— Я же сам видел… Она принесла с собой в постель кухонный нож… И уже начала резать… Нож-то холодный, я и почувствовал…
— Но зачем ей это? Она что, с ума спятила?
— Вечером она скандал мне закатила… На роузэ к вам не пошла… Сказала, что ей кто-то из родни донес, будто я завел молодую любовницу… Вешать надо таких родственников! В этой семье все — убийцы!.. Ох, господи! Замешкайся я еще на секунду, отрезала бы подчистую!..
Неожиданно дядюшка Наполеон глухо сказал:
— Вот оно что! Теперь понял.
Мы все невольно посмотрели на него. Стиснув зубы, дядюшка добавил срывающимся от ярости голосом:
— Я знаю, какой подлец все это подстроил!.. Этот человек хочет опозорить всю нашу семью… Он готовит заговор против семейной чести!
Всем было совершенно ясно, кого имеет в виду дядюшка.
Асадолла-мирза, стараясь сохранять серьезность, с деланной озабоченностью спросил:
— Ну, и удалось ей отрезать хоть кусочек?
Дядюшка Наполеон, не обращая внимания на общий смех, процедил:
— Ох и проучу же я его!.. С семейной честью не шутят!
Шамсали-мирза с видом судьи поднял руку, призывая всех к тишине, и заявил:
— Правосудие не терпит суеты… Вначале необходимо провести расследование, и лишь потом можно выносить приговор. Господин Дустали-хан, прошу вас, отвечайте на мои вопросы точно и без утайки.
Жертва неудавшегося покушения, Дустали-хан по-прежнему неподвижно лежал на ковре, обхватив себя руками под животом.
Шамсали-мирза взял стул и уселся поближе к пострадавшему, собираясь начать допрос, но вмешался дядя Полковник:
— Князь, отложите это до завтра. Бедняга так напуган, что ему сейчас не до разговоров.
Шамсали-мирза неодобрительно посмотрел на него:
— Следствие дает наибольшие результаты, когда его начинают немедленно после совершения преступления. До завтра факторы, способствующие установлению истины, могут потерять эффективность.
Маш-Касем, с интересом наблюдавший за этой сценой, подтвердил:
— Это уж точно. Еще неизвестно, кто из нас до завтра доживет-то. Вот, к примеру, один мой земляк…
Поймав неодобрительный взгляд Шамсали-мирзы, Маш-Касем оборвал себя на полуслове, а Шамсали-мирза вновь повернулся к Дустали-хану:
— Итак, как я уже сказал, отвечайте на мои вопросы точно и правдиво.
Дядюшка Наполеон, уставившись в пространство, пробормотал:
— Без сомнения, это дело рук того негодяя… Он взял на вооружение стратегию Наполеона, о которой я же ему и рассказывал. Наполеон говорил, что в бою надо наносить удар в самое слабое место противника. Этот человек понял, что мое слабое место — Дустали-хан. Мерзавец знает, что я вырастил Дустали-хана и он мне все равно как сын, что и Дустали, и жена его — близкие мне люди…
И дядюшка еще несколько минут распространялся о чувствах, связывающих его с Дустади-ханом особыми душевными узами. Он, конечно, и до этого не раз сообщал всем, что вырастил и воспитал Дустали-хана. И хотя тому уже перевалило за пятьдесят, дядюшка до сих пор относился к нему, как к ребенку. Покончив с воспоминаниями, дядюшка повернулся к Дустали-хану:
— Дустали, прошу тебя, в благодарность за ласку и заботу, которыми я окружал тебя с малолетства, отвечай на вопросы Шамсали-мирзы со всей искренностью, потому что мы обязаны сегодня установить истину. И всем должно стать так же ясно, как уже ясно мне, кто именно донес на тебя Азиз ос-Салтане… Это обстоятельство важнее всех других, потому что настал критический момент в жизни нашей семьи. Мы стоим на грани катастрофы… И первой это должна осознать моя сестра. Ей необходимо понять, с каким человеком она связала свою судьбу, и сделать выбор между ним и нашей семьей.
Но Дустали-хан, вероятно, пропустил мимо ушей речь дядюшки и продолжал пребывать во власти своих кошмарных видений, потому что неожиданно он дико вытаращил глаза, снова прижал руки все к тому же месту и в испуге заорал:
— Ой, отрезала!.. Спасите! Ножом кухонным отрезала! Острым, как бритва…
Дядя Полковник зажал ему рот рукой и прикрикнул:
— Замолчи, дурак! Не позорь нас! Ничего тебе никто не отрезал. Целый ты, невредимый!
Дядюшка Наполеон бросил на Дустали-хана презрительный взгляд:
— Что за люди пошли! Что за времена!.. В меня из ружей стреляли, штыками меня кололи, саблями рубили, шрапнелью засыпали — и хоть бы раз я испугался! А тут, увидел кухонный нож — и от страха уже сам не свой!
