Маша фиксировала меня в вертикальном положении, обняв за талию и крепко прижав плоским животом к кровати. Исполнив свой врачебный долг, я снова потащил любимую в «Оку». Маша вырвалась и красивым, едва уловимым движением ввела в мочевой пузырь больного катетер Фолея. Мочи нету. Я подписал в назначения почечный стимулятор лазикс, не шибко надеясь на успех. Почки-то еще ничего, вот давление низковато.
С чувством выполненного долга мы вернулись в опустевшую ординаторскую. По переговорному устройству отыскали Дарью и отправили в палату.
В конце концов, кто сегодня дежурит, она или Машка? Допили коньяк. Сигареты кончились. Мы долго целовались при свете тусклой настольной лампы. О, этот умопомрачительный коктейль из смерти, грязи, вина и секса!
Сна оставалось часа четыре. Маша принялась мыть посуду — споро и сноровисто. Время пить и время убирать. Я вынес авоську с пустыми бутылками в ближайший скверик. Ночной воздух приятно холодил лицо. Чувствуя себя ильфо-петровским сеятелем, я веером разбросал стеклотару по кустам и дорожкам. Что-то разбилось.
Пробуждение было незапланированным и тяжелым.
Вспоминая русский фольклор, я поплелся за маячившим впереди женским силуэтом. Опять Маша. Судя по неровным квадратикам в листе назначении, Дарья успела поменять три флакона «Рингера». И рухнула на соседнюю койку, где и осталась лежать — не реагируя на внешние раздражители и оглашая палату богатырским храпом.
Больной серого цвета, потный. Еле дышит. Мочи ни капли.
Давление пятьдесят на ноль.
— Я поставила полиглюкин с допамином.
На тумбочке меня (а точнее, болгарина) ждали ларингоскоп и трубка «девятка». Я подергал болгарина за нижнюю челюсть. Тот сжал зубы. В принципе, можно интубировать через рот и без наркоза (которого больной может не перенести). Нужно только небольшое усилие… Точнее, насилие. Рассказывают же, как один кафедральный поддавала (уволили еще до меня) принял негра в коридоре 17-й «хирургии» за мертвяка и на живую стал совать трубку — все необходимое носил в кармане. Негр насилу вырвался.
Но я не люблю насилия. Не поленился сходить к интубационному столику и выбрал эндотрахеальную трубку меньшего диаметра. Смазал ее глицерином, закапал в левую ноздрю адреналин для профилактики кровотечения из слизистой и засунул трубу через нос вслепую.
Ни Филипп Исаевич, ни его подчиненные так не делают, будучи приверженцами гипотезы о вредности этого способа — для носа, трахеи и так далее. Выкормыш ГБО, ныне заведующий «нейрореанимацией» доцент Виталий Владиславович Силанский придерживается другой точки зрения. Он и обучил меня назотрахеальной интубации три года тому назад.
Маша подключила больного к аппарату и пошла варить кофе. Я отрегулировал параметры искусственной вентиляции легких и подачу кислорода, после чего, зевая, записал дневники.
Гинекологическая тетка не спала, насмотревшись за сегодняшнюю ночь ужасов больше, чем по своему «видаку» с момента его покупки.
Коллега посапывал в две дырочки, обняв больничную подушку. Неужели и ему бывает так хреново по утрам?
Закончив с кофе, я сковырнул с «Ркацители» надрезанную пробку. Суббота. Бежать некуда, докладывать некому. От вина не полегчало.
Закономерно. Надо просто хорошенько выспаться. Я налил еще. Дарья составила мне компанию.
Данайский опоздал почти на час. Принес леденящие душу новости — этой ночью на территории больницы нашли двух покойников.
Подробностями Наум Исаакович начал делиться прямо с порога.
Первый труп со следами насильственной смерти нашла в аллейке диспетчер приемного отделения — в пятнадцати метрах от нашей двери. Почему девушка бросила свои вечно трезвонящие телефоны и куда она направлялась в три часа утра, осталось тайной. Так или иначе, в свете фар милицейской машины диспетчер опознала труп — больной с переломом костей носа сорока пяти лет.
Самотеком поступил в «приемник» около девяти часов вечера. Заявил, что его избили неизвестные и настоятельно попросил госпитализировать его в любое отделение, только поскорее.
Но порядок есть порядок. Из «ЛОРа» вызвали дежурного доктора.
В конце концов больной устал ждать. Если гора не идет к Магомету… И правда — до восьмого корпуса рукой подать.
Я поежился. Оставалось надеяться, что мои ночные снаряды легли далеко от этого места.
Второго нашли в подвале гинекологии. Трудно сказать, сколько он там пролежал и кем был при жизни — токарем четвертого разряда, шофером автобусного парка или бомжем, который что-то забыл в подвале и просто оступился или поскользнулся на арбузной корке. Определенно одно — этот человек не заседал в Верховном Совете, Союзе писателей или композиторов. Погиб, по-видимому, от тяжелой черепно-мозговой травмы — других повреждений при беглом осмотре не обнаружили.
Стыла кровь. Маша предложила мне прогулку по Москве. Минут десять назад за ней заехал Боцман.
