Так я и думал, что он в портфеле, как Хлебников в наволочке, часть души своей — драгоценные страницы — носит. Оказалось, нет. Оказалось, там банка с пивом! Я как-то спросил:
— Что там у тебя в портфеле, рукописи, наверное?.. Хлебников с наволочкой ходил, а ты с портфелем… — А я портфели тоже люблю. У меня у самого был портфель в Томске. Я в нем водку в бар проносил.
Бармену — барыш, а мне — выпивка бесплатно. Хороший был портфель, мощный, двадцать бутылок туда входило, из крокодиловой кожи… Потом портфель порвался, а бармена арестовали…
Открыл Валентин заветный портфель, а там — трехлитровая банка с пивом красуется, и рыбки хвост торчит.
— Будешь? — спрашивает меня невозмутимо, даже как-то буднично. Он пиво больше водки любил.
— Не знаю… — Говорю удивленно, ожидал-то увидеть другое. — Давай, что ли, выпью стаканчик… Налил он мне стаканчик и дальше с портфелем пошел, как профессор… А я за него порадовался. «Вот же, — думаю, молодец, какой! Хоть один нормальный, оказался! Никакие рукописи в портфеле не носит, не трясется над ними! Больно ему это надо! А носит — банку с пивом. И этой банкой с пивом все жизненные преграды прошибает, молодец!»
Учился Валентин, скорее всего, на поэзии, — а может, и на прозе, — я так и не узнал. Я не спросил, а он не сказал. О многом разговаривали, а об этом — не довелось. А какая по большому счету разница? На чем бы не учился, главное — чтоб человек был хороший.
Был Валентин невысок ростом, но ладно и крепко скроен, и на земле стоял крепко, основательно. Не разгильдяй какой-нибудь, которого ветром качает… Выйдет до туалета, а его качает, штормит, и рубаха пузырем, словно против ветра идет… А в общежитии и ветра никакого нет! А Валентин станет, ноги расставит и стоит крепко со своим портфелем, как монумент, хрен его сдвинешь. Была в нем какая-то основательность и еще хозяйственная жилка, предпреимчивость, что ли…
В общежитии он постоянно не жил, появлялся редко, но метко, где-то еще кем-то работал и имел от этой работы комнату. Так что помимо учебы была у него еще нормальная трудовая деятельность, чтоб совсем в доску не заучиться. А то некоторые до того заучивались, что имя и фамилию свою забывали и откуда приехали. Так что он работой своей как бы оберегался от слишком интенсивного общения. Жил на две квартиры: то у себя где-то прятался, отдыхал, то в общежитии у нас появлялся с тяжелым портфелем… Жил своей неспешной, кропотливой и основательной жизнью, большая часть которой для нас, студентов, была тайной, покрытой мраком.
Но при всей рассудочности и чрезмерной основательности, был он еще и большой мечтатель. Что казалось мне странным… Я иногда это наблюдал и изумлялся. Ну, а кто в общежитии не странный? Таких у нас просто не было. Только ведь есть и по-хорошему странные, а есть — и по-плохому. Так вот он — по-хорошему был странным человеком. Бывает, встретишь его где-нибудь на улице, он стоит посреди тротуара со своим неразлучным портфелем, голову вверх задерет и что-то высчитывает… Наверное, звезды при свете дня разглядывает… Подолгу стоит, не шелохнувшись… Иногда мимо пройдешь, а он голову-то задрал вверх, стоит, никого вокруг не замечает, так своим занятием увлечен…
Еще Валентин был человек очень влюбчивый. Бывало, придет в гости, поставит на стол банку с пивом и сидит вздыхает… Я ему говорю:
— Ну что ты, Валентин, все вздыхаешь, все — хорошо, лучше и быть не может.
А он еще повздыхает и скажет:
— Да ты понимаешь… Ехал сегодня в автобусе и девушку встретил… женщину… Ничего, симпатичная… И сразу влюбился, так она мне понравилась… Вот и телефон дала… Как ты думаешь, стоит мне ей позвонить?
— Ну, наверное, стоит, раз влюбился, — мне-то такие вещи в диковинку.
— Так у нее ребенок есть… — мнется Валентин.
— Ну и что? Для настоящей любви это не помеха.
— Ладно, наверное, позвоню… — так и уйдет, позвонил или нет, не знаю.
Потом в другой раз зайдет, опять о знакомстве расскажет:
— Знаешь, ехал сегодня в троллейбусе, гляжу, женщина одна на меня так пристально смотрит… Ничего, красивая… Я в нее сразу влюбился… И телефон взял, вот… Как ты думаешь, мне ей сегодня позвонить или завтра?
— Ну, позвони сегодня, чего откладывать-то?
— Так у нее — двое детей! — ему почему-то все женщины с детьми попадались.
— Да какая разница, есть дети или нет, главное — чтоб любовь была.
— Ладно, — говорит, — позвоню сегодня, что откладывать-то в долгий ящик, надо все сразу решать! — и уйдет… И банку заберет, чтоб не забыть. Он банками не разбрасывался.
Так он и жил… То — в общежитии, то — нет, то — в одну влюбится женщину, то — в другую, и все с банкой своей не расставался…
И вот однажды приехал к нему папа в гости… Поселил его Валентин у нас в общежитии, среди интеллигентных людей, а то там, в другом месте, еще неизвестно какие, может, там интеллигентностью и не пахнет.
Папа оказался не очень молодым, даже — старичком, но весь чистенький такой, ухоженный, бодренький, розовый, седой, с аккуратной щеточкой усов. Значит, и сам Валентин не так молод, только выглядит моложаво. А я его еще почему-то с пионерами-героями ассоциировал. Какую-то беззаветность в нем чувствовал и преданность чему-то высокому… С Валей Котиком и другими пионерами.
И вот приехал к нему папа, и заперлись они в комнате… Поговорить, наверное, как отец с сыном, и посмотреть друг на друга… Через некоторое время выходят, оба — красненькие слегка, может, и выпили немного… А как же? Сам папа в гости приехал! Папа покурить вышел, Валентин — не курит, так постоять… А самого распирает от радости! Видно невооруженным глазом. Покурили, поговорили… И опять — нырь — в комнату… Побеседовать, как отец с сыном. И надо же! Кто-то из студентов пронюхал, что папа-то привез в портфеле семь или восемь бутылок самогона, углядел как-то и даже посчитал. Заметались ребята вокруг комнаты… Как же сделать так, чтобы папиного самогона-то отведать? Папа, наверное, сам выгнал, вкусный он должно быть…
И вот сбились ребята в тесную кучку и решили что-то предпринять немедленно, хоть женить Валентина, что ли? Позвали для этого Баху, казашку, на роль жены. Сели в соседней комнате, стол с пищей какой-никакой организовали, чтоб все серьезно выглядело.
Пошли и постучались к ним в комнату… К папе с сыном. Валентин открыл недовольно, видимо, подозревал, что на самогон может покушение намечаться. А ему говорят:
— Нy ты что, Валентин, будешь жениться-то или нет? Ты же сегодня хотел все обговорить окончательно.
— Да я вроде не женюсь… — испугался Валентин, чувствуя подвох.
— Да женишься, женишься! Все только забыл… Что-то быстро забыл…
— Да на ком же я женюсь?
— Как на ком? На Бахе! — а Баха стоит в отдалении и рукой ему маячит: иди сюда…
Валентин стоит, очумел… Тут и папа подошел, он почти все слышал и очень удивился. Как это так? Сын жениться собрался, а он не в курсе. Ребята — к нему:
— Вот, папа, Валентин ваш жениться собрался, а вы даже и не знаете, не сказал он вам, стесняется, наверное…
— Ничего не знаю… — завертел папа головой. — Ты что ж мне ничего не сказал-то? Отец я тебе или кто? — и насел на Валентина.
— Да я это… — заметался Валентин, не знает что делать? То ли отказываться, то ли нет.
— Эх ты! А еще сынок называется! Да разве ж так делается! — И к ребятам: — А жена-то где?
— Да вон, в соседней комнате сидит… А Валентин забыл про нее и не идет.
— Да как же так! — возмутился папа.
— Только ничего, что она у него казашка? — шепчут ребята.
— Что, казашки не люди, что ли? — отмахнулся папа, только поинтересовался: — А у ней… эта штука-то есть?
— Есть, наверное, куда она денется…
— Ладно, пошли! — скомандовал папа, он принял все близко к сердцу и решил брать все в свои руки, а то с таким сынком каши не сваришь.
Взял бутылку с самогоном, кусок копченого сала, из Краснодарского края привез, и пошел с будущей Валиной женой знакомиться и своей снохой… Познакомился папа с Бахой, ничего, понравилась ему Баха, а она его сразу «папой» стала называть, что откладывать-то?
Посадили папу с одной стороны от Бахи, Валентина — с другой, стали обмывать это дело, Валентина, пропивать… Папа раскраснелся, понравилось ему это мероприятие, что сын, наконец, женится, а то он еще ни разу женатым не был… И Валентин тоже красненький сидит, пьяненький, сам не поймет: или действительно он женится, или нет? Все весело свадебку обсуждают, что да как ловчее сделать, чтоб жизнь у молодых распрекрасная была. И папа говорит, подсказывает, а у него опыта в таких делах много…
Потом сходил и за второй бутылкой… Стали «горько» кричать. Заставили Валентина обниматься и целоваться с Бахой. Баха целуется с чувством, а Валентин как бы по принуждению, стесняется немного, сидит обалдевший, но ничего, привыкнет.