Маш-Касем с готовностью подхватил:
— Ага-то наш, слава тебе господи, храбрый, чисто лев!.. Помните, в битве при Кахкилуйе этот самый Джан-Мамад как прыгнет на вас с кинжалом!.. Прямо, как сейчас, помню! Но ага одним ударом сабли мигом его пополам разрубил — от макушки до пупа!.. А тут увидел человек кухонный нож и уже чуть богу душу не отдал!.. Да ведь у него ничего и не отрезали-то. Уж если он сейчас так убивается, что б с ним было, если б и вправду отрезали?
Асадолла-мирза, из страха перед дядюшкой и своим братом Шамсали-мирзой усиленно сдерживавший смех, предложил:
— Надо бы посмотреть. Может, и на самом деле отрезали?
Шамсали-мирза смерил его гневным взглядом:
— Брат!
По знаку дядюшки Маш-Касем поднес к губам Дустали-хана плошку с сэканджебином и заставил беднягу сделать несколько глотков. Шамсали-мирза собрался начать допрос, но дядюшка Наполеон жестом остановил его:
— Минутку, ваше сиятельство… Женщины и дети, марш по домам! Здесь останется только моя сестра.
Дядюшка взял мою мать за руку и отвел в сторону. Итак, он хотел, чтобы мать непременно присутствовала при допросе!
Женщины без разговоров покорно направились по домам. Я с тоской проводил взглядом Лейли, которая под черной ажурной чадрой казалась в тысячу раз красивее. Сам я тоже двинулся домой, но неожиданно громкий всплеск голосов заставил меня изменить решение, и я, крадучись, вернулся и притаился за беседкой. Шум подняла Фаррохлега-ханум, отказавшаяся выполнить дядюшкин приказ. Дядюшка Наполеон сурово сказал:
— Ханум, дорогая, вам здесь не место. Извольте уйти.
— Почему же этой ханум можно остаться, а мне, видите ли, здесь не место?
— Моя сестра имеет к этому делу непосредственное отношение.
Дядюшка, видно, забыл, что за поганый язык у Фаррохлега-ханум.
— Интересно! Азиз ос-Салтане хотела своему мужу кое-что отрезать, а оказывается, ваша сестра имеет к этому непосредственное отношение?!
Асадолла-мирза, не в силах больше сдерживаться, пробормотал:
— К этому происшествию имеют отношение все женщины. Это событие — трагедия для всей прекрасной половины человечества!
Дядюшка сердито зыркнул на него и, сделав вид, что забыл о присутствии Фаррохлега-ханум, приказал:
— Начинайте, ваше сиятельство.
И Шамсали-мирза приступил к допросу с таким видом, будто вел разбирательство в зале суда.
— Господин Дустали-хан, назовите свое имя… простите, я хотел сказать, познакомьте нас с подробностями происшествия.
Тот, слегка приоткрыв глаза, простонал:
— Какие еще подробности?! Чуть было не отрезала — и все тут! Уже и резать начала!
— Прежде всего скажите, когда точно имело место это событие?
— Откуда я знаю? Сегодня вечером, когда же еще?! О господи, ну и вопросы!
— Господин Дустали-хан, я прошу вас указать точное время.
— Оставьте меня в покое! Не приставайте!
— Господин Дустали-хан, я повторяю свой вопрос: в котором именно часу случилось это событие?
— Ну откуда же мне знать?! Я протокол не вел… Просто увидел вдруг, что она вот-вот отрежет.
Шамсали-мирза начал злиться.
— Дорогой мой, вы стали жертвой покушения. Замышлялось членовредительство… Обвиняемая была намерена отрезать вам… э-э… фрагмент вашего уважаемого организма, а вы не можете даже назвать час этого прискорбного события!
Дустали-хан, окончательно выйдя из себя, взорвался:
— Знаете что, ага! Я на этом, как вы говорите, «фрагменте» часы не ношу!
Асадолла-мирза оглушительно захохотал. Он так смеялся, что из глаз у него потекли слезы. На повелительные жесты дядюшки и брата, призывавших его к порядку, он лишь бормотал сквозь смех:
— Моменто… моменто…
Постепенно его смех заразил дядю Полковника, а за ним захихикал и Маш-Касем. Шамсали-мирза в гневе нахлобучил на голову шляпу:
— В таком случае, господа, разрешите откланяться. Не хочу мешать вашему веселью!
Его с трудом усадили обратно. Асадолла-мирза невероятным усилием воли взял себя в руки. Допрос возобновился.
— Господин Дустали-хан, отвлечемся от этого вопроса… Скажите, нож, о котором вы упоминали, был по форме и размерам ближе к кинжалу или к столовому ножу?
Между тем, у Дустали-хана снова началась истерика, но едва он выкрикнул: «Ой, отрезали!» — как его заставили замолчать. Чуть отдышавшись, он ответил:
