Струны затихают. Три… Еще две… порвались. Зато сколько экспрессии, я срываю голос, бужу всех соседей и собираю небольшую толпу из стражников. Они стоят молча, лишь изредка кто-то утирает слезинку-другую. После окончания представления меня уводят… в тюрьму. Но все же! Всего на мгновение я замечаю, как занавеска в башне шевелится, из-за нее показывается прелестная белокурая головка, весело мне улыбается и бросает что-то сверкающее и изящное. Это оказывается ваза. Размером с меня. Она раскалывается на тысячи осколков, окатывает стражей водой. Кого-то ранит.
Стою, улыбаюсь и ору, что я тоже ее люблю! И что вернусь, и мы будем жить хоть и недолго, но счастливо.
Из тюрьмы меня освобождают только на следующее утро. Я успеваю прийти в себя и на волю выхожу с дикой головной болью и в крайне отвратительном расположении духа.
Аид встречает меня на ступенях, на нем черный теплый плащ с меховой подбивкой. В руках он держит еще один.
– Это мне? – уточняю, отчаянно щурясь. Даже тот тусклый свет, который достигает до дна ущелья, где какой-то идиот решил построить город, режет глаза.
– Тебе. Надевай.
Плащ швыряют мне в руки. Надеваю и натягиваю капюшон. У них в камерах температура – минус десять. А я только в рубашке, свой плащ где-то потерял. Настроение подумало и поднялось с нулевой отметки до уровня плинтуса.
– Как все прошло с женой беге… барона?
– А ты не помнишь? Она швырнула в тебя вазой.
– Хм. Я так плохо пел?
– Тебе подвывали собаки, собравшиеся со всей округи. Гитара едва ли не заглушала тебя, так ты налегал на струны. Посреди всей этой какофонии слова, к сожалению, терялись, и общий смысл поняли только те, кто стоял рядом. Это были я, барон и стража.
Смущенно чешу затылок.
– Эх. Слишком много экспрессии.
– Я бы сказал – перебор.
– А что, если повторить, но… уже без сигар?
– Ты повторишь. По крайней мере, ты ее заинтересовал, причем сильно, так что есть шанс, что сегодня ночью тебя не проигнорируют.
– Да? – довольно усмехаюсь. – Такого, как я, забыть сложно.
– Это уж точно.
– А что барон?
– Хм?
– Он заплатит?
– Да. Он счастлив. Говорит, что, наверное, жена и впрямь его любит.
– Ну! – гордо смотрю на него.
– Но у него очень плохо со слухом… в смысле… музыку он вообще не воспринимает и не любит. Так что даже если бы ты орал эту песню и при этом бил дубиной в барабан, барон и тогда не оценил бы уровня какофонии.
– Главное – заказчик доволен. Может, и на этот раз исполнить все, как вчера? И барон будет доволен, и к нам претензий никаких.
– Тогда нам заплатят лишь пять золотых. Десять – это в случае, если она окажется суккубом.
– А сейчас мы куда?
– В баню.
Удивленно на него смотрю:
– Не понял?
– Я сознаю, что тюрьма – это не Вечный лес. Но все же… Ты что, спал в канализации? От тебя испражнениями несет за версту! – морщится и прикладывает к носу ажурный платочек.
– Подумайте, какие мы нежные. Ну пахну, и чего? Тебя бы туда.
– Нет, спасибо. Тем более что мы почти пришли.
Изучаю поток женщин, идущий в двери сомнительного заведения с огромной и чересчур пестрой вывеской над дверями. На вывеске написано: «Парная».
– Уверен, что нам сюда? Может, это только для женщин?
– Я уже все узнал. Здесь есть и для женщин, и для мужчин. Идем скорее, иначе я задохнусь от вони, исходящей от тебя.
Фыркаю и иду следом. Тоже мне, неженка.
Ну… в бане в целом неплохо. Правда, она все же раздельная. Я имею в виду парные. И когда мы оба, в труселях, гордо входим в женскую парную… сколько визгу и писку, а тазикам, которыми в нас швыряют, вообще нет конца!.. М-дя. Так не орали даже фрейлины моей матушки, когда засекли меня подглядывающим в замочную скважину, как они купаются. Правда, потом бабоньки видят, что именно к ним пришло, и нас, забитых, вытаскивают из угла и чуть не доводят до смерти ласками. Мне лично сразу трут спинку, пятки, моют голову, рассказывают сплетни, выясняют прошлое, будущее, предпочтения в еде, изучают уши. На последнее я реагирую крайне остро. Ибо уши – мое самое чувствительное место. А потому они вечно дергаются. Я убираю от них чужие руки и едва не глохну от визгов и писков восхищенных дам. Аиду приходится не легче. Его оккупируют дамы постарше и сразу мочат в чане с кипятком. Ну… или не совсем с кипятком… Короче, судя по его воплям и поднимающемуся пару, вода далеко не ледяная.
