Она перестала лаять, завиляла хвостом и доверчиво подошла к нему.
– Здоро́во, землячка! – сказал солдат и погладил Альму по спине. – Дом бережешь? Молодец! А вот мы – не уберегли. Извини…
Он еще раз погладил Альму по спине, по животу, потом заглянул ей в глаза и вдруг, точно испугавшись чего-то, отдернул руку. Потом сел на крыльцо и задумался…
Тут к забору подошел другой человек в маске. Солдат вскочил, отдал честь.
– Чего расселся? – строго спросил человек из-за забора. – Давай забирай собаку!
– Товарищ командир! – сказал солдат. – Это – Альма. Знакомых моих собака… Хорошая собака!
– Тут нет плохих-хороших, – сказал командир. – Тут все – объекты!
– Да она вроде со щенками, – сказал солдат. – Я подумал, может, не стоит ее в расход? Может, для науки интерес, товарищ командир?
Тот, кто за забором, куда-то ушел, а потом вернулся еще с одним человеком в халате и маске. Только поверх маски у него были надеты очки, из чего Альма поняла, что он здесь главнее всех…
Человек в очках подошел к Альме, погладил ее, потрогал живот, шерсть… Довольный, пробормотал: «Любопытно, очень любопытно… – и добавил: – Возьмем в институт…» Он даже хотел взять Альму за ошейник, но Альма сердито зарычала и оскалила зубы…
– Не пойдет она, товарищ профессор, – сказал солдат. – Я ее знаю… Она так приучена – дом стеречь… Костьми ляжет, а не уйдет!.. Уж так приучена.
– Приучена так приучена, – согласился ученый. – Пусть сторожит… Это даже лучше. Проведем эксперимент, так сказать, в естественных условиях… – И, подумав, заметил: – Вернее, в противоестественных!..
С этого дня для Альмы началось третье столетие. Оно было совсем иным, не похожим на те два… К Альме стали часто приезжать люди в халатах. Ее кормили, поили, иногда кололи и брали кровь, что было, конечно, больно, но терпимо…
А к концу третьего столетия Альма вдруг радостно обнаружила, что второе солнце на горизонте исчезло… Совсем исчезло… И ночью небо там стало чистым, только светили звезды и сияла луна…
Альма почувствовала такую радость, что вновь полюбила горизонт. Она даже завизжала от радости и вдруг ощутила, что радость рванулась из ее нутра и пошла навстречу этому чистому небу, этим светлым звездам… Она стиснула зубы, чтобы не визжать слишком громко, а радость все увеличивалась, все шла из нее и шла…
В эту ночь у Альмы родилось шестеро щенят. Она всех их вылизала, вычистила, как подсказывал ей неведомо откуда взявшийся опыт, потом накормила теплым молоком и, усталая, счастливая, заснула, согревая теплом всех шестерых…
А к вечеру подъехал неожиданно газик, и оттуда вышел дед. Альма сразу узнала, что это был именно он, дед, хотя он был, как все теперь, в халате и маске…
Дед погладил ее рукой в резиновой перчатке, потрепал за ухом, тихо сказал:
– Здорово, Альмуха! Дождалась…
– Поразительная псина, однако, – сказал ученый, приехавший вместе с дедом. – В организме – никаких отклонений… У всех есть, а у этой – ничего… Ни малейшей патологии… И щенки выглядят нормально. Невероятно! Объясните этот феномен.
– Бывает, – сказал дед, продолжая гладить Альму. – Все бывает…
– Интересная версия, – согласился ученый. – Что ж, будем обследовать ее дальше… Кстати, нам надо заполнить на нее историю болезни… Как ее зовут?
– Альма, – сказал дед.
– Какая порода?
– А черт ее знает… Обычная… Местная порода…
– Возраст?
– Три года…
Альма заворчала и отошла к щенкам. Ей неинтересен стал этот разговор. Кроме того, она испытывала некую неловкость из-за того, что дед соврал… Она-то знала, что теперь ей не три, а триста три года, но интуитивно чувствовала, что таким возрастом уже хвастать не полагается…
Брюки товарища Синицына
(Монолог непутевого человека)
Жизнь наша полна сложностей и загадок. Иногда сделаешь что-нибудь эдакое, ненужное, а зачем сделал, почему – непонятно. Всегда получается: себе же хуже!
Вот как-то летом иду я по улице.
Солнце светит, тепло… Навстречу идут прохожие… Симпатичные, милые люди… Я иду, улыбаюсь… Мне хорошо… Вдруг вижу: идет мужчина с портфелем… Солидный такой мужчина, значительный… На нем – коричневый костюм. И вот в этом коричневом костюме я замечаю непорядок: брюки расстегнуты.
Другой бы на моем месте прошел мимо – и ноль внимания! А я глупый… Мне больше всех надо! Я хочу предупредить товарища, чтоб он, значит, не конфузил себя.
Я кричу ему:
– Товарищ! Товарищ!
Он не слышит.
Я снова кричу:
– Товарищ! Минуточку!
Он не слышит, идет быстро. Я бегу за ним.
