– Ну, будет прибедняться, радоваться должна тому, что сынок твой такой пакостник, – успокоил её Услад.
– Странная ты, Усоньша Виевна, – поддержал брата Ярила, – подлым ворогам, насколько я знаю, самое место в царстве Пекельном.
– Так то другим ворогам, какие от души злыдни да по призванию изверги, – рыкнула в ответ Усоньша. – А этот ворог пакости делает да вредительства совершает исключительно для собственного развлечения. Вот бесов смешит, да на поступки добрые подбивает. А ещё души грешников так заговорил, так им головы их бесплотные заморочил, мозги условные запудрил, что раскаялись они в грехах своих да в Ирий улетели.
– Ну, делов–то, – успокоил её Услад. – Так он, когда в Ирие гостил, помнится, те же души соблазнами опутал, желания, неестественные для праведников навязал – и назад, в царство Пекельное, души соблазнённые отправились.
– Ты мне зубы не заговаривай, не то без головы останешься! – Взрычала Усоньша, приводя железный аргумент, для любого спора заключительный. И правильно, ежели с тобой спорить не хотят, доводов твоих не слушают, а в качестве резюме голову с плеч снести обещают, то спорить охота пропадает и внимание к словам оппонента поневоле привлекается. – Забирай его, – продолжила Усоньша, – что хошь делай, но чтоб ко мне в царство Пекельное Лихо вовеки не заглядывал!
– Побойся Рода, Усоньша Виевна, – попытался урезонить разбушевавшуюся сношенницу Ярила. – Родная кровь не водица, сын он тебе, а значит дитя родное. Да как же сердце твоё материнское разлуку вынесет?
– Так что, ежели кровь родная, так её теперь пить можно, пока не кончится? – Возразила Усоньша. – Что, позволить, чтобы он всю её высосал – по–родственному, из любви сыновней?
На это Яриле ответить нечего. Промолчал он. Услад тоже промолчал. А что он сказать мог? Его замечание супруги по поводу попорченной кровушки за живое зацепило. Свежо ещё воспоминание о том, как Лихо в Ирие бед наделал.
Усоньша достала пудреницу – размером с короб хороший – и давай рыло сажей пудрить, наводить черноту на лице, побледневшем от пережитых волнений. Она всегда морду пудрила, когда в расстройство впадала, или в бешенство, или ещё какую эмоцию негативную переживала. Услад с Ярилой переглянулись, тоже вспомнили о том, что не мешало бы внешним видом заняться. Щёлкнул Ярила пальцами, да слова волшебные шепнул. Это он для того сделал, чтобы смола адова от лица и одежды отлипла. Но Лишенько прищурился на один глаз, улыбнулся гаденько – и всё. Дальше не то щелчок смазался, не то слова местами поменялись, а только вышло так, что как были Ярила с Удом в смоле, так в ней и остались. Зато Усоньшина чёрная пудра превратилась в самые стойкие белила. Взвыла великанша рогатая, узрев в зеркале блеск перламутровый на рыле, пудреницей в Услада запустила. Хорошо, отскочить успел, не то насмерть зашибла б! А рогатая великанша одной рукой за дубину схватилась, а другой ближайшего беса за ноги сцапала – и давай над головой раскручивать. Ну, небожители, понятно, пока те предметы на их головы божественные опустятся, ждать не стали. Запрыгнули братья на ладошку к бабище каменной, что–то той про «тиатру» шепнули – и выбросила она их быстренько из царства Пекельного в мир поднебесный.
Растянулись Ярила с Усладом на травке, на солнышко взглянули – и ну хохотать! Вот только смех невесёлый, сквозь слёзы пробивается. И непонятно, от чего слёзы брызжут: от солнца ли яркого, от облегчения ли, или от жалости к Лиху Одноглазому? А что, совсем–то его из души да сердца не выкинешь, родственник ведь. А если выкинуть из души да сердца получится, то ум–то вовек не забудет. Так–то оно, родная кровь – не водица.
Ну, пока Ярила и Услад слёзы утирали, да смехом дурным заходились, твердь земная снова разверзлась, и вылетел на свет отрок – Лишенько.
Усоньша Виевна, не успев зацепить палицей ни деверя, ни супруга своего законного, обрушила гнев на сына. Только хлопотное это дело, пытаться Лихо изничтожить. Лихо – оно само уйти должно. А потому Усоньшин гнев хоть и имел разрушительные последствия для всего царства Пекельного, для сынка её непутевого оказался совершенно безопасным. Гонялась она за Лишенькой, гонялась, бесов и другой нечисти палицей позашибала – не счесть, замок разрушила, даже Семаргла, пса крылатого зацепила, а Лиху хоть бы хны. Ни разу не задела.
Увидев, в какую разруху пришли её владения, осела Усоньша Виевна на гору черепов, голову лапищами обхватила, да и взвыла:
– Ой, лихо, лихо какое! Хуже уж быть не может!..
Зря она это сказала, при сыне–то. Лишенька глянул на неё злым глазом, гадкой стороной лица к мамаше повернулся и… наступил Семарглу на хвост!
У волшебной животины хвост – больное место. Давным–давно, за какие–то мелкие прегрешения, наказал Род крылатого пса, определив ему местом жительства ствол мирового дерева, дуба солнечного. А занятие назначил такое: почтовые перевозки между Ирием и царством адовым Пекельным осуществлять. Вот и мотался туда–сюда несчастный, гремел консервной банкой, привязанной к хвосту крепчайшей цепью. Род–то что ему сказал? Вот как прощение тебе будет, так цепь сама оборвётся, но уж сколько веков прошло, а банка консервная гремит, гоняет несчастного с неба под землю и обратно. Семаргл уж на сто раз проклял тот день, когда у Рода Великого кусок пирога с блюда стащил. Нечаянно получилось, удержаться не смог, до того вкусно пахло! Он уж и забыл, как раньше жил, чем занимался, только и осталось, что гремящая цепь с оригинальным «почтовым ящиком» и постоянный испуг. И сейчас, взвыв от боли, понёсся он к корням мирового дерева. Усоньшу, не заметившую, что цепь вместе с консервной банкой у неё меж рогами запуталась, сорвало с места. Протащил Семаргл рогатую великаншу под сводами адова царства и за собой в ствол дуба солнечного утянул. Долго гремел меж корней прощальный Усоньшин рык: «Лихо, паршивец эдакий, щас я тебя на одну руку положу а другой прихлопну!!!»
– От ить тиатра кака! Прямо таки воздушная тиатра.
– Это не «тиатра», – передразнил Сволоту Лишенька. – Это, тётенька, уже цирка получается, а мамаша моя в этой цирке гимнасткой под кумполом воздушную акробатику осуществляет. Да и смотрю я, вокруг – одни клоуны, – и Лихо пнул скулящего под ногами беса.
– Не, цирку я не люблю, – замотала головой каменная бабища. – Тут одна циркачка уже была. Така акробатка, на верёвочке кувыркалась, да песни горлом пела. Так я после её представления так навернулась, что теперь для себя выводы сделала: цирк – это не тиатра. Цирк – это когда всё рушится и всем плохо. Вот как сейчас у нас… – И, печально вздохнув, почесала трещины на спине.
А Лихо Одноглазое посмотрел вокруг – действительно, плохо, и заняться в аду больше нечем. Скучно ему стало. Всё разрушено, шутить тоже не над кем: мамаша в полёте, бабища каменная в прострации, бесы большей частью перебиты, а какие уцелели, так покалечены. Дедушку Вия под обломками замка не отыщешь. Улыбнулся паренёк гаденько на прощание – и свод царства подземного частично обрушился, засыпав Сволоту с ног до головы. А Лихо через пролом на землю выбрался, в аккурат туда, где его папаша и дядька дух переводили. Сел Лишенька рядышком, глазки скромненько потупил, ручки чинно на коленках сложил – со стороны поглядеть, так прямо отличник–пятёрочник – и говорит:
– Ну, я готов.
– К чему? – Поинтересовался Услад, удивлённо глядя на сына.
– К новым подвигам, – хохотнул Ярила, переворачиваясь на бок. Упёрся он локтём в траву, цветок полевой весенний сорвал да в рот его сунул. А сам внимательно на племянника взглянул и вдруг чувствует – план в голове созрел! Понял он, как и Сварогу угодить, и пожелания дедушки Рода выполнить, и Лиху в райские кущи на веки вечные доступ закрыть. – Он у нас парень… – издалека начал Ярила, – мягко говоря, шустрый, вот сейчас в Ирий заявится и начнёт геройства геройствовать, свершения совершать. И тогда останется от рая шиш и маленько, а может и того не останется. Рухнет небо на землю и придёт любой жизни однозначный конец. Вот, братец, к чему приводит отсутствие чувства меры при употреблении спиртных напитков.
