– Вам же сказано – будет, значит будет… завтра! – поясняли наши чудо-труженики в ответ на все претензии и увещевания. – Вот ведь как с вами тяжело!
Иностранцы принимали эти высказывания за издевку или же черный русский юмор, особенно это подозревали англичане, хотя мы как всегда говорили от чистого сердца и то что думали.
– Пускай пока тут поживут, а то еще ждать их так не поспеют к сроку, кто ж тогда бегать да бороться у нас будет? – пояснила такую тактику мамзель Лесистратова.
– Вы б лучше подумали кто за нас бороться будет? Уже всех надо было набрать, а у нас как всегда – жизнь прошла, а ничего не сделано! – отметил граф Г. радея за государевы интересы.
– А что борцы? У меня на примете есть один – Ванька Полудубный, прямо бык, косая сажень в плечах, и шея в три обхвата… Любого заборет! – пояснила Лиза, проявив неожиданный интерес к стати богатырей.
– А мало будет – так можно для панкратиона и греческо-римских схваток кавказцев набрать. Чистые звери, зубами любого зарежут, как волк ягненка Тут их столько без дела болтается – хоть две роты сформируем! – подал идею Платов.
– Вот и правильно, направим их силы в нужное нам русло. И еще надо что-нибудь придумать…
Все стали придумывать, и на некоторое время воцарилось молчание. Каждый думал о своем, Лиза о девичьем, в частности о богатырях и их мускулатуре, граф Г. о том что Кавказу очень не хватало столь решительного и боевитого генерала как Ермолов, которого как раз собирался туда послать император, дабы принудить к миру и сожительству всех недоусмиренных, Платов же полагал что главное всех построить в ряды, а там уж и само пойдет, что борьба, что к примеру бег с препятствиями по горно-лесистой местности.
Однако мечтание и молчание затянулось несколько неприлично, и граф Г., от скуки ставший вспоминать крымскую природу – и кипарисы и горные сосны, а также древовидный можжевельник, дуб пушистый и даже лох серебристый, почувствовал что вот-вот задремлет. Надо было спасать положение, пока мозговой штурм не превратился окончательно в бабьи посиделки на завалинке, тем более опять в глаза лезла луна.
– Может соревнования по стрельбе? Кто собьет яблоко? – подал идею граф, вспоминая дворянские забавы.
– А это мысль! Можно мушкетеров, можно и лучников… Прекрасно дополнят наши кулачные бои и конные скачки на колесницах. Еще пускай мечут диски, копья, прыгают кто дальше приземлится… Или все вместе – с бегом и борьбой сие называют пентатлон, сиречь пятиборье, – одобрила Лесистратова.
– У нас многие лихо бегают, особливо с каторги, – поделился Платов. – А что до конных бегов, то тут не худо бы помимо античности вспомнить и наш российский опыт. И гипподромы для военных кавалеристов в Петербурге строили, и на Донском поле в Москве за призом графа Орлова пылили. И жокеями были наши, русские люди! Один Сорока Степан чего стоил – равных на верховом круге никого не было! Что ни круг то приз, что ни приз то и спасибо…
– Ну лошадей-то ему из Англии завезли, некто Смит. Кстати сейчас этих Смитов понаедет – не счесть сколько. Инженеры, зодчие, всякие атлеты да жокеи, – напомнила Лиза собравшимся.
Это преданье старины седой заставило экспедиционеров вспомнить историю создания знаменитой орловской породы рысаков, начавшейся с завоза графом Орловым в Россию арабского светлого жеребца Сметанки, за баснословные деньги купленного у турецкого султана. К сожалению Сметанка пал уже через год с небольшим, не выдержав российских грубых конюхов и сурового климата, но успел оставить потомство, от коего и пошла орловская порода. Завозились также лошади и из Дании с Англией и Голландией, все это скрещивалось и смешивалось, Хреновской завод трудился без остановки, покрывая кобыл. Сам государь удостоил его своего посещения, причем полтысячи кобылиц ржали и вставали на дыбы, радостно его приветствуя. Такого рода вещи очень нравились всем царям во все эпохи, и они тут же начинали раздавать брильянты и вольные грамоты.
– Надобно к иноземцам приставить курьера который на все языки учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтоб он сам англичанам мог показать нашу архитектурную работу и каковые у нас в Туле мастера есть, – заметил Платов, как известно смерть не любивший уступать иноземцам.
На том и порешили. Между тем вновь прибывшие инозестранные гости оказывались излишне любопытны и всем недовольны. Таможня им свое добро не давала а норовила и чужое, ими привезенное, отобрать, ружья ихние для стрелковых состязаний не пускали и желали за каждое стаможить чуть не всю его стоимость, да так словно оно золотое.
