— Лёшка, я хочу елочку. Настоящую елочку, а не этот гнутый веник из проволоки.
Вот почему я купил елку. Не будь у меня в руках елки, я сумел бы спастись от Витеньки бегством, или надвинул бы шапку поглубже и закутался в шарф, чтобы Витенька не сумел меня опознать. Ну, на худой конец, закидал бы его мандаринами. Но мои руки были заняты, и к тому моменту, когда я заметил Витеньку, наше столкновение было уже неизбежно.
Витенька маялся на тротуаре. Одет он был в изящный серый тулуп с большими пуговицами и старые валенки, а на голову он натянул шапку, сшитую начинающим скорняком из шкуры бродячей собаки. Из-под шапки выглядывал сам Витенька, опухший, грязный и c фингалом чудесных фиолетово-желтых оттенков. Пятна на щеках и под носом наводили на мысль, что Витенька со дня нашей последней встречи еще не умывался.
— Лёха! — обрадовался Витенька, протягивая мне правую руку — возможно, для рукопожатия, но почему-то ладонью вверх. Руки Витенька тоже не мыл с лета.
Я сдержанно поприветствовал его, радуясь, что обе мои руки заняты и мне не придется прикасаться к Витеньке. Впрочем, его это не расстроило.
— Лёха, как жизнь, как дела, слушай, такое дело, не хватает буквально десьрублей…
— Витенька! — обрадовался я. — Да ведь ты мне как раз десять рублей и должен!
На лице Витеньки возникло замешательство, глаза забегали в поисках решения, и через секунду оно было найдено.
— А я тебе отдавал! Лёха, ты что, как можно, я отдавал!
— Когда?
Беготня глазами. Поиск решения.
— Летом! Лёх, ты что, не помнишь, что ли?
Я сообщил Витеньке, что нет, я не помню. Более того, сообщил я Витеньке, я непременно запомнил бы нашу с ним встречу.
Витенькин мозг, с трудом удерживающий в себе чертову уйму букв русского алфавита, умел найти в случае форс-мажора оптимальное решение за доли секунды.
— А я твоей жене отдавал! — сказал он и отвел глаза, делая вид, что сморкается в сугроб.
Я ласково улыбнулся Витеньке.
— Витя, — сказал я ему. — Витя, неужели ты думаешь, что моя нежная, ранимая жена смогла бы позабыть вашу встречу? И разве я такой плохой муж, что не заметил бы, если б моя жена начала заикаться, а по ночам ее мучали ночные кошмары?.. Поверь мне, Витенька, я бы знал, если бы ты приходил.
Витенька поник. Витенька расстроился. Мой ответ глубоко ранил его в самое сердце. Витенька втянул носом сопли и сказал:
— Ну, Лёш, ты чо такой-то?
Из вежливости я поинтересовался у него, какой я.
Витенька засопел и гордо задрал вонючую шапку вместе с головой.
— Ты мне не друг больше. Понял? Не друг! — сказал он, прищурившись.
И развернувшись удалился, надменный, как граф Монте-Кристо, которому кто-то плюнул на сапог и который теперь затаил где-то у себя в душе и уезжает лет на десять в далекие страны, чтобы однажды вернуться и жестоко отомстить.
С тех пор он принципиально меня не замечает. Вообще. Я могу дефилировать у него перед самым носом, размахивая пачкой десяток — а он даже не пошевелится, чтобы у меня их попросить, даже если дело происходит ранним утром, даже если Витенька будет стоять на своем посту у пивного ларька.
Он помнит, что я потребую с него уплаты долга, и ненавидит меня той же трепетной и презрительной ненавистью, какой молодой повеса-гусар ненавидит старуху-процентщицу. Каждый раз, как я вижу его на улице, ноздри его приплюснутого носа начинают шумно дышать, а глаза превращаются в щелочки, и он отворачивается и делает вид, что меня вообще не существует.
Я рассказал об этом случае Сереге и Серега сказал, что непременно пойдет, найдет Витеньку и займет… нет, не просто займет, а торжественно займет ему целых пятьдесят рублей.
— Мне никакой суммы не жалко, — прочувствованно сказал Серега. — За Витькину дружбу я не пожалею и полтинника. Да, возможно, дружба его и не стоит этой суммы. Но для уверенности я отдал бы и сотню — лишь бы быть уверенным, что он и меня вычеркнет из списка своих друзей.
Вы поймите, мы с Серегой вообще-то люди не жадные. Я вовсе не сожалею о десятке. На самом деле, это было одно из самых выгодных моих финансовых вложений.
Мы с Серегой просто хозяйственные.
Вот если бы Витенька попросил бы у нас Палестину — тогда дело другое. Забирай, Витенька, хоть всю, евреев высели — и забирай.
Но вот так за здорово живешь разбазаривать нажитое непосильным трудом…
