Да любой из них наделал бы в штаны, доведись ему попасть в середину 70‑х годов в Ленинград и случайно пойти не той дорогой, да не по тому району мимо какой–нибудь путяги или заводского общежития.
Да, все именно так, как вы и подумали. До того, как попасть в армию, Крокодил был именно ПТУшником. Одновременно работая, учась в вечерней школе, а затем в ПТУ, мой отец мечтал стать военным и прикладывал для достижения своей цели массу усилий. Ни блата, ни денег у него не было, а всю жизнь прозябать слесарем или сварщиком Крокодил не собирался. Потому он учился.
ПТУшное общежитие вообще не располагает к философским размышлениям и не способствует повышению уровня образованности, зато она способствует закалке характера и учит, как выжить. Это почти тюрьма, даже в чем–то хуже тюрьмы, потому что бывшие школьники, еще не солдаты, но и не студенты, крайне жестоки. Как все взрослеющие подростки. Драки в общаге случались регулярно. Иногда с применением холодного оружия. Иногда заканчивались увечьями, редко — смертью.
Всякое бывало.
Внешне телосложения хрупкого, невысокий и от того кажущийся хилым, первое время в общаге Крокодил был объектом нападок. Первое время. И совсем недолго. Очень быстро будущий Крокодил заработал репутацию крайне опасного, даже дикого противника — он нигода не защищался, он всегда нападал! Его не смущали ни габариты врагов, ни их вооруженность, ни отсутствие у себя правильных навыков боя. Зато у него был опыт уличных драк. Тех самых страшных уличных драк, про которые не любят говорить и боятся вспоминать…
Он рвал руками, рвал зубами, без раздумий применял тяжелые предметы. Сразу было понятно, что он, не задумываясь, пойдет до конца. Он выживал. Вскоре уже местные бугаи боялись его, затем стали уважать. А потом и друзья появились.
* * *
Вскоре Крокодил стал абитуриентом. Обитали поступающие в Училище в обычной казарме, днем сдавали экзамены, вечером готовились к ним. Напряженное и очень неприятное время — всё кругом новое, казённые стены, высокие заборы, люди в форме, не терпящие возражений. На плацу вышагивают курсанты, идут занятия. Крокодил очень хотел приобщиться к этому и стать впоследствии офицером.
Второкурсники, которым каждое утро надо было выходить на уборку территории, не могли упустить шанс и не воспользоваться таким количеством бесплатной и безответной рабочей силы.
Далее от первого лица:
— Рано утром, часиков в полшестого, приходили курсачи и поднимали пару человек абитуриентов. Вручали метлы и отправляли плац подметать. Не знаю, по какому принципу они устанавливали очередность, но, так или иначе, однажды утром добрались они и до меня. А я что? Почти всю ночь физику зубрил, спать хочу — жуть. Какая там уборка территории?! Подходит, короче говоря, ко мне курсант, и давай расталкивать. Я говорю:
— Отвали. Я спать хочу.
— Вставай! На территорию топай.
— Пошел нах*й, сказал!
— Чего?? А ну вставай, душара! — и одеяло с меня сдергивает.
Ну я так ме–е–едленно поднимаюсь, полглаза только открыл, подхожу к табуретке, аккуратно одежду свою перекладываю на кровать, поднимаю эту табуретку и со всей дури тому курсачу ее об голову, табуретка аж треснула…
Курсантик как стоял, так и осыпался в проходе, вместе со своей метлой, а я опять спать лег. Потом, сквозь сон, видел, что за ним другие пришли и унесли. Думал, инцидент исчерпан.
Вечером поздно сидим в КИДе, готовимся. Учебниками обложились, сидим, зубрим. Слышу, дверь открывается, оборачиваюсь — ба! Знакомые все лица! Тот курсант, которого я табуреткой отоварил, с забинтованной башкой, а с ним еще трое, здоровенные, со штык–ножами, наряд, стало быть, во главе с сержантом–громилой.
— Который? — спрашивает сержант у забинтованного.
— Этот, — говорит болезный и на меня показывает. Абитуриенты почуяли, что паленым пахнет и потихоньку свалили.
— Ты чего, совсем ох*ел что ли? Ты, душара, не на того наехал, — говорят мне.
А я отвечаю:
— Мужики, шли бы вы отсюда, мне учиться надо.
— Ты нам еще поуказывай, что делать! Встать, когда со старшими разговариваешь!
— Я не только указывать умею, но еще и показывать, куда идти, — сказал я и встал, — А если я все–таки встал, то ты, сука, сейчас ляжешь!
— Ты чо, разобраться хочешь? — и на меня так идет. Лосяра такой.
Ну откуда же ему знать про мое прошлое–то? И про то, что я без ножа никогда и никуда…
— Да! Хочу! Ну что, поговорим? — достаю нож. Ну знаешь, складной такой, огромный, с клинком как у финки, в две ладони. Раскрываю я, значит, этот кынжал и на этого воина пру как товарняк.
Тут–то он и сдрейфил. Нож увидел. Увидел, что держать я его умею, и что шутить не буду. Забинтованный так вообще побледнел, чуть не кондратий его хватил:
— Эй, парни! Не надо! Он же псих! Пошли отсюда, потом разберемся. Найдем удобное время.
И они ушли.
До самого поступления, пока я экзамены не сдал, меня никто не трогал.
После зачисления мне звонят «на тумбочку» и говорят:
— Иди на КПП, к тебе кореша пришли.
А я после КМБ и присяги, весь стриженый, в новенькой форме, худенький. Не солдат, а посмешище. Вообще стать потерял, ну да ты сам такой был, первокурсником. Иду, значит, через плац, вижу, что за мной из казармы выходят те самые трое, которые со мной разобраться хотели. Заметили, куда я пошел и за мной потопали. Ну–ну, думаю, пусть топают.
Захожу на КПП, а там все мои ПТУшные кореша! Федя Кривой, Леха Ломаный, Витек Мотыга, с которым я в первый день схлестнулся и так жестоко его избил, что он под кровать от меня прятался. Еще много народу было, человек двадцать. Узнали, что я поступил и пришли поздравить. Где они сейчас… сидят небось… и то в лучшем случае.
— А–а–а‑а! Блин! Глядите, пацаны, он все–таки поступил!
И стоят амбалы такие, рожи в шрамах, волосня нечесаная, синяки на полморды, кулаки сбитые, огромные. Лыбятся и по спине меня хлопают:
— Ты чего такой худой? Не кормят в армаде что ли? Бросай ее нахер! Давай обратно в путягу! Совсем дохлый! Блокада!
Так меня и прозвали потом, кстати, Блокадой.
Поворачиваюсь я назад и вижу, как те три орла, курсанта, смотрят на эту свору зверей и глаза у них круглые–круглые!
А я говорю своим:
— Так, пацаны, у меня бабло есть и сегодня первое после присяги увольнение! Пошли в кабак, я угощаю.
Ох и погудели мы! Ох и погудели! Но вернулся я все–таки вовремя. Захожу на КПП и вижу, что все эти трое второкурсников вместе с отоваренным мною по кумполу табуреткой в наряд по КПП заступили.
Захожу. Они стоят и смотрят на меня с опаской и больше нету никого. То есть вот они все четверо и все мои. Подхожу к сержанту:
— Вопросы есть?
Молчит.
— Вопросы, спрашиваю, еще какие–нибудь есть?
— Н–н–нет, — видать знал он, что с такими как я и мои кореша не шутят.
— Вот и славно.
Кличка Блокада тогда ко мне приклеилась. А с тем болезным мы потом подружились. Да ты видел его, помнишь, высокий такой подполковник?
P. S. Училище Крокодил закончил с золотой медалью.
Операция «Медвед»
(извините, но по–другому не назвать!)
Если вы хотите победить русских в войне, предупредите их о том, что собираетесь напасть минимум за месяц. Тогда они сами себя проверками за*бут.
В то время когда мой отец еще не получил в Африке кличку Коронэл Жакарэ (полковник Крокодил), а служил на Дальнем Востоке в должности начальника штаба дивизиона и случилась эта поучительная история.
Однажды вечером, когда он уже совсем собрался было уходить со службы домой, ему позвонил дежурный по части и сказал:
— Слушай, тут дело такое, твой караульный не хочет на пост заступать.
— Это кто у меня там такой умный выискался? — поинтересовался отец.
— Ефрейтор Кекуа.
— Да не может такого быть! — не поверил отец. Он очень хорошо знал Кекуа, азербайджанца, очень толкового солдата из хорошей семьи. Исполнительный, всегда подтянутый и чисто выбритый, уважающий начальство, он просто не мог выкинуть такой фортель.
— Может, может! — заверил дежурный, — В общем, сходи в караулку, разберись.
Будто чувствуя неприятности, отец взял с собой табельный пистолет…
В караулке стоял шум, гам и вообще творились всяческие безобразия, центром которых оказался пресловутый Кекуа. Несмотря на свой малый рост, он выглядел внушительно, ибо был зол. Он кричал:
— На пост нипайду! Там цирка! Пониль миня, сиржант? Нипайду на пост!
Сержант пытался как–то успокоить явно больного на всю голову подчиненного и доверительно, как обычно говорят с капризными детьми, увещевал:
— Ну конечно, цирка! Я тебе верю. Только успокойся, — а потом добавлял себе под нос: «Ну и что с тобой таким еб*нутым теперь делать?».