Он – за угол. И я – за угол. Он входит в какой-то большой дом, я – за ним.
Он идет по коридору, я его почти догоняю, но тут он входит в какой-то кабинет, я – за ним, а секретарша меня не пускает.
– Вы к кому, товарищ? – спрашивает.
Я говорю:
– Я вот к этому товарищу, который прошел.
Она говорит:
– А по какому вопросу?
А по какому я вопросу? Я не знаю, по какому я вопросу.
Я говорю:
– Я по внутреннему вопросу!
Она говорит:
– К товарищу Синицыну нельзя! Он занят.
Я говорю:
– Да мне, девушка, на минутку, только пару слов ему сказать!
Она говорит:
– Скажите мне, я передам!
Я говорю:
– Вам не могу! Вопрос очень щепетильный…
Она говорит:
– Ну, тогда записку напишите, я передам.
Беру лист бумаги, пишу. Интеллигентно так пишу, чтоб, если кто в записку заглянет, не ставить товарища Синицына в неловкое положение.
Я пишу: «Уважаемый товарищ Синицын! Прошу обратить Ваше внимание на определенную часть туалета, в смысле – брюки, поскольку в них отмечается некоторое несовершенство в смысле пуговиц. С искренним уважением…» Ну и подпись.
Секретарша берет у меня бумагу и говорит:
– Сейчас отнесу! А вы, товарищ, пока здесь подождите…
Я говорю:
– Мне ждать нечего… Я пойду.
Она говорит:
– Нет, посидите. Может быть, у товарища Синицына возникнут какие-нибудь вопросы…
Какие вопросы – непонятно. Но я сижу, жду. Чего жду – не знаю. Через несколько минут выходит секретарша, выносит мою бумагу, а на ней красным карандашом крупно написано: «МИШУЛИНУ, РАЗОБРАТЬСЯ!» Я оторопел, верчу бумагу в руках и спрашиваю:
– Что это значит?
Секретарша говорит:
– Все в порядке. С этой резолюцией идите к товарищу Мишулину!
Я удивляюсь:
– При чем здесь какой-то Мишулин? Ваш начальник чего-то не понял… Это я ему писал… Дайте я объясню…
Секретарша говорит:
– Ничего не надо объяснять! Товарищ Мишулин – заместитель товарища Синицына. Идите к нему в двенадцатый кабинет. Идите скорее, а то он в главк уедет!
Положение идиотское! Другой бы плюнул и ушел, а я – нет… Я иду в двенадцатый кабинет. Я бегу, потому что Мишулин в главк может уйти! У двенадцатого кабинета – очередь. Сидят люди с бумагами, ждут… Я тоже сижу, жду… Чего жду – непонятно!
Вызывают. Вхожу.
– Товарищ Мишулин, получилась глупая ситуация…
Он меня не слушает. Одной рукой по телефону разговаривает, другой – берет мою бумагу, читает и справа крупно пишет: «СОГЛАСЕН!» Я обалдел. Говорю:
– Товарищ Мишулин, с чем вы согласны?! Вы меня послушайте…
Он говорит:
– Мне все ясно! Идите в двадцать седьмую комнату, согласуйте с Рязанцевым!
Я кричу:
– При чем здесь Рязанцев?! Вы вникните в суть… Я ведь что хотел…
Он говорит:
– Идите, идите, мне некогда! Пусть Рязанцев подпишет, а потом пойдете в общий отдел…
Я говорю:
– При чем здесь общий отдел?
Он говорит:
– Идите скорее, а то Рязанцев на обед уйдет!
Я бегу. Я уже нервничаю. Я уже боюсь упустить Рязанцева.
Рязанцев мою бумагу подписывает, меня не слушает, посылает в общий отдел.
В общем отделе одни женщины сидят, мне с ними вообще говорить не о чем; они берут мою бумагу, ставят на ней номер и печать, кладут в папку и говорят:
– Все в порядке, идите – вас вызовут!
Плюнул я, повернулся и пошел.
Думаю: «Горите вы здесь все синим пламенем! Что я из-за вас переживать должен?!» Иду по коридору, вижу: идет дорогой мне товарищ Синицын, в коричневом костюме, брюки у него расстегнуты.
Я обрадовался, кричу:
– Товарищ Синицын!
Он – от меня. Я – за ним. Он – в кабинет. Я – за ним. А секретарша меня не пускает.
Я ору:
– Дайте мне сказать ему два слова!
Она говорит:
– Товарищ Синицын занят. Пишите бумагу!
Я говорю:
– Я не буду писать бумагу! Я уже писал бумагу… Я больше к Мишулину и Рязанцеву ходить отказываюсь… У меня уже печать стоит!.. У меня уже бумага в деле в общем отделе!
Стою я бледный, меня всего трясет.
Секретарша говорит:
– Не волнуйтесь, товарищ! Сейчас все выясним! – Звонит она по телефону, чего-то выясняет и говорит:
– Вашей бумаги в общем отделе уже нет.
– Как – нет? – спрашиваю. – А где же она?
– Не знаю, – говорит секретарша. – Очевидно, пошла по инстанциям. Заходите в понедельник, тогда и выясним.