Шведы, немцы, англичане, примкнувшие к ним чухонцы не говоря о всяких лягушатниках с макаронниками – все ахали, видя лихой казачий патруль, или крестьянскую живописную таратайку, где кучер был борода да рукавицы и сидел черт знает на чем, или городового с необхватным животом, как будто это была прямо диковина и ничего подобного в целом свете нельзя было увидеть.
– Мы рады всем приехавшим, заходите, гости дорогие, будьте как дома, счастливы сделать знакомство! – Лиза привечала всех улыбкой и кланялась высокопоставленным особам.
– Будьте как дома, но не забывайте что вы в гостях! – прибавлял граф Михайло сквозь зубы дабы не раздражать компаньонку.
Для того чтобы успокоить местное население и навести хоть какой порядок была набрана целая армия добровольцев-волонтеров, которым денег вовсе не обещали а пояснили что помогать проведению ай-лимпийских игрищ – их первейший бесплатный долг. Для вящей заманухи Лесистратова даже придумала им особый девиз – «Жаркие летние ночи над нами – взвейтесь вы, соколы, в небо орлами!»
Обряженные в особую форменную одежду, состоявшую из сизо-синей шинели с желтыми как канарейка кантиками, граждане разных полов и сословий, недоучившиеся студенты, мещане, крестьяне, ранее шатавшиеся без дела меж двор, и даже некоторые поблагороднее должны были все время сопровождать иностранных гостей и пояснять им на иноземном языке где горы а где море, где стадионы а где кабаки. Новые баре были капризны и требовательны, все им было не так – то кушанье воняет, то тараканы слишком резвые, то рязанский акцент в немецкой фразе у волонтера не хорош, но традиционное русское радушие и гостеприимство конечно все побеждало, когда лаской, когда увещанием а иной раз даже и силой.
– Ни тпру ни ну, понимаешь ли, стоят и мечтают! – жаловались местные аборигены на непонятливость приезжих. – Ну тупые!
– Да, мне вон один попался – ни украсть ни посторожить, по англицки ни бельмеса не шпрехает, пачпорт у него не в порядке, с виду вроде мужик – а написано баба. Другой бы его конечно сразу за ухо да в околоток да я добрый паренек-то – всего за полтину простил, сам на месте от руки и переправил ему евонный секс куда надо.
– Вот это правильно, чай тоже люди – тоже ведь лопочут что-то по своему, без толмача и не разобрать, но конечно выгоду надо соблюдать, с миру-то по нитке – нам и рубашечка.
Многие жаловались что вся Таврическая губерния превратилась в огромную стройку, кругом только пилят и рубят, так что щепки во все стороны летят, и это мешает наслаждаться великолепными видами Севастополя и Бахчисарая. Одна романтичная француженка-лучница написала в письме, к счастью вовремя перехваченном цензурой, что олимпийским духом в здешних местах и не пахнет, а выросшая у подножия гор олимпийская деревня на самом деле есть город-призрак, и оттого ей весьма тоскливо и одиноко. Чувствительная Лесистратова, просматривавшая письмо по долгу службы, даже всплакнула перед тем как кинуть его в ящик «Для вечного хранения», и промокнула глаза батистовым платочком.
– Ах, господа, вы представить себе не можете как у нас тут много чувств и эмоций! – поясняла она ввечеру графу Михайле и Платову. – Это прямо-таки бурлящий котел страстей!
– Даже через край захлестывает – уже невмоготу. Еще ничего не начато, а уж недовольных полная кошелка, давеча жандармский полковник жаловался что беглых кругом пруд-пруди и к каждому жандарма не приставишь. Следует хоть на время ристалищ кой на кого набить колодки да отправить в Сибирь прохладиться или по крайности запереть в отдаленности, – возражал ей Платов.
– Ну это все проза, а надобно жить поэзией спортивных игр! – уверяла всех Лиза и служба продолжалась далее.
Корабли немецкие, турецкие, британские, испанские и прочих наций так и сновали туда-сюда – для их беспрепятственного прохода даже соорудили на мысе Тарханкут особый маяк белого инкерманского известняка в двадцать саженей вышиной. Седые капитаны набравшись рому, грогу и прочих горячительных напитков иногда промахивались мимо нужного фарватера, но конечно с таким маяком проплыть мимо стало невозможно. Джин и виски как в старом морском припеве звали их к родным берегам и кабакам.
Однако же в трезвом виде англичане проявили неподдельный интерес к сооруженным тульскими мастерами гипподромам и стадионам. Они даже заговорили что это настоящий остров сокровищ, только очень уж дикий и таинственный. Возведенное в ущелье без единого гвоздя стрельбище для мушкетеров и лучников с трибунами из кипариса для царственных особ привело их в такое восхищение что они назвали сие аж восьмым чудом света.