С Боцманом я знаком, хоть и заочно. Он первым покорил Машино сердце (дефлорировали ее намного раньше в дворовой компании) и около года крутил с девушкой любовь, пока та не встретила Колю из той же автоколонны.
Последовало официальное предложение, свадьба в третьеразрядном кафе (где заведовала подруга Машиной мамы), переезд в грязную, но удаленную от старшего поколения коммуналку и — через два месяца — возвращение к Боцману (без разрыва священных уз). Еще через три месяца, когда ромашки опять спрятались, а лютики снова поникли, Маша вернулась к мужу. Коля все простил и терпел ее еще четыре месяца до моего появления.
До сих пор неясно, как я — не пропахший соляркой, вообще не имевший машины (и не мечтавший о ней), пьющий от случая к случаю (но с тенденцией к учащению) смог затесаться в эту когорту прожженных автомобилистов.
Отводы не принимались. К тому же, если верить Маше, они с Боцманом сохранили чисто дружеские отношения.
О деталях повестки дня я узнал только в салоне синего «жигуленка», когда Боцман — симпатичный, мускулистый парень лет двадцати пяти — приладил между сиденьями двадцатилитровую канистру с пивом. «ЗИЛ», как менее маневренное транспортное средство, решили оставить у ворот ГБО. Маша отдала Боцману ключи, и мы передислоцировались на тихую аллею за радиологическим корпусом, надежно укрытую от чужих глаз густо разросшимися липами.
Пиво пошло не лучше «Ркацители». Я пропускал, когда мог — все равно не в коня корм. Однако через двадцать минут емкости опустели, а молодежь хотела еще.
Боцман оказался водителем экстракласса. Притормаживая перед постами ГАИ и ускоряясь, когда выходил за пределы досягаемости милицейских радаров, он безбожно перескакивал из ряда в ряд и «подсекал» других участников дорожного движения.
В двух «точках» пиво закончилось.
Где-то на Шелепихе наш экипаж развил такую скорость, что мне резко захотелось в туалет.
В третьем пивняке на вынос не отпускали.
Боцман закатил громкий скандал (было слышно даже из машины).
Маша отправилась на подмогу. Внезапно для себя я понял, что на сегодня достаточно — пива, формулы-1, скверов, и трупов. Бесшумно выскользнул из машины, «утопил» флажок и захлопнул дверцу. Обошлось без погони.
На Курский вокзал я добрался к одиннадцати и попал в какой-то мудреный летний трехчасовой перерыв. Купил «Пломбир» и повернулся спиной к отрезанному Горьковскому направлению.
На «Измайловском парке» рабочие, крестьяне и солдаты (где же матросы?) штурмовали 556-й. Несознательная и немногочисленная прослойка ждала своей очереди.
Блокируя свинги продуктовыми авоськами, выпады зонтиками и старушечьими клюками, я чудом пробился к месту у окна, плюхнулся на сиденье и заснул мертвым сном. Мертвецким.
У «Вторых ворот» меня разбудила бабушка с внуком-инвалидом детства. Внук очень убедительно вывалил язык и пустил слюну. От бабушки я узнал много интересного про себя лично и мужское население страны в целом. Уступил свое место. До «Нового света» дремал стоя, зажав дипломат между периодически подгибающимися коленями. К инвалиду детства неожиданно вернулся дар речи, и его треп вторгался в мои сны неясного содержания. Верно говорят: в ногах правды нет.
Новый свет — одна из балашихинских окраин — представляет собой нагромождение типовых бетонных коробок и отделяется от поселка Объединение речкой Вонючкой. Все речки города вытекают с фабрично-заводских подворий и носят это название. А может, существует только одна Вонючка, которая петляет по России, ширясь и крепчая новыми запахами. Образуя запруды, на первый взгляд пригодные для купания.
Мир тесен, Балашиха еще теснее. Я встретил Славу Пекаря.
Фамилия это, кличка, бывшая профессия или особый признак национальной принадлежности, мне неизвестно. Но помогает он мне здорово. Когда-то я пристроил его жену Марину на блатные (прошу не путать с платными) роды, и вот теперь мы вместе со Славой заканчиваем осточертевший за два года ремонт в моей двухкомнатной квартире. Позади остались паркет и линолеум, покраска, поклейка обоев, облицовка и обшивка стен, шкафы и утолки. Слава терпеливо передает свой богатый опыт непривычному к дрелям, сверлам, пробойникам, ножовкам, рубанкам, стамескам и т. п. инструментарию анестезиологу-реаниматологу. После трудов праведных мы иногда высасываем пол-ящика пива, но основательные посиделки — с более крепкими напитками и закуской — устраиваем на Славиной территории. Среди нестандартных арочных проемов, выскальзывающих сбоку дверей, опускающихся со стен кроватей, поднимающихся на потолок люстр и пластиковых ширм, которые при необходимости могут отгородить угол комнаты, хотя бы на время избавляя хозяев и их гостей от общения с подрастающим поколением. У себя дома Слава достиг, на мой взгляд, той степени совершенства, когда дальнейшими улучшениями можно только испортить.
