– Люблю деловых парнишек.
– Не заблуждайтесь, он старше вас втрое, – ухмыляюсь я.
Аид и барон Монтегью подписывают договор, согласно которому я три ночи должен петь серенады под окнами прелестной Мариэтты. И если она клюнет – нас ждет незабываемое шоу.
Также барон обещает покинуть город на три дня, дабы развязать супруге руки. На самом же деле он останется здесь, а точнее – снимет комнату в одном из лучших борделей города. На мой вопрос: «А почему в борделе?» – мне уже никто не отвечает. И барон, и эльф в дальнейшем делают вид, что меня в комнате вообще нет.
Сижу, сочиняю прекрасную серенаду для прекрасной девушки. Передо мной на столе стоит ее портрет. Запасливый барон также принес ее локон, подвязку и корсет – это для вдохновения.
Повертев все это в руках и оценив пухленькую розовощекую прелестницу, сажусь писать. Аид, когда возвращается в дом (ходил провожать барона), первым делом спрашивает:
– Как сочиняется?
– Да так. Пытаюсь поймать волну вдохновения.
– Ну и как? – интересуется он очень мрачным тоном.
– Последняя только что схлынула. Даже не знаю почему.
Светлый вздыхает, закрывает дверь и бросает у камина новую охапку дров.
– Этого надолго не хватит.
– Надолго и не надо. До завтра хватит. А завтра – пойдешь петь.
– А если дождь?
– Ну и что?
– Ты совсем идиот или только притворяешься? – У Аида дергается бровь. А еще светлые ненавидят, когда к ним обращаются без должного почтения. Их это бесит, что меня неизменно радует. – Как я буду перекрикивать раскаты грома? Или предлагаешь залезть на подоконник и орать серенаду в открытое окно?
– Надо будет – залезешь. Десять золотых на дороге не валяются.
– Пять. Вдруг она не суккуб? Ты только посмотри на нее. Где стройность? Где изящность? Что это за колобок с губками? – сую портрет прелестницы ему под нос.
Аид как раз сидит на корточках и помешивает огонь в камине. На портрет он глядит лишь краем глаза.
– Суккубы перевоплощаются, подстраиваясь под вкус своей жертвы. Это-то ты должен знать.
– Прости. Проспал занятие о нежити.
– Оно и видно. Короче. Твори давай. У тебя вся ночь впереди и весь следующий день. И только попробуй лечь спать, не озвучив мне шедевр, – убью.
У меня аж уши опускаются в разные стороны. Ничего себе, как тут кое-кто обнаглел! А в глаз?
…Ладно-ладно. Чуть что, сразу в драку и мораль читать. Если коротко – он уделал меня одной фразой: «Только балакать и умеешь, бард фигов». Теперь задета честь профессионала! Пододвигаю к себе подсвечник с зажженными свечами и отковыриваю оплывшие куски воска. Итак! Приступим. Чувствую, это будет шедевр.
Прошло три часа. Время – десять вечера.
– Я есть хочу.
– Написал?
– Не могу я писать на голодный желудок.
Аид молча встает, накидывает куртку, сует в карман один из золотых и уходит. Мрачно смотрю ему вслед. Мне почему-то становится стыдно.
Прошло еще два часа. Полночь.
Икаю от переедания. А муза все не идет. Я бы даже сказал: она тщательно меня избегает, с визгом удирает по лабиринтам подсознания. Я ее пытаюсь поймать, обещаю много-много любви и счастья, а эта… короче, чего-то у меня не рифмуется ничего. Надо поспать. Завтра еще целый день будет.
Проходит еще час.
Прикладываю к фингалу золотой. Душу греет то, что лечение у меня ну очень дорогое. Спящий светлый нервирует и навевает желания одно другого ужаснее: расчленить, поджечь, треснуть табуреткой между ног… Ладно, последнее, пожалуй, слишком жестоко. Жуть! Я же пацифист.
Три часа утра.
Я люблю тебя, любовь моя,
Люблю, любя, так как, тебя.
Люблю, блюю… блю… гм… н-да.
Отодвигаюсь от стола и пытаюсь понять, какого хрена я вообще так напрягаюсь не пойми из-за кого и для чего. Накатаю, что попроще, и сойдет!
Трясущейся рукой беру сломанное в трех местах перо. Черный от клякс лист молчаливо вопиет. Я скоро кровью писать начну… хм… А это мысль.
Открывший глаза Аид с удивлением наблюдает за Фтором: темный расковыривает палец и выливает три капли крови в чернильницу. После чего, пошевелив ушами и клыкасто улыбнувшись, начинает быстро что-то корябать на листке бумаги. Куча испорченных бумажек валяется на полу, шепот, скрип табурета и шум дождя разрезают тишину на мелкие полоски.
Аид снова закрывает глаза и отворачивается к стенке.
В пять утра я с гордостью падаю в кровать. На столе остаются лежать исписанные листы бумаги. Надеюсь, время я потратил не зря, и белобрысый не заставит переписывать. Все. Всем спокойной ночи, до вечера – не будить.
Меня будят намного раньше: просто выливают на голову стакан холодной воды. Ненавижу, когда меня так будят. Долго пытаюсь донести сей факт до светлого, но все без толку. Если ему надо, чтобы я срочно встал, – он и фаерболом в меня запустит, а потом отволочет, куда ему надо.
– Пошли.
Стою, рычу, пытаюсь держать себя в руках.
– Куда? – вытираю капли воды со лба и иду натягивать куртку.
– Узнаешь.
На улице прохладно, солнце только-только озаряет первыми косыми лучами ту щель между скалами, в которой затаился город. Сунув руки в карманы, мечтаю о теплом плаще. Эта куртка вряд ли спасет меня от заморозков, так что скоро мне предстоит сильно померзнуть.
– Эй! А куда мы тащимся в такую рань?
– Для темного эльфа ты слишком большая неженка.
– Я бард! У меня душа поэта, а она требует уюта и блаженства. Запомни, рифма и холод – несовместимы!
Аид только пожимает плечами и молчит, так что дальше мы идем молча. Что ж, рано или поздно я все узнаю.
Твори добро-о на всей земле-э,
Твори добро-о друзьям на радость,
Не за красивое: «Пошел ты!» —
А чтобы сделать другу га-адость!
Иду, распеваю новые куплеты, радостно оглядываюсь по сторонам. Я проснулся! Утренняя хандра схлынула, и мне хочется петь, смеяться и улыбаться всему миру.
Аид натягивает капюшон так, что даже глаз не видно. И держится от меня на расстоянии. Ну и пусть. Я ни за что не заткнусь.
С любопытством оглядываюсь по сторонам, раздумываю, чем бы еще украсить сегодняшний день. О! Старушка выходит из лавки с тяжелой корзиной. Надо помочь! И тогда я напишу обалденную песню о любви к старшему поколению.
Подхожу, вежливо улыбаюсь. Старуха подслеповато щурится, пытается понять, кто перед ней. Аид идет дальше, даже не тормозит.
– Мадам, позвольте вам помочь, – элегантно склоняюсь к трясущейся ручке и клыкасто улыбаюсь женщине.
Визг и обморок меня слегка расстраивают. Беру корзину – в одну руку, старушку – в другую и заношу все это в магазинчик.
– Где она живет?
Продавец, как раз занимающийся сортировкой картофеля, испуганно на меня смотрит.
Сгружаю старушку на прилавок и требовательно тыкаю в нее пальцем.
– Я сегодня добрый и доставлю ее прямо домой. Где она живет?
Мужик переводит взгляд со старухи на меня и обратно. Та, кажется, не дышит. Или дышит? О, глаза открыла! Отлично.
– Ты где живешь?
Второй ее вопль и удар банкой с огурцами по голове я переношу уже не так стоически, и, когда Аид врывается в лавку, я как раз зависаю над несчастной со зверским выражением лица.
Он подходит, берет меня за ухо и тащит наружу. А уши у всех эльфов чувствительны до безобразия. Так что к моему величайшему сожалению, я ничего не могу сделать. Последнее, что говорит старуха:
– Вы тоже видели это чудовище? Он хотел украсть мои овощи!
– Хватит дурачиться, у нас мало времени.
– Да ну тебя. Я просто хотел ей помочь.
– С чего это вдруг?
– У меня настроение хорошее… было.
– А сейчас?
– Хуже некуда.
– Отлично.
– Ты не понимаешь! Мне не хватает пары строчек в тексте! Что-нибудь о спасении невинных и убогих. И чтобы их написать, я должен сам прочувствовать, что именно ощущает спаситель, когда его благодарят со слезами на глазах. Без этого рифма мертва! Смотри, там продается одежда!
– И что?
– Ну если нам заплатят – я куплю себе новые вещи.
– Ты сегодня какой-то странный.
– Пошли! Посмотрим, что там есть. Это послужит дополнительным стимулом для того, чтобы закончить все в сроки наилучшим образом.
– Н-да?
Аид пристально на меня смотрит. А я… стою перед ним в рваной и не слишком свежей рубашке, накинутой поверх нее залатанной куртке, которую продувает насквозь. Штаны помнят все, что с ними сделала жизнь, у правого сапога начинает отходить подошва, а в дыру вызывающе выглядывает большой палец правой ноги.
– Ну так как? – надеюсь, мои глаза достаточно убедительны. Я даже уши опускаю, чтобы казаться милым.
Светлый вздыхает:
– Ладно. Пошли. Но только на пять минут.
Меня уже нет на улице. Только дверь сиротливо покачивается на ветру, да из магазина доносится вопль продавца.
Вы когда-нибудь заходили в лавку без денег? А в дорогую лавку с красивыми вещами, дорогой одеждой и толстым продавцом? И чтобы еще на пороге вас облили презрением с ног до головы и посоветовали пойти и поискать себе вещи где-нибудь еще? Не было такого? А вот со мной такое происходит довольно часто. Не то чтобы меня это сильно задевало, но неприятно – это факт.
