…Как скучна стала набережная без греков! Закрыта всегда прежде распахнутая парикмахерская папаши Поднавраки — там такой гогот стоял! Неужто и Поднавраки там, на военной позиции — на голове Маркса?.. Или теперь уже — Марса?
Кофейная дяди Спиро. Как фокусник, по двадцать кофейных кувшинчиков в пальцах держал, в горячем песке их возил и поднимал за мгновение до закипания, чтобы не переливалось,— закипало уже в воздухе!
И тут я окончательно понял, что сосет душу… Тишина! Бульдозер над тоннелем умолк, больше не тарахтит, не сгребает оползень — значит, скоро запечатает тут нас… Неужто Ясон на позиции? Ну, дела!
Неужели мирно не рассосется?
…Но это уж мысль, скорее всего, моя, Сани, а не Геныча… тот даже глаза вытаращил от удивления! Как это — «мирно»?
Ну что ж… это, наверное, хорошо: одна мысль его, вторая — моя. Одна голова — хорошо, две — лучше!
Все сложно в это непростое время…
«Опять плетешь?!» — Это уже злобный окрик Геныча.
Хватит шляться! Люди ждут. И никаких больше «по рюмочке»!
Геныч свернул в больничный сад.
Штаб совместных учений — для конспирации — в Первом, старинном корпусе больницы — бывший Охотничий домик. Грунин тут лечится от геморроя и одновременно командует совместными учениями… И как эти Гиганты все успевают!?
Грунин сидит за старинным резным столом со свисающими гроздьями. Напротив него, за столом поменьше — батя Карпентер, или, как я его зову иногда, старина Карп! Прибыл сюда со своими богатырями — для конспирации — под видом археологов. Гинеколог-археолог-плотник! На все руки мастак.
В углу в глубоком кожаном кресле скромно тонет Алехин — главный, конечно, затейник всей этой бузы, хотя держится отстраненно, как бы скучает.
Как специалист по этой местности, по ее нравам и красотам, старик Колояров сидит, ученый-этнограф, разбросав седые волосы из ноздрей.
Зысь, директор виносовхоза… Как же — на его территории произойдут бои!
Маркел тут же сидит, всех ненавидя; при этом сдаточный мастер «летающей кастрюльки»: что-то ему не понравится — все забракует!
А где ж главный врач больницы — Гаврилиади, грек? Неужто же учения, как я и предполагал, до настоящей драки дошли, характер национальных столкновений приняли? Поэтому, что ли, Гаврилиади нет, которого еще обком от греческого населения в верхушку включил? Ну, дела! Всегда его как главного врача больницы запрашивали перед учениями о готовности — какое же учение без раненых!
Вместо него скромно Ромка сияет… Главный врач?
Что приятно в нашей стране — и даже в отдельно взятом населенном пункте,— не уследишь за событиями!
— О! Вот и дядька Черномор прибыл! — добродушно Грунин пробасил, очевидно, имея в виду моих «тридцать рыцарей прекрасных», что сейчас в кастрюльке кипят.— Ну, что ж, начнем!
Сколько уже таких учений было, хоть и не совместных: десантная «щука» брюхом выползала на берег, и мы из пасти ее летели, как горох! Ну, по ходу своего маршрута исправляли всяческие мелкие недостатки, немножко полемизировали с местными пограничниками и — вперед! Прорывались в горы, к монастырю, а туда уже привозили зечек из соседней зоны на сбор винограда. Небольшой праздник Вакха получался.
Ясное дело, это вызывало как бы недовольство начальства, Грунин ворчал, но Зысь вполне открыто ему на совещании заявлял: «Если твои орлы моих курочек не потопчут, работать они не будут, а значит, не будет винограда и, стало быть, вина!» Знаменитого местного пелагейского вина типа хереса. Необходимый этап производства: «Процесс глубокого хересования в цистернах» — без этого никак. И все понимали, хоть ничего такого не было в Уставе, но не все же запишешь в Устав!
Помню, три года назад смотрел процесс выгрузки из эшелона наших красавиц — все коренастые, разрисованные… Да-а. Одна выскочила и перед замом по режиму стала вихляться:
Раньше был у нас режим:
Пое…— и лежим,
А теперь у нас режим
Пое…— и бежим!
Тот только усмехался — привык. Боялся я — как гвардейцы мои? Не подкачают? Оказалось — ничего! Не подвели своего батьку! Впрочем, тебя полгода в консервной банке подержи — любая покажется красоткой, тем более в темноте!
— …Ну, так чего решаем? — Грунин прохрипел.— События, как понимаете, вышли из-под нашего контроля, внезапно национальный характер приобрели! — И в упор смотрит на господина Карпа: явно не без твоего участия это содеялось.
— Мне думается,— надменно Карп отвечает,— что национальные проблемы тут существовали всегда! Правда, подавлялись тоталитарной машиной, но это другое дело…
Тоталитарная машина — это я.
— …запрещались народные обычаи, традиции, преподавание на родном языке!
Ну, да! Есть тут за хребтом два совхоза: один греческий, другой — корейский. Сунься туда попробуй, начни командовать — голову оторвут! Никто к ним и не суется.
— По-моему, тебя особенно один национальный обычай волнует! — Грунин усмехается.— Говоришь, в седую древность уходит?
Карп сделал гордую позу, потом кивнул ассистенту, и тот вытащил из мешка позеленевшую статуэтку, на стол поставил.
Вот это да!
Немая сцена.
Вот так «седая старина»!
Маркел аж позеленел!
На небольшом изъеденном постаменте скульптурная группа: пузатый Вакх, расставив раскоряченные копытца, вдувает козе!
Вот так праздник винограда!
Все вдруг грохнули. Карпентер обиженно откинулся.
— Вот оно — ваше отношение к традициям ц е л о г о н а р о д а! Десятилетиями вы скрывали от народа его прошлое, запрещая раскопки!
— И правильно запрещали! — Маркел прохрипел.
— И не случайно лучшие представители этого народа кинулись сейчас на раскоп, защищать истоки древней культуры! — закончил Карпентер.
Неожиданно раздались аплодисменты. Карпентер смутился.
Я любовался Вакхом. Да, это шедевр! Изображен в момент «отката орудия» и производит сильный эффект. Такие «орудия» существуют лишь в легендах — в реальной жизни не приходилось встречать! Да и обычая такого, честно, у них не встречал. Дружил со многими семьями, бывал на свадьбах, похоронах, но такого не встречал!
Но, как говорится, искусство выше жизни, ему видней!
Конечно, такое наследие надо защищать! Не от этого ли наследия и главврач Гаврилиади скрылся? Неужели он тоже там?
Из окна было видно, что из шевелюры Маркса шел дым, играя в закатных прожекторных лучах. «Партизаны» ужинали. Мечтали о доме, конечно, видели с высоты свои крыши… Но — «наследие», едри его корень! Против наследия не попрешь! Попали в «запендню», как говорил один мой приятель.
— Просим убрать свою «капсулу» с дороги и восстановить нормальное сообщение с археологами! — потребовал Карпентер.— Иначе из нашего центра придет приказ о прекращении совместных учений!
— Нет, ты шо? — нахмурил брови Грунин.— Мы разберемся. Иди!
— Учтите, мы выступаем в роли просителей лишь потому, что вы захватили у нас заложницу!
…это Тайку, что ли? — вдруг осенило меня.— Видел ее у казаков! Вот так «заложница»! Ну, все прям как по нотам!
Карпентер с ассистентами, забрав шедевр, с достоинством удалились. Стало вроде свободнее. Все расслабились, расшумелись.
— Еще дружбе народов приехали нас учить! — захрипел Грунин.— Мы уже семьдесят лет дружим! Приехали учить! Без них будто не понимаем! Помню, в пустыне тогда… где гора… С казахами рядом жили! И что! Жегентая помнишь? Бригадир скотоводов? Не любил, что ли, нас? Чуть час свободный — сразу к нему! Пиалу кумыса примешь — и радиацию как рукой! А он плохо, что ли, жил? — Грунин разгорячился.— Полно приемников в юрте было у него! Чуть ручка отломается или даже батареи сядут — в поселок ехал, новый приемник покупал! Плохо разве? Холодильник у него был — из части специально кабель протянули! Не дружба это?.. Помню, с холодильником этим…— Грунин потеплел.— Отмечали как-то мы… декаду русско-казахской дружбы. Просыпаюсь, короче, в юрте у него. В голове, ясное дело, аврал, во рту кошки насрали.— Грунин разулыбался сладким воспоминаниям.— Гудок! И гудок этот ни с чем не перепутаешь! Аладьев, секретарь обкома, пожаловал — на охоту вести! — Грунин вообще расплылся, словно блин на сковороде.— Как молодой, прыгаю по юрте: мундир со всеми железками вот висит, а брюк с лампасами — нету! Сигнал еще настойчивей… Аладьев ждать не любил! И тут как осенило меня: распахиваю холодильник, дверку морозильника… клеши там! Аккуратно сложенные… флотский порядок! — Грунин сипло захохотал.— Вытягиваю их оттуда: смерзлись, не развернуть! И снегом покрыты! — Грунин сипло захохотал.— Разжал их плоскогубцами. Залезаю, как в прорубь. Сверкая льдинками, выхожу. «На Северном полюсе, что ли, ночевал?» — Аладьев хохочет. Все понимал отлично… Хороший был мужик.
