Когда несколько минут спустя Арчи вошел в художественную галерею, он был рад моральной поддержке даже такой хрупкой тростинки, как Реджи. В аукционных залах есть что-то такое, что совсем подавляет неофита. Благоговейная тишина внутри, смутный церковный свет и прихожане в деревянных кресельцах, взирающие в благочестивом безмолвии на кафедру, с которой джентльмен властной наружности в поблескивающем пенсне звучным речитативом произносит нечто вроде моления о чем-то. За золотой занавеской в глубине зала взад и вперед порхали таинственные силуэты. Арчи, ожидавший подобия Нью-Йоркской биржи, которую имел честь однажды посетить, когда там царила атмосфера лихорадочнее обычной, эту обстановку нашел слишком уж религиозной. Сел и огляделся. Священнослужитель на кафедре продолжал свой речитатив:
— Шестнадцать-шестнадцать-шестнадцать-шестнадцать-шестнадцать — стоит не менее чем триста — шестнадцать-шестнадцать-шестнадцать-шестнадцать-шестнадцать — должен принести не менее пятисот — шестнадцать-шестнадцать-семнадцать-семнадцать-восемнадцать-восемнадцать-девятнадцать-девятнадцать-девятнадцать. — Он умолк и обозрел молящихся сверлящими и порицающими глазами. Его губы искривились, и он махнул рукой на мрачный неудобный по виду стул с жиденькими ножками и обилием позолоты. — Джентльмены! Леди и джентльмены! Вы здесь не для того, чтобы я зря тратил свое время. Я здесь не для того, чтобы зря тратить ваше. И мне серьезно предлагают девятнадцать долларов за стул восемнадцатого века, признанный лучшим образчиком, проданным в Нью-Йорке за месяцы и месяцы?! Мне предлагают двадцать? Благодарю вас. Двадцать-двадцать-двадцать-двадцать. Ваш редчайший шанс! Не имеет цены. Сохранилось лишь несколько. Двадцать пять-пять-пять-пять-тридцать-тридцать. Именно то, что вы ищете. Единственный в городе Нью-Йорке. Тридцать пять-пять-пять-пять. Сорок-сорок-сорок-сорок-сорок. Поглядите на ножки! Наклони его, Уилли. Пусть свет упадет на эти ножки!
Уилли, видимо что-то вроде служки, наклонил стул в направлении Реджи ван Тайла, который все время безнадежно позевывал, но тут вдруг проявил первую искорку интереса.
— Уилли, — заметил он, глядя на служку скорее с жалостью, чем с осуждением, — очень смахивает на Йо-Йо, мальчика с собачьей мордой, ты не находишь?
Арчи коротко кивнул. Именно к этому критическому заключению пришел и он сам.
— Сорок пять-пять-пять-пять-пять-пять, — гремел речитатив первосвященника. — Сорок пять раз. Сорок пять два. Третий и последний раз сорок пять. Продано за сорок пять. Джентльмену в пятом ряду.
Арчи оглядел пятый ряд орлиным оком. Ему не терпелось узнать, как выглядит олух, который отдал сорок пять долларов за такую жуткую штукенцию. Тут он обнаружил, что к нему наклоняется собакомордый Уилли.
— Фамилию попрошу? — сказал представитель семейства псовых.
— Э, а? — сказал Арчи. — Моя фамилия Моффам, знаете ли. — Под несметным множеством глаз он слегка занервничал.
— Десять долларов задатка попрошу, — сказал Уилли.
— Не совсем вас понимаю, старикан. Какая великая мысль скрывается за всем этим?
— Десять долларов задатка за стул.
— Какой стул?
— Вы предложили сорок пять долларов за этот стул.
— Я?!
— Вы кивнули, — сказал Уилли прокурорским тоном. — Если, — с несокрушимой логикой продолжал он, — вы не предлагали, так зачем кивнули?
Арчи почувствовал себя неловко. Он, конечно, мог бы сказать, что кивнул просто в знак согласия с утверждением, что его собеседник очень смахивает на Йо-Йо, мальчика с собачьей мордой, но что-то словно шепнуло ему, что пурист может счесть такое объяснение не очень тактичным. Поколебавшись, он протянул десятидолларовую купюру, дань самолюбию Уилли. Уилли удалился походкой тигра, покидающего свою добычу.
— Послушай, старичок, — сказал Арчи, адресуясь к Реджи, — это немножко-множко, знаешь ли. Никакой карман не выдержит такого опустошения.
Реджи взвесил эту проблему. Его лицо словно осунулось от перенапряжения мысли.
— Больше не кивай, — рекомендовал он. — Если не поостережешься, это может войти в привычку. Когда захочешь торговаться, просто шевели пальцами. Ну да, вот именно. Шевели пальцами.
Он сонно вздохнул. Атмосфера аукционного зала была душноватой, курить там не разрешалось, и вообще он начинал жалеть, что пришел. А служба продолжалась. Предметы разнообразной непривлекательности появлялись и убирались, превозносимые первосвященником, но холодно встречаемые прихожанами. Отношения между первым и последними становились все более и более отчужденными. Прихожане, казалось, подозревали священнослужителя в том, что за восхвалениями скрывается некий своекорыстный мотив, а священнослужитель, казалось, подозревал прихожан в злокозненном желании зря тратить его время. Он начал вслух рассуждать о том, зачем, собственно, они вообще пришли сюда. А когда особенно омерзительная статуэтка полностью раздетой женщины с нездоровой зеленой кожей была предложена за два доллара и никто не пожелал дать за нее больше, он прямо обвинил их в том, что они забрели в аукционный зал просто посидеть и дать отдых усталым ногам.
— Если твоя штука, чем бы она ни была, не будет застукана в ближайшее время, — сказал Реджи, с усилием разгоняя туманы сна, — я, пожалуй, пойду себе. А чего, собственно, ты тут наметил?
— Она плохо поддается описанию. Такая дурацкая, как ее там, из фарфора или еще чего-то. Я назвал ее Понго. Вообще-то тут у них не Понго, знаешь ли, а его младший братец, но предположительно не менее гнусный во всех отношениях… Эгей! — Он взволнованно махнул рукой. — Черт возьми! Поехали! Вот он! Смотри! Уилли спускает его с цепи!
Уилли, было исчезнувший за золотой занавеской, вернулся и теперь водворил на пьедестал фарфоровую фигурку изящной работы. Это был воин в доспехах, наступающий с поднятым копьем на противника. Арчи весь завибрировал от волнения. Паркер не ошибся. Без малейшего сомнения, это была парная статуэтка грозного Понго. Они были абсолютно идентичны. Даже со своего места Арчи различил в чертах лица фигурки на пьедестале то выражение нестерпимого самодовольства, из-за которого исходный Понго лишился его симпатий.
Первосвященник, не укрощенный предыдущими провалами, взирал на фигурку с заразительным энтузиазмом, ничуть не заражавшим прихожан, которые явно смотрели на младшего братца Понго как на очередной образчик хлама.
— Это, — сказал он с дрожью в голосе, — нечто особо выдающееся. Фарфоровая статуэтка, предположительно датируемая эпохой династии Мин. Уникальная. Ничего отдаленно похожего на берегах Атлантики нет. Продавай я ее у Кристи в Лондоне, где люди, — пояснил он брезгливо, — обладают отточенным восприятием прекрасного, редкого и изысканного, я бы назначил исходную цену в тысячу долларов. Опыт этого дня научил меня, что здесь такая сумма, возможно, была бы высоковата. — Его пенсне воинственно вспыхивало, пока он обводил взглядом тупых филистеров. — Кто-нибудь предложит мне доллар за эту уникальную статуэтку?
— Не упусти, старый волчок, — сказал Реджи ван Тайл. — Шевели, милый мальчик, шевели! Доллар — вполне разумная цена.
Арчи пошевелил.
— Мне предложен один доллар, — горько объявил первосвященник. — Здесь нашелся джентльмен, не побоявшийся рискнуть. Один джентльмен здесь умеет распознать стоящую вещь, когда видит ее. — Он оставил мягкие сарказмы ради одного прямого, бьющего в цель упрека. — Давайте, джентльмены, давайте! Мы здесь не для того, чтобы терять время зря. Кто-нибудь предложит мне сто долларов за этот несравненный образчик… — Он умолк и на момент словно бы совсем растерялся. Он уставился на кого-то в ряду перед Арчи. — Благодарю вас, — сказал он, судорожно икнув. — Мне предложено сто долларов! Сто-сто-сто…
Арчи был потрясен. Этот внезапный скачок вверх, этот абсолютно непредвиденный бум в спросе на Понго, если так можно описать случившееся, вызывал у него немалую тревогу. Он не мог разглядеть своего соперника, но было очевидно, что минимум один из присутствующих не собирался допустить, чтобы младший братец Понго был застукан без борьбы. Арчи беспомощно покосился на Реджи, но тот уже полностью исчерпался. Истомленная натура окончательно обессилела, и он откинулся на спинку, закрыв глаза и чуть посапывая носом. Предоставленный самому себе, Арчи не придумал ничего лучшего, чем снова пошевелить пальцами. И речитатив первосвященника зазвучал прямо-таки ликующе:
— Мне предложены две сотни. Это уже лучше. Уилли, поверни пьедестал, пусть посмотрят хорошенько! Помедленнее! Помедленнее! Ты не рулетку крутишь. Две сотни. Две-две-две-две-две. — Внезапно тон его стал лиричным. — Две-две-две. Красотка Лэ мчалась на поезд два две! Носильщик сказал: «Не суетитесь, не рвитесь вперед, не торопитесь: есть минута еще или две до отхода два две!» Две-две-две-две-две!
