Алексей Березин
Как одалживать деньги
Вообще-то я человек не жадный.
То есть вот совершенно не жадный. Серега меня как-то раз спросил:
— Лёха, вот ты как считаешь — стоило отдавать Палестину евреям, или все-таки не стоило?
А я ответил:
— Да ради бога, пусть берут.
Ясно дело, Палестина тоже не шкурка от вареной колбасы, чтоб ей разбрасываться. Но мне не жалко. На что она мне? Вот дачный участок за городом я бы так просто евреям не отдал, а Палестину — на здоровье.
Я это все Сереге объяснил, и Серега согласился и тоже разрешил евреям забрать Палестину себе, хотя и скрепя сердце. Он тоже не жадный, он просто бережливый. У него хозяйство кулацкое, он и прошлогоднюю газету не выкинет, если с ней еще что-то полезное можно сделать, например, рыбу на ней порезать, или там коту в лоток положить. В общем, хозяйственный мужик.
Я это все к чему? Я это к тому, что мы люди не жадные, но вот так за здорово живешь разбазаривать нажитое непосильным трудом не станем.
А есть люди, которые не понимают этой тонкой грани. Вот, к примеру, Витенька, Серегин одноклассник. Много лет уже как, слава богу, бывший. Витенька был вскормлен мамой при развитом социализме и впитал в себя весь дух этого самого развитого социализма, он им пропитан просто до костей мозгов. Он не понимает, что есть вещи, которые у людей не следует просить, а тем более брать, если, конечно, у тебя нет запасной физиономии и двух-трех ребер.
У Витеньки их нет. Собственно, и основной комплект у него весьма неполон. Насчет ребер не скажу, но вот с лицом ему надо обязательно что-то делать. У Витеньки лицо престарелого мопса, страдающего от водянки, одышки и алкоголизма. Оно все помятое и в каких-то щербинках. Я подозреваю, что в детский садик его водили не за ручку, как всех детей, а таскали за ножку, и это сказалось на Витенькиной внешности. На этой его внешности можно найти следы почти всех пороков, кроме интеллекта. Интеллектом Витенькино лицо не обезображено.
А еще Витенька всегда потный, красный, взъерошенный и дышит так, словно только что бежал кросс, только после кросса такого выхлопа, как у Витеньки, не бывает. А все потому, что Витенька очень много курит и очень много пьет. Курит Витенька все, что можно поджечь и при этом входит в рот. Я по сей день уверен, что если Витеньке подсунуть скрученный в трубочку лист ватмана, набитый поролоном, то Витенька и его выкурит. Взатяг. И еще про запас стрельнет.
Хотя обычно Витенька курит не ватман, а «Беломорканал», «Искру», да еще покупную махорку, которой его снабжает на городском рынке один драг-дилер пенсионного возраста. Витенька не признает сигареты с фильтром. Сигареты с фильтром, как считает Витенька, это моветон и ни разу не комильфо. Когда ему предлагали перейти на сигареты с фильтром, он крутил желтеньким пальчиком у виска и аргументированно объяснял, что на фильтре оседает масса вредных смол и другой дряни. И вы хотите, чтобы всю эту пакость Витенька брал в рот?..
И еще, как я уже упоминал, Витенька пьет. Собственно, кто сейчас не пьет? Я тоже пью, и Серега пьет. Но мы-то пьем умеренно и исключительно с целью получения эстетического удовольствия. А Витенька не понимает таких тонкостей. Для него получение эстетического удовольствия — концепция такая же непостижимая, как для коровы — радиосвязь.
Поэтому Витенька пьет все, что способен принять его пищеприемник, и в тех количествах, в которых сможет это достать. Иногда добытого количества оказывается мало, а Витенькина душа требует продолжения банкета, и тогда Витеньке приходится искать, чем еще поживиться. Это, конечно, если Витенька все еще может перемещаться на своих двоих.
Добавьте к этому еще и то, что Витенька не способен предвидеть события даже самого недалекого, как сам Витенька, будущего. И еще Витенька не способен к обучению. В третьем классе для Витеньки пришлось приобрести индивидуальный букварь, потому что случайно выяснилось, что Витенька не знает некоторые буквы. Не все конечно, а только русские.
В общем, если мы с Серегой в анкетах в графе «Происхождение» пишем «Рабоче-крестьянское», то Витеньке, чтобы не покривить душой, пришлось бы вписать «Обезьянник Харьковского зоопарка».
И вот однажды утром наши с Витенькой пути пересеклись у ларька с пивом, того, что позади магазина «Книги». Витенька имел вид умирающего лебедя (дело было, напомню, утром), глаза его глядели скорбно, а рот был полуоткрыт, потому что Витенька заметил меня издалека и заранее приготовился просить у меня взаймы.
