Он вскочил. Лучший поезд в Маркет-Бландинг отходил с Паддингтонского вокзала в два часа ноль-ноль минут. Следующий был в пять.
Думал он редко, но, если думал, тут же что-нибудь делал. Через минуту он поспешал по ковру к дверям.
Шепча колдовские слоги, он забрал в гардеробной шляпу и прыгнул в кеб. Шептал он и в поезде, шептал бы и на станции, если бы, как всегда, не заснул через десять минут.
Проснувшись, он (тоже как всегда) стал гадать, где он и, собственно, кто он такой. Память вскоре вернулась — но не вся. Титул, фамилию, имя он вспомнил; вспомнил и то, что едет домой из Лондона, — а вот ключевое слово, любезное всякой свинье, он забыл.
Леди Констанс Кибл выражала словами, а при дворецком Бидже — телепатией, что ее брат Кларенс вел себя в Лондоне как нельзя глупее.
Прежде всего незачем было угощать Белфорда; не сказать же точно и прямо, что у Анджелы денег нет и не будет еще четыре года, мог только слабоумный. Леди Констанс знала с детства, что у ее брата не больше разума, чем…
Тут появился Бидж, и она замолчала.
Такие разговоры неприятны чувствительным людям, и граф убежал, как только смог. Он пил портвейн в библиотеке, стараясь припомнить слово, которое унес у него коварный сон.
— Сви-и-и…
Да, именно так — но дальше? Как ни слаба была его память, он знал, что главное там. Это — лишь заставка, увертюра.
Допив свое вино, он встал. Летняя ночь звала его, как среброголосый свинарь зовет свинью. Чтобы подтолкнуть измученный разум, граф спустился вниз, взял из тайного места непристойную шляпу, которую могла бы сжечь сестра, и медленно вышел в сад.
Когда он растерянно бродил по той его части, которая прилегала к задней стене замка, перед ним, в слабом свете, замаячило что-то вроде духа луны. Так назвал бы это видение беспристрастный судья; но лорд Эмсворт беспристрастным не был. Победная поступь цивилизации одарила современных племянниц словарем и интонациями, которых не знали их бабушки. Лорд Эмсворт предпочел бы встретить бабушку Анджелы.
— Это ты? — нервно спросил он.
— Да.
— Я тебя не видел за обедом.
— Какие обеды! Я не могу есть.
— Точно то же самое с ней! — оживился лорд Эмсворт. — Белфорд сказал…
Тут оживилась и Анджела.
— Вы его видели? Что он говорил?
— Никак не могу вспомнить. Вроде бы «свинья», но…
— Нет, не о вас, потом. Он не собирается приехать?
— Вроде бы нет.
— Вы не слушали. У вас вообще такая привычка, дядя Кларенс. Просто сил нет! Вот за это вас и не любят. А про меня он не говорил?
— Да-да, кажется!
— Что же именно?
— Не помню.
В темноте что-то щелкнуло (то были зубы), потом раздался крик. Становилось ясно, что почтение, которое обычно испытывают к дяде, приближалось к нулю.
— Пожалуйста, не надо! — сказал лорд Эмсворт.
— Чего не надо?
— Таких… звуков.
— Какие хочу, такие делаю. Сами знаете, что вы мокрица.
— Кто?
— Мокрица, — холодно сказала она. — Это очень низкое существо. Не какой-нибудь приличный слизняк, вроде этих, садовых, а самое что ни на есть мерзкое…
— Ты бы лучше зашла в дом, — сказал лорд Эмсворт. — Тут прохладно.
— Не зайду. Я думаю о Джимми. А вы зачем вышли?
— Я тоже думаю. Императрица два дня не ест, а твой Белфорд сказал, что надо ее позвать. Мало того, он меня научил — но я никак не вспомню…
— Поразительно! И у вас хватило духу спрашивать Джимми про свиней, это после всего!
— Но я…
— Вот что: если вспомните и она поест, вам будет стыдно.
— Дорогая моя, — торжественно сказал граф, — если она поест, я не откажу ему ни в чем.
— Честное слово?
— Самое честное.
— Не испугаетесь тети Конни?
Лорд Эмсворт весь подобрался.
— Конечно, нет, — гордо сказал он. — Я всегда готов выслушать ее мнение, но есть слишком важные вещи. — Он помолчал. — Вроде бы «сви-и…»
Откуда-то послышалась музыка — кончив дневные труды, прислуга незаконно пользовалась хозяйским граммофоном. Лорду Эмсворту это мешало, он музыки не любил, а главное — слыша такие мелодии, вспоминал о своем младшем сыне Фредерике, который пел и в ванне, и так.
— Именно, «сви-и»…
— Кто-о-о… Кто-оу-оу-оу…
Лорд Эмсворт подскочил на месте.
— …кто сердце мое украл? — надрывался граммофон. — Кто-оу-оу-оу…
Покой летней ночи нарушила радостная трель:
— Сви-и-и-оу-оу!..
Открылось окно. Появилась крупная лысая голова. Солидный голос спросил:
— В чем дело?
— Бидж! — вскричал лорд Эмсворт. — Идите сюда!
— Сейчас, милорд.
Красоту ночи умножило явление дворецкого.
— Бидж, слушайте!
— Да, милорд?
— Сви-и-и-оу-оу… эй!
— Превосходно, милорд.
— А теперь вы.
— Я, милорд?
— Да. Так зовут свиней.
— Я не зову свиней, милорд.
— Зачем вам еще Бидж? — спросила Анджела.
— Если мы оба заучим, тогда не важно, забуду я или нет.
— И то правда! Ну-ка, Бидж! Вы не знаете, а речь идет о жизни и смерти. Молодец! Так, так, так…
Бидж как раз собирался сказать, что служит в замке восемнадцать лет, но в его обязанности не входят вопли при луне. Если бы не Анджела, он бы это и сказал.
Но он был рыцарь, мало того — он был ей когда-то вроде няни, изображая бегемота, и нежно ее любил. Что перед этим какие-то вопли?
— Хорошо, милорд, — глухо сказал он, бледнея в лунном свете. — Постараюсь. Если разрешите, милорд, нам бы надо пройти подальше от гостиной для прислуги. Если меня услышат, мне будет труднее вести дом.
— Какие же мы идиоты! — вдохновенно воскликнула Анджела. — У стойла, вот где надо кричать. У свинарника. Тут же увидим, действует или нет.
— Анджела, — сказал ее дядя, — ты очень умная девушка. Прямо не знаю, почему. У нас в роду этого нет.
Обиталище Императрицы казалось особенно уютным при луне; но под покровом красоты всегда обнаружится печаль. Ее олицетворяла длинная кормушка, полная желудей и сочного месива. Судя по всему, пост не кончился.
— Начали! — сказал граф.
Звуки, взмывшие в ночи, согнали с веток всех, кто там сидел. Звонче всего было чистое сопрано Анджелы, ему вторил дребезжащий тенор, а басовые ноты вели понизу, пугая птиц.
Когда звуки смолкли, в будуаре Императрицы заворочалось тяжелое тело. Вопросительно хрюкнув, благородная свинья отодвинула мешковину.
— Раз, два, три! — сказал лорд Эмсворт.
Мелодичный вопль снова огласил тьму. Императрица стояла недвижимо и глядела куда угодно, кроме кормушки, из которой давно должна бы есть. Удивление гордого графа сменилось горьким гневом.
— Так я и знал, — сказал он. — Твой Джимми надо мной посмеялся.
— Ничего подобного! — вскричала Анджела. — Правда, Бидж?
— Простите, мисс, я не знаю обстоятельств.
— А почему она не ест?
— Подождите! Она же вышла, да? Теперь думает. Давайте еще разок. Когда я крикну «Взяли!». Да, дядя Кларенс, не войте вы. Любая свинья испугается. Мягко, плавно, нежно… Взяли!
Когда умолкло эхо, раздался чей-то голос:
— У вас спевка?
— Джимми! — вскричала Анджела.
— Привет, Анджела. Привет, лорд Эмсворт. Привет, Бидж.
— Добрый вечер, сэр. Рад вас видеть.
— Спасибо. Приехал вот к отцу на несколько дней. Пятичасовым поездом.
Лорд Эмсворт безжалостно прервал пустые разговоры.
— Молодой человек, — сказал он, — что вы имели в виду? Свинья не ест.
— Значит, вы не так пели.
— Точно так, как вы. Мало того, со мной пели Бидж и Анджела.
— Послушаем.
Лорд Эмсворт прокашлялся.
— Сви-и-и-оу-оу…
Джеймс Белфорд покачал головой.
— Ничего общего, — сказал он. — Начните в миноре с верхнего «до»… Вот так.
— Господи! — сказал лорд Эмсворт. — Я не смогу.
— Джимми сможет, — сказала Анджела. — Теперь, когда мы помолвлены, он — член семьи. Может кричать хоть каждый день.
Джеймс Белфорд кивнул:
— Да, так лучше всего. Видимо, любителю этого не вытянуть. Практиковаться надо в прериях, заглушая всякие торнадо. Тут нужен мужской глубокий голос, и сильный, и звонкий. Вот такой.
Положив руки на перильца, Джеймс Белфорд раздулся прямо на глазах, как молодой шар. Скулы его напряглись, лоб наморщился, уши встали. И ночь огласила рулада:
— Сви-и-И-Оу-Оу-Оу-Оу-Оу-оу-оу-оу-Оу-Оу-эй!
Они смотрели на него в немом почтении. Звуки медленно затихали в долинах и холмах, сменяясь сочным, смачным, густым, прекрасным и хрюкающим звуком, словно тысяча бодрых обжор ест суп в иностранном ресторане. Лорд Эмсворт закричал от радости. Императрица ела.
© Перевод Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.
В дверь зала «Отдыха удильщика» влетела внезапная кошка, и вид у нее был такой, какой может быть лишь у кошки, только что получившей пинок могучей ногой. И тут же снаружи донеслись звуки, указывающие на гнев сильного мужчины: узнав голос Эрнста Биггса, всеми любимого хозяина гостиницы, мы в изумлении уставились друг на друга. Ибо Эрнст славился добротой характера. Самый, казалось, последний человек, кто мог бы поднять сапог на верного друга и грозу мышей.
