо нее почему-то увидел свои собственные локти, как если бы встал перед зеркалом и выставил их вперед.
– Неужто ты и вправду хочешь искусать меня? – с обидой в голосе сказал левый локоть. – Конечно, что не сделаешь от отчаянья, но я-то ведь ни в чем не виноват. Не я ли тебе служил верой и правдой?! По первой твоей прихоти сгибал и разгибал руку, и что же – в благодарность за мою безупречную службу ты теперь хочешь искусать меня! Эх, вот она несправедливость!
– А я полагаю, что, если он и будет кого кусать, то, конечно, меня, – обращаясь к левому локтю, угрюмо сказал правый. – Именно ко мне он всегда был особенно несправедлив. Сколько раз он разбивал меня, когда учился ходить! А теперь совсем, пожалуй, озвереет. Малодушен и несправедлив человек, что и говорить.
Ром почувствовал, что руки его онемели и стали, как палки.
– Да с чего вы взяли, что я собираюсь кусать вас?! – рассердился мальчик. – Наслушались всякого вздора! Мало ли чего может наболтать какая-то кондукторша! И вообще, может, она никакая и не кондукторша, а самозванка!
– Глупец. – Перед мальчиком вместо локтей сначала возникли два безумных глаза, похожих на льдистые шарики, а затем и вся остальная кондукторша. – Глупец, но не настолько, чтобы торопиться стать умным. – Кондукторша засмеялась.
Ром согнул и разогнул руки, ставшие вновь послушными и сказал:
– Вместо того чтобы угощать меня моими же локтями, сказала бы лучше, куда мы едем. Если ты и в самом деле кондукторша.
– Туда же, куда и все, – продолжая посмеиваться, сказала кондукторша.
– Кто это все? По-моему, нас только двое в этом вагоне.
– Двое, если смотреть моими глазами. А если – твоими, немало любопытного откроется.
Едва она это произнесла, в пустом вагоне начались перемены. Вагон менялся подобно чистому листу фотобумаги, когда его, ослепив лучом света, погрузят в проявитель. Сначала на листе появляются неясные контуры и невнятные пятна. Но проходит секунда-другая, и то, что было неясным и невнятным, преображается и получает смысл. Так и трамвайный вагон, только что казавшийся пустым, наполнялся разнообразными картинами.
Сперва они были плоскими и неподвижными, но постепенно начинали двигаться и разрастаться вглубь и вширь. Города и поселки, горы и реки наполняли этот странный вагон, и мальчик смотрел на них, как бы с высоты птичьего полета.
Некоторые города были полны солнечного света, и над ними плыли облака, другие же скрывала мгла, и они мигали из нее мириадами огней. По лентам дорог ползли тысячи и тысячи автомобилей, похожих на неповоротливых жуков, а прямо под своими ногами Ром заметил четырехгранный стержень: это электричка медленно выползала из распоротого чехла перелесков.
Чуть дальше крошечный буксир тащил большую баржу по реке, а на ее песчаных берегах копошились люди. И куда ни кинь взгляд, дымили трубы заводов и фабрик.
Но, пожалуй, более всего мальчика поразило северное сияние в полумрачном конце вагона. Оно было такое же яркое, как и огни, вспыхивавшие за окнами вагона, только не резало глаза.