Потом его бьют вениками, бьют до тех пор, пока он не падает и не затихает. Потом его окатывают ледяной водой и снова бьют. В итоге белоснежный цвет кожи сменяется сначала розовым, потом малиновым, глаза заплывают, опухают, и Аид только тихо поскуливает, умоляя меня никого здесь не убивать.
Да я в общем-то и не собираюсь. Девчонки, увидев мою темную кожу, не решаются огреть меня веником. А массаж и мытье головы и прочих частей тела я умудряюсь перенести стоически.
Из парной мы практически выползаем. Аид висит у меня на плече и бормочет что-то бредовое про веники и садизм. Я его не очень понимаю, но не лезу к нему с уточнениями и расспросами.
В раздевалке мужики встречают нас радостно, спрашивают, чего мы бегаем без полотенец – дамы же могут увидеть. И выдают от щедрот два чистых полотенчика. Замотав их вокруг бедер, я понимаю, что рассказывать этим добрым мужчинам о том, где именно парился, не буду. Сам-то я еще отобьюсь, а вот светлый точно умрет от первого же удара в челюсть, после бани-то.
– Ну как? Чувствуешь себя обновленным?
Сидим на краю небольшого фонтанчика, в арке, выбитой прямо в стене каменного города.
– Ага.
– Вот и я… Как-нибудь стоит повторить.
– Без меня. – Утыкается лбом мне в плечо.
– Как скажешь.
Усмехаюсь и вытаскиваю у него из кармана мешочек с сигарами.
Мешочек тут же отбирают.
– Убью, – говорит тихо. Проникновенно.
– Понял. – Пожимаю плечами и провожу пальцами по воде, в которой резвятся маленькие синие рыбки.
Домой мы приходим никакие. А там нас уже поджидает барон и нервно дергает за веревочку колокольчик. Кстати, а с каких это пор у нас есть звонок? Видать, светлый сообразил. Нет, что ни говори, а белобрысый – голова. Только ведь сопрут. Как есть сопрут.
– Ну наконец-то! Где вы были?
Аид выпрямляется, прекращает подволакивать ноги, как калека. Восхищенно на него смотрю. А я поверил, что он и впрямь помирает.
– Мы договорились на десять. Разве нет?
– Сейчас половина десятого! Я зашел пораньше! Какие-то проблемы?
– Что вы, нет. Заходите.
– Непременно.
Дверь открывается, мы заходим, дверь закрывается.
– Итак! Он сегодня вменяем? Или опять видит бегемотов?
Барон при этом смотрит почему-то именно в мою сторону. Я решаю, что надо ответить.
– Аид нормален. Он слегка увлекся в парной, но в целом вполне адекватен.
Белобрысый криво улыбается.
– Курить не давал, – поясняет он барону.
– Ага. Отлично, тогда вперед. Ты. Петь будешь то же самое. А то вчера она вряд ли что-то расслышала.
– Я уже понял.
– И без гитары.
– Хорошо.
– И не сильно надрывайся, – посоветовала мне эта белобрысая зараза. – Если она и впрямь суккуб, то слух у нее очень тонкий. Пой спокойно.
– Я вот тут подумал… А может, мне к ней по стене подняться и заглянуть в окно?
– Это как? Башня отвесная и гладкая. Там без веревки не поднимешься, – нервничает барон.
Молча показываю ему когти. Черные и гладкие, они мягко отражают свет камина.
– Хм… посмотрим. Но это на крайний случай. Пока споешь так.
Киваю.
До башни мы добираемся быстро. Хочется все сделать и свалить. А вообще неплохая у меня работа: три ночи по одному часу плюс два часа на сочинение стихов. Получается – по золотому за каждый час работы. Вот это я понимаю!
Ладно. Барон с Аидом уже скрылись. Стою, изучаю далекое темное окошко. Может, она спит? Чего я тогда петь буду? Или ее там вовсе нет. Все-таки муж уехал – самое время сбежать и чуток повеселиться.
Хотя… это все не мое дело.
Тихий голос темного эльфа прокрадывается в тишину, сплетая мелодию песни. Ночь колышется и впускает его, подстраиваясь под ритм. Кажется, даже кристаллы на потолке огромной пещеры начинают подмигивать в такт, а не просто бесцельно мерцают, украшая свод.
Голос эльфа – неземной. И светлый в который раз зачарованно замирает, вслушивается в слова, впускает в сердце мелодию и понимает, что уже никогда не сможет оставить этого странного барда, который владеет даром сирен, подчиняющих сердца и души живых существ. Не сможет оставить хотя бы потому, что хочет слышать его песни снова и снова…
Вокруг снова собираются люди, гномы, эльфы… Попрошайки стоят в переулке неподалеку и почти не дышат, удивленно изучая невысокую изящную фигурку, которая стоит у подножия башни и поет песню о любви. Слова, мелодия и магия его дара поражают воображение и заставляют испытывать удовольствие такое же чистое и редкое, как глоток самого редкого и дорогого вина, как первый поцелуй любимой, как первый выигранный бой. Сравнений много.