Говорят, умирающий лебедь исполняет уникальную в своем роде по грандиозности замысла и мастерству исполнения песню. Песня умирающего Витеньки была до банального предсказуема.
— Лёха! — вяло обрадовался он. — Привет, как жизнь, как дела, займи десьрублей, а?
Я только что вышел в отпуск, и десьрублей у меня в кармане были. Но врожденная хозяйственность и бережливость не позволяют мне принимать опрометчивых решений и совершать денежные вложения, сопряженные с риском.
— Виктор, — вежливо ответил я ему. — Виктор, идите в задницу.
Витеньку ничуть не обескуражил отказ в займе. Он зашел с фронта, выдохнул на меня полной грудью и попытался заглянуть своими бесцветными глазами прямо в мою душу. На челе у Витеньки была вчерашняя царапина и грязь, несомненно более древняя по происхождению. Кроме того, лицо Витеньки было отмечено печатью недавнего сна.
— Лёха, — жалобно захрипел он. — Лёха, ну отчего ты такой злой? Я же верну!
Я позволил себе усомниться.
— Я тебе клянусь, — поклялся Витенька, но глаза выдавали его с потрохами. По глазам было видно, что сейчас он готов поклясться кому угодно и в чем угодно. Я продолжал сомневаться.
— Лёха, я тебе лично занесу, домой, завтра! Честное слово! Ну, не дай умереть хорошему человеку!
Я огляделся вокруг в поисках хорошего человека, но кроме нас двоих у ларька больше никого не было. Я сообщил об этом Витеньке. Он засопел и весь как-то нахохлился, но желание стать моим должником было в нем сильнее секундного устремления обидеться и уйти. Витенька нежно взял меня за лацканы куртки и привлек к себе.
— Лёш… Ну пожа-а-алуйста! Я тебя о-о-очень прошу! Всего десьрублей!
Дыхание Витеньки наверняка убивало микробов, так что заболеть я в ту секунду не боялся. Опасение внушал тот факт, что людей оно тоже почти наверняка убивало. Я отцепил Витенькины пальчики с моей куртки и попытался отстраниться от него.
Витенька следовал за мной, склонив голову к плечу и подрагивая веками.
Я попытался обойти его с фланга, но потерпел неудачу. Витенька уже кружил надо мной, как стервятник над подыхающей антилопой, обдавая меня то с одной, то с другой стороны жаркими волнами перегара и не переставая ныть и клянчить ни на секунду. Через несколько минут я понял, что избавиться от Витеньки можно только одним способом.
Я вынул кошелек и добыл из него требуемую сумму.
— Ой, Лёха, а дай двадцать? — моментально сориентировался Витенька.
Я отказал.
Витенька, очевидно, был морально готов к такому повороту событий, потому что ничуть не расстроился, а только еще раз клятвенно заверил меня, что вернет займ не далее, как в следующую субботу, и тотчас отбыл к пивному ларьку, зажав добычу в кулаке.
Я тоже поспешил удалиться, опасаясь, как бы Витенька, удовлетворив свой первый утренний инстинкт, не захотел еще каких-нибудь финансовых вложений с моей стороны. Хожу я довольно быстро, так что к тому моменту, когда Витенька опорожнил в себя бутылку пива, я был уже на другой стороне улицы и вне пределов его досягаемости.
После этой встречи Витенька полностью исчез с моего горизонта. Я знал, что так будет, поэтому оплакал свою десятку сразу же, как удалился от Витеньки на расстояние сотни шагов, я заранее не верил, что когда-нибудь состоится ее репатриация на историческую родину. Поэтому я не надеялся на скорое рандеву с Витенькой. Собственно, я трепетно лелеял надежду на то, что такое рандеву вообще больше никогда не состоится.
Увы, этим моим ожиданиям не суждено было исполниться.
Витенька появился ближе к новому году, когда я возвращался домой с работы и был совершенно беззащитен, так как в одной руке у меня была елка, а в другой — пакет с мандаринами.
Елку я покупать не планировал, потому что дома, глубоко в шкафу, за болотными сапогами и мешком старых носков у меня была припрятана коробка с искусственной елкой. Эту зеленую пластмассовую красавицу, распространяющую вокруг себя дух рождества и запах своих соседей по шкафу, я и планировал сегодня вечером собрать и нарядить под чутким руководством жены. Но судьба распорядилась иначе. Аккурат в тот момент, когда я выходил из магазина, держа в руках куль с праздничными мандаринами весом в четыре кило, моя любимая позвонила мне и сообщила:
