– О, а ты вовремя! – воскликнул он. – Давай-ка, вот тебе сто крон, сбегай до выхода, там справа старушка стоит, ромашки продает, купи букет побольше, видишь, какие они, красавцы, голодные! – и он с удовольствием похлопал по макушке потянувшегося за последней недожеванной ромашкой жирафа. От смерти Доктора К. спасло только то, что девушка тоже любила жирафов. И немного больше, чем жирафов, – самого Доктора К.
Доктор К однажды раскрутил микроскоп, вставил в окуляр мушку дрозофилу и закрутил его обратно.
– Три бутылки пива тому, что догадается, что это, не разбирая микроскопа! – заявил он. Все по десять раз на дню ходили посмотреть на уродливое непонятное пятно в микроскопе, работа почти остановилась.
– Буква из газеты?
– Обломок чего-нибудь?
– Плесень?
– Хлебная крошка?
– Эх вы, генетики! – смеялся Доктор К., допивая пиво.
Доктор К. очень любит холодное оружие. Он практически никогда не выходит из дома, не имея под курткой пары хороших охотничьих кинжалов. Ну и любимый, подаренный друзьями, скин-ду, разумеется, всегда при нем. На работе под халатом он их тоже носит. Он точит ими карандаши, режет колбасу и, когда напивается, мечет их в яблоко, пририсованное к голове Мечникова, чей портрет висит справа от лабораторной двери. Хотя вообще-то Доктор К. совершенно неопасен, однажды таки вышло недоразумение. В отделении терапии оказалась очень капризная пациентка, из той породы, что вечно недовольны не лечением, так едой, не едой, так соседями по палате, не соседями по палате, так обстановкой на Ближнем Востоке. Да ладно бы просто недовольны, но они же, попадая в больницу, начинают предъявлять врачам претензии по всем пунктам, включая Ближний Восток, и требуют немедленного решения всех перечисленных проблем. Причем такие пациенты как чума: либо вся палата по их примеру начинает требовать и жаловаться, либо, если люди подобрались интеллигентные, вся палата от такого пациента начинает чахнуть. Выздоравливающие тяжелеют, тяжелые молят о переводе в интенсивную терапию, а врачи прикидывают, как бы поскорее и побезболезненней избавиться от этого ноющего или скандалящего – по обстоятельствам – “дара небес”.
Вот ровно такая пациентка досталась коллеге Доктора К., а коллега возьми да и укати через какое-то время на симпозиум. Доктор К., хороший товарищ и примерный соратник, принимает ведение палат и ранним утром N-го числа отправляется с двумя ординаторами и двумя интернами на обход. Все красиво и мирно, Доктор К. немедленно завоевывает симпатию всего отделения, дамы чуть за сорок, страдающие метаболическим синдромом и тайными надеждами, выстраиваются в очередь на измерение давления. Смех, шутки, ненавязчивое кокетство, строгий, но очаровательно любезный Доктор К. Словом, светский раут, венский бал, феерия, а не обычный утренний осмотр!
И тут Доктор К. подходит к кровати, на которой томно возлежит пациентка-чума.
– Доктор, – говорит она, – мне сегодня приснился дурной сон!
И далее на Доктора К. выливается поток информации в стиле “мне здесь вообще часто снятся плохие сны, потому что медсестры некомпетентны и забывают давать мне снотворное или дают полтаблетки вместо целой – понятно, воруют, – а еда отвратительна, и кто-то украл мой творог из холодильника, а соседка справа храпит, а кровать нестерпимо скрипит, потому что вот здесь вот – выразительно дрожащая рука указывает куда-то на спинку кровати – отвинтился винтик, и я больно оцарапала о него ногу, и все мучаюсь, мучаюсь от этого нестерпимого скрипа…”.
Доктор К., заинтересовавшись винтиком, подходит ближе и щурится, пытаясь рассмотреть поломку. При этом рутинные расспросы не прекращаются ни на минуту.
– Головокружения не беспокоят? Голова не болела? Тошноты не наблюдалось? – рассеянно спрашивает Доктор К., придвигаясь все ближе и уже понимая, в чем проблема с кроватью.
– Нет, пан доктор, не беспокоят, – с каким-то даже сожалением говорит пациентка, но тут же коварно усмехается: – Но вот ухо! Очень болит ухо, так, знаете, стреляет, это ж ясно, что от этих ваших тут сквозняков у меня обострился хронический отит, и теперь опять придется сажать почки антибиотиками…
– Ну, не расстраивайтесь, – с отсутствующим видом говорит Доктор К., – я понял, в чем проблема, сейчас мы все поправим, – и он лезет в карман медицинского костюма, извлекает из чехла нож и делает движение в сторону зловредного винтика, который собирается этим самым ножом за неимением отвертки вкрутить на место…
На визг пациентки сбежалось не только все отделение, но и еще три этажа – сверху и снизу. Ввалившиеся в палату люди обнаружили дрожащую всхлипывающую пациентку сидящей с ногами на подоконнике. Из ее бессвязного бреда можно было разобрать только “изверги”, “совести нет” и “ухо”. Спустя пару минут вокруг пациентки уже вился рой перепуганных ординаторов и интернов, которые посулами, уговорами и увещеваниями пытались сманить ее вниз. А Доктор К. между тем с увлечением вкручивал в кровать скрипящий шуруп. До конца своего пребывания в стационаре пациентка получила кодовое имя Ван Гог.
Однажды Доктор К. заставил своих студентов-докторантов заново открывать, измерять и описывать все клетки крови, запретив им пользоваться любыми справочными материалами, перекрыв доступ в интернет и выдав каждому по микроскопу и стеклышку с мазком. Потом пришла очередь описания стадий мейоза и митоза. Причем студенты должны были сами выбрать себе модель для исследования и отследить все стадии.
– Так ни одного открытия не сделаешь, если все будешь из “ПабМеда”[7] узнавать! – говорил довольный Доктор К.
Однажды из отделения психиатрии ушел погулять пациент. Он был почти не буйный, просто одержим идеей мирового зла. То есть, как только ему что-то не нравилось, он начинал обвинять в кознях некое “мировое зло” и нередко уличать собеседника в том, что он и есть это самое зло во плоти. Но ничего дурного не делал, только шумел громко и сыпал оскорблениями. И вот этот недосмотренный пациент в состоянии недокомпенсации заплутал, потерялся, забрел на четвертый этаж в лабораторный отсек и наткнулся на завотделением иммунологии. Зав как-то неправильно себя повел – то ли полой халата задел этого путешественника, то ли сказал что-то громко в мобильник, – и пациент “включился”. Он вопил, что зав придумал чудовищный коварный заговор, что он хочет уничтожить всю интеллектуальную элиту планеты, начиная, разумеется, с самого обличителя, и прочее, прочее, прочее. Когда обвинительная речь достигла кульминации, пациент возопил: “Вы – мировое зло!” – тыкая пальцем в совершенно растерявшегося иммунолога, который вжался в стенку и прикрыл глаза. И тут из своего кабинета на именном стуле, грохоча, выкатился злой как тысяча чертей Доктор К., который страшно не любит, когда его прерывают во время работы.
– А ну повтори, что ты сказал?! – заорал Доктор К.
– Он – проклятое мировое зло, я все про него знаю! – завопил пациент, еще больше заводясь.
– Тут одно мировое зло – я! – еще громче заорал Доктор К. и, вскочив со стула, с криком “Бу-у-у!” запрыгнул на близстоящий стол.
Потом, конечно, во всем разобрались. Психиатры, пришедшие с извинениями, уводили извлеченного общими усилиями из-под стола задумчивого пациента, который больше не говорил ни слова. Доктор К. к тому времени, как пациента сдали психиатрам, уже давно погрузился назад в прерванный эксперимент. А значительно позже мы узнали через одну медсестру из отделения психиатрии, что история имела продолжение: пациент практически вылечился. То есть скандалы и буйное поведение прекратились в принципе, а когда лечащий врач спросил страдальца, не считает ли тот его, своего лечащего врача, эмиссаром мирового зла, пациент оглянулся, жестом попросил врача наклониться поближе и прошептал ему:
– Доктор, на свете есть одно мировое зло – оно живет здесь, в больнице, на четвертом этаже, – и добавил с довольной улыбкой: – И оно больше на меня не сердится…
Его родственники, владельцы небольшого мясного магазина, еще несколько лет приносили психиатрам к Рождеству корзинку деликатесов – копченостей и колбас – в благодарность за исцеление родственника.
Веселое и печальное о Солнечном Л.
А вот Солнечный Л. еще не легенда, но, видимо, со временем ею станет… Или, на худой конец, он станет Нобелевским лауреатом, ибо он многознающ и не на шутку предан профессии, так что неудивительно, что в свои двадцать семь он уже три года как завлаб. Его нос густо усыпан веснушками, а глаза вечно смеются из-за очков, он досконально разбирается в тонкостях молекулярной биологии и умеет так организовать трудовой процесс, что каждый день к вечеру изумленно обнаруживает, что и сам он, и подотчетные ему лаборантки сделали в два раза больше, чем предполагалось изначально. И еще порой мне ужасно жаль, что Л. почти не говорит по-русски.
