– Спокойно. Пошли. Мы договорились. – Мне на плечи ложатся его руки и с силой их сжимают. Морщусь и, тряхнув головой, спрыгиваю со стола.
– Еще раз вякнешь в мою сторону – умрешь, – говорю тихо.
Барон молчит. Я же прохожу мимо него и выхожу из комнаты.
На улице Аид надевает капюшон и идет в сторону дома барона. Направляюсь следом.
– Что это на тебя нашло?
Удивленно смотрю на него.
– В смысле?
– Ты раньше так резко не реагировал.
– В его словах было презрение. Это задело.
– Учись контролировать свои эмоции. Если ты кого-нибудь убьешь – у нас будут проблемы. И тогда о карьере барда можешь забыть.
– Мне все равно.
– Готов пустить все коту под хвост из-за обычной прихоти?
– Это не прихоть. Это в крови. И вообще, чего ты так завелся? Не убил бы я его. Так, слегка покалечил бы, но не убил.
– Ты бы глаза свои видел в тот момент…
– Хм.
Аид вздыхает и останавливается. Я едва не врезаюсь ему в спину. Дождь снова льет тугими потоками, вода стекает со шляпы, перья сиротливо обвисают по бокам. Жалко. Красивая была композиция.
– Знаешь, я многое отдал ради того, чтобы помочь тебе осуществить свою мечту. И если ты не собираешься относиться к этому серьезно… я, пожалуй, пойду своим путем.
Такое ощущение, что меня с головой окунают в прорубь. Стою, сжимаю кулаки и смотрю на спину светлого.
– Катись.
Он оборачивается, и я впервые за весь разговор вижу его лицо. Синие глаза мертвы. И холодны, как осколки стекла.
– Если чем-то не устраиваю – катись. Не держу.
Он сует руку в карман, вынимает остатки денег и бросает их на мостовую. Смотрю, как монетки подскакивают на камнях и катятся в разные стороны. Желания их подобрать нет.
– Если передумаешь – пару дней буду в «Лысом единороге». Прощай.
И он уходит. Разворачивается и уходит. А я стою, смотрю, как покачиваются мокрые полы его плаща.
Странно, что меня это так… задевает. Давно же понял, что нельзя никому доверять. Что такой, какой есть, я на самом деле никому не нужен. Ни семье, которая не приемлет «уродцев», ни людям, ни гномам, ни светлым… Как же так получилось, что вот ему я поверил. Взял и поверил. И теперь так больно, словно кто-то проткнул меня мечом, погрузив его в грудь по самую рукоять. Руки трясутся. Сжимаю кулаки, сую их в карманы.
После чего разворачиваюсь и иду вниз по улице.
Улыбаюсь, закрываю глаза и пытаюсь прийти в себя.
И все из-за чего? Из-за такой мелочи… Лучше бы сказал как есть: «Ты меня достал!» – я бы понял. Честно.
Не знаю, сколько я скитался по городу. Кажется, долго. Очнулся глубокой ночью в клинике: сижу на кушетке, а Таичи сует мне в руки чашку горячего чая. На ней лица нет. Она постоянно теребит меня, зовет, пытается заставить все рассказать.
А я сижу, пью чай, обжигая небо, вяло шевелю ушами и молчу. Говорить не хочется. Тепло, и ладно.
– Да что случилось-то?! Где Аид? С ним что-то случилось? Да не молчи ты как истукан! Фтор! Ну… чего произошло-то?
Так ничего от меня и не добившись, она стелет мне на кушетке в палате для душевнобольных и закрывает на ночь.
На соседних кроватях ворочаются, смеются, плачут, кого-то зовут. А я лежу, смотрю в потолок и молчу. Спать вообще не хочется. Ничего не хочется. В голове ни одной мысли. Хочется… просто не думать ни о чем.
Кровать скрипит и прогибается под чьим-то телом. Открываю глаза и сквозь серебристые сумерки, обесцвеченные ночью, смотрю на лицо невысокого старичка с белой бородкой и одним глазом. Второй забинтован… Бинт проходит через всю голову и делает его похожим на пирата.
– Спишь? – уточняет он.
Закрываю глаза. Только психов мне сейчас и не хватает.
– Спишь? Эй, ты! Спишь али нет?
Меня дергают за рукав. Выпускаю когти и резко, без замаха, вгоняю их в тумбочку. Потом пропарываю вниз. Когти режут дерево легко, словно масло.
Старичок причмокивает, а в следующую минуту я чувствую, как он берет мою вторую руку и начинает вертеть, изучая пальцы.
– А тут нет? Постриг?
Тихо смеюсь и выпускаю когти на левой руке. Каким-то чудом не задеваю его. А жаль.
– Красивые. А у меня крылья есть. Большие-большие. Хочешь, покажу?
– Нет.
– Ты не спишь!
– Нет.
– Это хорошо, тогда я тебе и хвост покажу. Вот, смотри.
Открываю глаза и изучаю веревку, край которой обмотан вокруг его пояса и завязан довольно небрежным узлом.
– Красивый? – Глаз старичка мерцает в предвкушении похвалы.
– Это веревка.
Он поджимает губы и обиженно пихает меня рукой.
Шиплю, показывая клыки. В ответ слышу вздох восхищения, старичок пытается потрогать мои зубы.
Минуту я с ним борюсь, стараясь не навредить. Иначе мне влетит от Таичи. Странно, что меня это вообще волнует. Ну и ладно.
Слышится грохот, старик падает на пол и тихо там скулит.
– Еще раз подойдешь – убью. Понял?
Закрываю глаза и поворачиваюсь на другой бок. Надо поспать… хоть немного.
Кровать за моей спиной снова прогибается.
Ладно. Буду просто его игнорировать. В этой палате вроде бы нет буйных. В крайнем случае – вырублю его.
– А давай с тобой дружить? – предлагает старик.
Сжимаю зубы.
– Давай?
– Нет, – отвечаю глухо.
Еще немного, и я его все-таки прирежу. Зря Таичи сюда меня положила. Может, уйти? Выбить дверь и уйти.
– У меня нет друзей. Ни одного. А когда я пытаюсь с кем-нибудь подружиться – меня отправляют сюда.
– Мне нет до этого дела. Отвали, если жить охота.
– А ты такой же, как и я. И тоже никому не нужен. Давай будем дружить против всех?
Сажусь и оборачиваюсь. В глазах старика – такая надежда… Он и впрямь чокнутый.
– Иди. На. Свою. Постель. – В моем голосе – ненависть. Уши прижаты к голове. И чего он ко мне пристал:
– Не пугай их. Успокойся.
– Кого?!
– Их.
Смотрю на палату. Больные… никто не спит. Все с ужасом смотрят на меня, прячутся под одеялами и прислушиваются к разговору.
– А вам чего?! – встаю, отшвыривая одеяло, и подхожу к двери.
Кто-то скулит, кто-то начинает рыдать.
Дверь не открывается. Дубовая. Выбить не выбью, но хоть злость сорву.
Первый удар заставляет больных завизжать и сбиться в кучу. С третьего дверь чуть не срывается с петель.
Да что ж это такое:
– Эй! – Меня дергают за полу рубахи. Разворачиваюсь, выпускаю когти и замахиваюсь. Достал. Все достали…
На ладони старика лежит ключ, а он мигает своим глазом и жалко мне улыбается.
– На. Таичи оставила. Сказала, если захочешь уйти, – выпустить.
Рычу и отбираю ключ. На ладони старика остаются три алых полосы от когтей. Он прижимает ладонь к груди и отходит, охая и морщась.
Трекшест! Из-за моих попыток выбить дверь замок погнулся, и ключ теперь не вставить. Да что же это такое!
Швыряю ненужную железку на пол и снова бью по двери кулаком. Но слабее… гораздо слабее.
– Тебя кто-то сильно обидел, да?
Нет, этот старик – уникален. Он точно псих. Лезть к темному эльфу, когда он в таком состоянии, может только сумасшедший.
– Да. Меня бросил друг. Сказал, что такой, какой я есть, ему не нужен.
– Это плохой друг. Меня вот тоже бросили. Сказали, что я с прибабахом.
Смеюсь, чувствуя, как что-то катится по моим щекам. Ну да. Вот и я… с прибабахом. А сделать ничего не могу.
– Я тебя не брошу. Расскажи о нем.
– Не хочу.
– Тогда я расскажу о своем друге. У меня был замечательный друг.
Меня берут за руку и ведут обратно к кровати. Почему-то я даю себя увести. И даже даю усадить себя на кровать, слушаю его монотонный тихий голос, словно отрешившись от всего.
– Он был небольшим и лопоухим. А еще у него была зеленая кожа и много бородавок. Я нашел его случайно. Он жил в доме за печкой и постоянно таскал мое печенье со стола. Все думали, что это я таскаю печенье и ем по ночам. Но это был не я, а он. Но никто мне не верил. И тогда я решился его подкараулить.
В руки мне суют клизму и хлопают по плечу. Хмуро ее изучаю и швыряю в угол. Старик не расстраивается, идет к своей тумбочке и приносит пару слипшихся конфет, от которых так и веет древностью, он вручает их мне, поглаживая по плечу и ласково улыбаясь. Забавно то, что остальные больные тихо поскуливают, прячась под своими одеялами.
– И вот однажды я его увидел. Он был небольшим, юрким и очень любил печенье. Я дал ему сразу три! Неделю экономил, не ел – ему оставил. Он сначала убежал, но после вернулся, взял печенье и тоже меня оцарапал, прямо как ты. Недоверчивый был страшно.
Усмехаюсь. Это я-то недоверчивый? Он точно чокнутый.
– Его звали Горлу. Он был этот… как его. О! Фея!
– Гоблин.
– Нет, фея.
– Зеленая и с бородавками? – Смотрю на него, чуть склонив голову набок и изучая дряблую шею. Перерезать ее – так просто, что даже скучно. Зато он замолчит… Но не могу сделать это, я пацифист. Хотя… все течет и все меняется.
– Он сам сказал, что он – фея. Он много чего еще говорил. Мы каждую ночь общались. Только он не приходил, если у меня не было еды. Тогда он злился… А потом меня привезли сюда. И месяц меня не было дома. Я слишком много говорил о Горлу, и все заявили, что у меня с головой не все в порядке. А когда я вернулся… его уже не было. Я звал, звал, а его не было. Вот так вот. Ушел, наверное, туда, где печенья больше.
