И замолчал. Ибо мне не оставалось ничего другого, как подойти, вынуть у него из рук стаканчик с растворимым кофе и простукать его почки на предмет положительного симптома Пастернацкого.
Обеденные перерывы в нашем богоспасаемом отделении проходят так: на четверть часа все быстренько снимаются и убегают в столовую, чтобы потом сорок минут, оставшихся от положенного на обед часа, пить кофе в комнате отдыха и беседовать на самые разнообразные темы от видов на урожай до высокой литературы. А однажды речь зашла о смерти.
– Знаете, – оживился Солнечный Л. в середине разговора, – а я уже дискографию составил, что будут играть на моих похоронах. Вот только – тут же загрустил он, – там почти на два с половиной часа музыки. А ведь это я еще до середины жизни не добрался…
– М-да, – сказал Доктор К, – давай-ка я порекомендую тебя Академику Н. Он занимается вопросами бессмертия клеток, может, капнет тебе какого-нибудь эликсирчику. Поверь мне, учитывая твои музыкальные вкусы, родные и близкие будут тебе очень благодарны, если ты переживешь их всех и им не придется присутствовать на твоих похоронах.
Солнечный Л. приобрел мышь. Потом он приобрел для мыши колесо. Потом, не в силах видеть, как мышь бессмысленно бегает в своем колесе, он соорудил небольшую динамо-машину, которая превращала кинетическую энергию движения мыши в энергию электрическую, от которой у Л. на столе тускло светилась лампочка. Посмотрев на лампу, мышь и колесо, Солнечный Л. сказал: “Что-то нехорошо получается… Я же не рабовладелец!” – и разобрал всю конструкцию. Колесо отдал старому геккону, живущему у него в кабинете, лампочку отдал Доктору К., а мышь большую часть времени проводит у Л. в нагрудном кармане или на плече.
Однажды Солнечный Л. купил лецитин – таблетки, улучшающие память.
– Л., зачем тебе таблетки для памяти, если у тебя с нею нет проблем? – изумилась Ленка.
– Мне не хватает ресурсов, – отрезал Л., – хочу запоминать все с первого раза и навсегда.
Через две недели Л. ворвался в лабораторию бледный и в отчаянии.
– Что случилось, Л.? Кто-то умер? – полюбопытствовала Ленка, запивая морковку утренним кофе.
– Случилось! – трагически молвил Л., – я забыл, как называются мои таблетки для памяти и куда я их положил!
– Лучшее – враг хорошего! – довольно резюмировала Ленка, наблюдая, как Л. мечется по лаборатории в поисках своего чудодейственного средства.
Солнечный Л. – убежденный консерватор в вопросах архитектуры и гордится этим. Точнее, гордился до недавнего времени. Стоило ему попасть в город, где много неординарных строений, особенно если они перемежаются в беспорядке, а не выстроены по ранжиру, Л. мрачнел и принимался ворчать.
– Эти люди посходили с ума, – обычно заявлял он, прежде чем по полочкам разложить, что не так с конструкцией здания и с эстетическим чувством того, кто его придумал.
А вот образчики старинного зодчества вызывают у Л. неизменный восторг и приступы энтузиазма.
– Ну вот, умели же строить, умели видеть красоту четких, симметричных линий! – восхищается он, рассматривая какую-нибудь очередную “пламенеющую готику”.
Однажды Л. за каким-то бесом занесло в поликлинику нашего медицинского центра, ведущую самый обычный прием самых обычных граждан. Подозреваю, что он просто сбежал туда, чтобы посидеть и подумать какую-нибудь внезапно настигшую его потенциально гениальную мысль. С Л. это бывает: обрушится ему на голову идея, которая кажется ему стоящей раздумий и времени, и он тотчас тащит ее в какое-нибудь шумное место, в зоопарк, например, в метро или, на худой конец, в поликлинику. Садится посреди кипящей и бьющей во все стороны жизни и начинает крепко думать. Вот и теперь он сидел и думал, когда его боднул пальцем в бок какой-то средних лет гражданин.
– Что вы об этом скажете? – спросил он, протягивая Л. какой-то листок со схематичным изображением смутно знакомого Л. силуэта.
– Урод, а не миоцит[8], – мрачно констатировал Л, который, размышляя, становится особенно лаконичным.
– Правда? – оживился его собеседник, который, кажется, не отличался душевной чуткостью, а потому не заметил, что Л. не до него. – Мне и самому кажется, что тут какой-то косяк. Вот только не пойму, в чем дело. А что такое, кстати, миоцит?
– Ну как что? – слегка удивился Л. – Вот же, – он указал на схему.
– И что с миоцитом не так? – не отставал навязчивый незнакомец.
Л., который уже не чаял избавиться от него, протянул ладонь, молвив:
– Ручку, пожалуйста.
– У меня только карандаш, вот, – гражданин отдал Солнечному Л. карандаш и зачарованно наблюдал, как Л. твердой рукой человека, изучавшего гистологию под началом пана Профессора Прохазки, а потому практически любую разновидность клеток помнящий визуально со всеми деталями и даже возможными отклонениями от нормы, поправлял линии. В качестве бонуса увлекшийся в процессе рисования объяснениями, что там к чему, Л. добавил от себя в углу увеличенное изображение фрагмента стенки миоцита со схемами обменных каналов.
Не очень краткую лекцию о жизни миоцитов, которую Л., рисуя детали миоцита, самозабвенно читал своему благодарному слушателю, прервало появление медсестры. Незнакомец забрал листок, бережно уложил его в карман и, сердечно поблагодарив Л., отправился на процедуры.
Вернувшись в отделение, Л. рассказал нам между делом о пане с миоцитом, довольно присовокупив: “Ну вот видите, наконец-то чешский обыватель начал интересоваться действительно интересными вещами!”
А месяца через четыре после эпизода к Л. подошел Доктор К.
– Слушай, ты не помнишь, как звали того пана, с которым вы обсуждали подробности строения миоцитов?
– Да я как-то и не спрашивал, – Л. нехотя оторвался от графика и посмотрел на Доктора К. с подозрением. – А что, он пришел требовать, чтобы я объяснил ему особенности строения нейронов?
– Не совсем, – нехорошо усмехаясь, сказал Доктор К. и потащил Солнечного Л. к компьютеру, где показал ему фрагмент новостного сюжета о конкурсе архитектурных проектов. Среди прочих макетов Л., к своему ужасу, узнал знакомый миоцитный силуэт, выполненный в точном соответствии с его рисунком, правда, из серебристого пластика.
– Мы поговорили об архитектуре будущего с одним из призеров конкурса, – бодро рапортовала хрупкая ведущая, придерживая за рукав давешнего незнакомца Л. – Как вы думаете, на что должны обращать внимание современные архитекторы прежде всего?
– Ну, я… хм… – архитектор обернулся на свое творение, и, вдохновившись его внушительным изяществом, выпалил: – Я полагаю, мы должны как можно больше брать от природы. Вот, например, образцом для моего проекта послужила человеческая клетка. Я как раз находился в поиске совершенно новых форм, когда знакомый ученый случайно показал мне рисунок самого обыкновенного мицита, и его совершенные и эргономичные очертания вдохновили меня.
– МиОцита! – взвыл Солнечный Л., бросаясь вон из комнаты. – Какой подлец! – неслось по коридору.
– Спасибо, что ты ему не открыл восхитительных тайн строения нейрона![9] – ехидно крикнул вслед Солнечному Л. Доктор К.
Больше насчет современной архитектуры Солнечный Л. никогда не высказывался.
Раз в полгода в нашей лаборатории проводят тесты контроля качества. Это значит, что все мы получаем по образцу крови, о котором ничего не знаем, и должны провести типизацию на HLA. Образцы разные – кому что досталось, знает только одна лаборантка, которая набрала кровь частично от сотрудников, частично от пациентов, протипировала и раздала тем, для кого качество и контроль оного is must.
Солнечный Л., добравшийся до теста позже всех, сидит за компьютером и анализирует свой “слепой” образец. Некоторое время, глядя на гель с полосками ДНК, он бормочет: “А – двадцать четыре, Б – двадцать семь…” – потом радостно поднимает глаза: “Клара, ты, что ли?!”
Вот так иммуногенетики узнают друг друга: не по голосу (попробуйте позвонить в лабораторию, и, пока взявший трубку догадается, кто звонит, он переберет всех, кто в данный момент не околачивается у него перед глазами), не по шагам (то и дело из рабочих помещений выскакивают на звук шагов люди с криком “Ты-то мне и нужен / нужна!”, приводя в изумление ни в чем не повинного кого-то другого), а по девяноста шести полоскам на черно-белой фотографии…
Ну а помимо всего прочего Солнечный Л. стал случайным зачинателем одной из самых приятных традиций в нашем отделении: он первым придумал писать в лабораторный дневник.
Порой нам катастрофически не хватает времени на то, чтобы обговорить подробности экспериментов, договориться о встрече или обсудить какую-нибудь штуку, имеющую к работе весьма косвенное или, напротив, самое прямое отношение, вот тогда-то мы и прибегаем к стихийно образовавшемуся лабораторному дневнику.
