Пускай себе.
— Будьте добры оставить панночку в покое. Она явно тяготится вашим обществом. — Гавриил отложил тросточку и шляпу снял.
Тросточкой человека покалечить можно, а то и вовсе до смертоубийства опуститься, а шляпа ему просто нравилась. Нехорошо будет, если попортят.
Эржбета замерла.
Надо было бежать… собирать вещи и менять адрес… город… может, податься в Подкозельск… или же Богуславе отписаться, она примет… и в полицию заявить… ее ведь мало не похитили. Но вместо этих вполне, казалось бы, разумных действий Эржбета просто стояла.
Глядела.
Никогда-то из-за нее мужчины не дрались… это, конечно, не славная дуэль графа Брежинского с подлым совратителем в «Благословении небес», но все же… все же…
— Я тебе в рожу дам, — благородно предупредил баронет и пальцами пошевелил, разминаясь.
— Попробуй…
Прежде Гавриил не испытывал ничего подобного. Напротив, он всегда-то старался помнить о том, что надлежит сохранять спокойствие, но… спокойствие не сохранялось. Напротив, всю его сущность переполняло незнакомое доселе чувство азарта. И когда баронет замахнулся — а замахивался он широко, от души, полагая, что раз соперник предупрежден, то остальное и не важно, — Гавриил легко ушел от удара.
Люди были медлительны.
Пожалуй, именно в такие моменты он чувствовал ту, другую, проклятую свою природу.
— Т-ты… — Возмущению баронета не было предела.
Приличные люди так не поступают!
Приличные люди уж если в драку лезут, то честно предоставляют сопернику собственную физию для бития. А после и сами бьют. Так, в честном поединке, и выясняется, кто из мужиков крепче. А этот…
Он вдруг возник где-то сбоку. И ткнул пальцами в подмышку. Твердыми пальцами! Больно!
— С-скотина!
Второй тычок, уже в живот, заставил баронета согнуться пополам от боли и внезапной слабости. Он с трудом на ногах удержался. Изо рта вдруг слюна потекла, и дышать получалось с трудом, через раз. Горло же сдавила железная рука.
— Не надо! — взвизгнула Эржбета самым позорным образом.
Ей вдруг показалось, что случится непоправимое…
И давешний ее гость, за которого она, признаться, переживала, потому как рядом с баронетом он казался совсем уж худеньким, беззащитным, вздрогнул. Но руки не разжал.
— Этот человек… — Собственный голос показался Гавриилу чужим, надтреснутым. Да и тело было неудобно… и все, что произошло, и то, что не произошло, но могло бы случиться, пугало.
Он чувствовал чужое горло в своей руке.
Мягкую кожу. Острый кадык, который сломается, если Гавриил руку сожмет. Безумный, какой-то захлебывающийся ритм сердца. Сладкий запах чужого страха.
Стыд. Как он, человек, едва не опустился до…
— Пусть уходит. Уезжает… я… не хочу его больше видеть.
Выходит, прав был наставник, когда говорил, что Гавриилу не место среди людей. Он должен вернуться. Смириться…
— Уходи. — Гавриил руку разжал, пусть и получилось это с трудом. Вся натура его, вернее не его, но того существа, которое спало столько лет, требовала руку эту сжать, ощутить, как ломается под пальцами чужое горло, как течет по его, Гавриила, ладони чужая горячая кровь. — Уезжай…
Другим разом баронет, быть может, и не послушал бы.
Встал бы.
Двинул хорошенько… или отступил бы, да не отступился от своего. Небось задохлик не всегда рядом с невестушкою будет, всего-то и надо, что погодить, подгадать момент, когда она одна останется, но… то, что глядело из глаз задохлика, не поняло бы подобной шутки.
Оно не было человеком.
Баронет потрогал горло, удивленный даже, что цело оно, и попятился.
— Извиняйте, — сказал он, отступивши в кусты, те самые, которые уже не казались ему сколь бы то ни было надежным укрытием.
Подумалось, что на ночной поезд из Познаньска он успевает. Конечно, батька радый не будет несостоявшейся женитьбе, но ежели ему так родниться надо, то пущай сам в столицу едет и с девкой этой, с хахалем ейным и разбирается.
Когда баронет исчез — а уходил он медленно, спиною вперед, и кусты бересклета перед этой спиной раздвигались, — Эржбета вздохнула с немалым облегчением.
— Спасибо, — сказала она нежданному спасителю, который просто стоял и ничего не делал.
И она не знала, что ей делать.
Кинуться на шею и одарить поцелуем, как спасенная княжна в «Тайных желаниях», или же лишиться чувств, как героиня «Нежной обманщицы»…
— Это… мой жених…
— Жених? — Гавриил вздрогнул.
— Он так думал… и мои родители. Мама написала, что… впрочем, не важно. Я лучше старой девой останусь, чем за такого замуж пойду. А вы… вы за мной следили? — Эржбета взяла спасителя за руку, которая показалась ей невероятно холодной.
— Следил. Вы злитесь?
Сейчас она руку отпустит. Или не сейчас, а когда в глаза заглянет, люди всегда боялись смотреть Гавриилу в глаза. Нет, обычно-то они нормальные, но вот порой…
— Наверное, я должна бы… — От Эржбеты пахло мятными карамельками. — Но если бы вы за мной не следили, то… не помогли бы. И тогда я…
Ее голос дрогнул.
Она вдруг представила себя замужней женщиной и супруга своего, в котором, конечно, что-то этакое было от варвара, но отнюдь не благородство…
— Вам плохо? — Гавриил решился оторвать взгляд от дорожки.
— Это… это я из-за него… сейчас пройдет. — Эржбета обняла себя, пытаясь справиться с дрожью. — Со мной случается, когда переволнуюсь…
— Присядьте.
Он довел Эржбету до лавочки.
— Я… я… уже успокоилась… а зачем вы за мной следите? — всхлипнув, поинтересовалась Эржбета.
Еще немного, и она действительно в слезы ударится, что будет совершенно недостойно, хотя и вполне в образе. Правда, героини книг и в слезах оставались прекрасны, а Эржбета грозила предстать сопливой, красноносой и с опухшими глазами.
Этакий вариант ее совершенно не устраивал.
— Я думаю, что вас хотят убить, — честно признался Гавриил и замер.
Он никогда-то не отличался ни тактом, ни душевной тонкостью, а потому ведать не ведал, как отнесется к этакому признанию хрупкая панночка. Она же тоненько носом шмыгнула и поинтересовалась:
— Кто?
— Волкодлак.
— Думаете… думаете, он обиделся за то, что я про него написала? — Эржбета нахмурилась. Ей и прежде случалось встречать людей, которые не принимали и не понимали ее творчества, но вот чтобы убить… это впервые. Перед этакой новостью даже недавнее происшествие поблекло. В конце концов, что жених… баронет… Волкодлак — это куда как интересней. — Я ведь не специально… это подход такой… творческое переосмысление образа…
Она замолчала, прикусив губу, пытаясь понять, насколько вся иная нежить, с каковой ей, вернее, ее героиням приходилось иметь дело, была против переосмысления своего образа.
— У… у моих читательниц ожидания… и я не могу их не оправдать. Тогда со мной не продлят контракт. — Эржбете вдруг стало невыносимо жаль себя. — И куда я денусь?
— Не знаю. — Гавриил решился и присел рядом.
Эта удивительная девушка его не боялась.
Она вовсе будто бы не замечала тех странностей, которые женщины чувствовали, даже когда Гавриил сам себе казался нормальным человеком.
Она вдруг подняла голову.
Нахмурилась, поймав Гавриилов взгляд.
Спросила:
— А почему у вас глаза такие?
— Какие?
— Не знаю… не такие, как у человека…
— Наследственность, — вздохнул Гавриил и сжался, предчувствуя, как прекрасное личико панночки Эржбеты исказит гримаса отвращения.
— Понимаю… — Она вновь вздохнула и тихонечко поинтересовалась: — Вы ведь проводите меня до дому?
Предложение сие было столь неожиданным, что Гавриил кивнул.
Проводит.
Как иначе…
— А заодно уж расскажете про волкодлаков… — Эржбета окончательно успокоилась. И, осмелев, пристроила руку на локоток нового знакомца. — Почему-то мне кажется, что вы очень много про волкодлаков знаете…
ГЛАВА 15
О пользительности некоторых знакомств
Хороших людей много! Полезных мало…
Заключение, к которому пришел пан Бржимек во время особо тяжкого приступа меланхолии
Евдокия все же задремала. Она изо всех сил старалась не спать и даже уверена была, что, появись у нее вдруг престранное желание уснуть в этаком месте, она все одно не сможет. В голове крутилось всякое.
О себе.
И Лихославе, который уже давно здесь. И верно говорит Яська, что стал он иным. Кем? И узнает ли он, иной, Евдокию? А голос разума вовсе нашептывал, что Евдокии ли мериться силой с колдовкою? Кто она, обыкновенная женщина, не так уж молода, не сказать, чтобы красива, и сил у нее нет никаких. А любовь, которая все побеждает, она из сказок родом. Евдокия же слишком взрослая уже, чтобы в сказки верить. И тогда зачем?
