— Кухонный он был! Кухонный!
Все присутствовавшие расселись на стульях вокруг Дустали-хана и внимательно слушали.
— В какой руке она держала нож?
— Ну откуда ж я знаю?! Я на это не обратил внимание.
Вместо него решил ответить Маш-Касем:
— Ей-богу, зачем же врать?! Мясник, к примеру, когда мясо режет, завсегда нож в правой руке держит — я сам видел.
Шамсали-мирза повернулся к Маш-Касему и хотел что-то сказать, но в этот момент Дустали-хан завопил:
— Мясник! А-а-а! Ты сказал: «Мясник»?! Мяс-ни-и-и-к!
Дядя Полковник снова зажал ему рот рукой, а Шамсали-мирза продолжил:
— Итак, обвиняемая, по-видимому, держала нож в правой руке. А в левой у нее что-нибудь было?
Тут уж, конечно, не утерпел Асадолла-мирза:
— А в левой она небось держала тот самый уважаемый фрагмент!..
Фаррохлега-ханум пришла в негодование и, заявив, что подобные высказывания оскорбляют ее зятя — его фамилия была Фаргемен, — в виде протеста покинула сад, хотя ей страсть как хотелось остаться, чтобы заполучить новую тему для сплетен.
Шамсали-мирза повел следствие дальше:
— Господин Дустали-хан, сейчас будьте особенно внимательны, поскольку следующий вопрос имеет огромную важность. Скажите, а в момент покушения вы… — Он замялся, а затем тоном прокурора объявил: — Для обсуждения этого вопроса я вынужден попросить очистить зал суда от посторонних.
Дядюшка Наполеон запротестовал:
— Что значит «посторонних», ваше сиятельство?! Мы здесь все свои, а сестре я скажу, чтобы пока отошла в сторонку… Сестрица, ты пойди прогуляйся, потом приходи обратно.
Моя мать, обычно боявшаяся выражать свое мнение при дядюшке, неожиданно резко ответила:
— Ага, я ухожу домой! Всему есть предел!.. В мои годы не пристало играть в детские игры!
Но дядюшка властно взглянул на нее и непререкаемым тоном заявил:
— Я сказал, отойди на минутку в сторону!
У перепуганной матери не хватило смелости возразить, и она подчинилась. Шамсали-мирза с минуту помолчал, потом поднялся с места, нагнулся к уху Дустали-хана и шепотом что-то спросил. Дустали-хан энергично запротестовал:
— Да вы что!.. Господь с вами! Да чтоб я с этой старухой… Вы сами разве не знаете, какая она уродина?!
Асадолла-мирзу снова прорвало. Подмигнув, он громко сказал:
— Вопрос-то был не иначе как про Сан-Франциско! — и захохотал.
Дядюшка Наполеон, потеряв терпение, гаркнул:
— Как не стыдно! — а потом повернулся к Шамсали-мирзе: — Ваше сиятельство, основной вопрос совсем в другом. Я хочу, чтобы этот бедняга признался нам, кто сообщил его жене, что у него якобы есть молодая любовница. Вы же спрашиваете его бог знает о чем…
Шамсали-мирза поднялся со стула и надел шляпу.
— В таком случае, милостивый государь, сами и ведите допрос. А я позволю себе откланяться. Судье нечего делать там, где не уважают служителей правосудия!
Родственники суетились вокруг Шамсали-мирзы, упрашивая его не уходить, когда с крыши дома Дустали-хана раздался крик:
— Так вот куда этот негодяй смылся!.. Я его сейчас в порошок сотру!
Все повернулись в ту сторону. На крыше стояла ханум Азиз ос-Салтане. Как видно, не дождавшись возвращения мужа, она отправилась на поиски.
Дядюшка крикнул:
— Не шумите, ханум! Что вы затеяли?
— Спросите лучше у этого никчемного мерзавца!.. Я-то знаю, и он знает… — Не договорив, она торопливо спрыгнула с невысокой крыши к себе во двор и скрылась из виду. Дустали-хана от страха колотила дрожь.
— Сейчас она сюда придет! — вопил он. — Спасите меня!.. Спрячьте куда-нибудь! — и было вскочил с места, чтобы убежать, но его заставили сесть обратно.
— Успокойтесь же… Мы все здесь, рядом… Надо в конце концов разобраться.
Но Дустали-хан все порывался вскочить и удрать, и Маш-Касем, повинуясь знаку дядюшки, крепко схватил его за плечи:
— Да ты сиди, милок, сиди… Ага наш здесь… Да и вообще, чего из-за пустяка волноваться-то…
Дустали-хан взревел:
— Ты что, тоже спятил?! Она меня чуть не убила — это, по-твоему, пустяк?!
Асадолла-мирза сказал:
— Маш-Касем имел в виду тот фрагмент, который она хотела отрезать. И он совершенно прав: вряд ли этот предмет так уж значителен.
Маш-Касем невозмутимо подхватил:
— Я и говорю, зачем мне врать?! До могилы-то…
Дядюшка Наполеон хотел было на них цыкнуть, но не успел — в ворота с силой заколотили.
Дустали-хан вцепился в полу дядюшкиной абы:
— Душой отца вашего покойного заклинаю!.. Не открывайте! Боюсь я этой ведьмы!..
В голосе его звучала такая мольба, что все на мгновенье застыли в нерешительности. А стук молотка в ворота не утихал ни на секунду. Наконец дядюшка Наполеон сказал:
— Беги, Маш-Касем, открой. Ну и позор!
Дустали-хан, трясясь от страха, почти забрался, к дядюшке под абу. Едва ворота открылись, в сад, как вырвавшаяся из клетки тигрица, влетела Азиз ос-Салтане. Неприбранная, без чадры, она, угрожающе размахивая веником, двинулась в нашу сторону.
— Где этот мерзавец? Где эта голь перекатная?… Он у меня сейчас попляшет! Места живого на нем не оставлю!..
Дядюшка Наполеон, мужественно заслоняя своим телом Дустали-хана, властно приказал:
— Замолчите, ханум!
— И не подумаю!.. А вы-то тут при чем? Чей он муж: мой или ваш?
Родственники попытались ее утихомирить, но дядюшка Наполеон поднял руку, призывая всех к тишине:
— Ханум, честь и достоинство нашей семьи выше подобных дурацких скандалов. Прошу вас, объясните, в чем дело.
— Вы лучше спросите у этого подлеца!.. Пусть вам этот потаскун сам все объясняет!
— Может быть, вы скажете нам, кто сообщил вам о связи вашего супруга с некой молодой особой?
— Кто сообщил, тот сообщил!.. А этот-то мерзавец, враль бесстыжий, уже год как придуривается. Я, мол, устал, заболел, сил нету, и еще не знамо чего!.. А сам-то с женой мясника Ширали… Да я его на клочки разорву, паразита!..
Собрав последние силы, Дустали-хан выдавил из себя полукрик-полустон:
— О, святые, заступитесь!
Дядя Полковник, повинуясь безотчетному порыву, зажал рот Азиз ос-Салтане. Имя мясника Ширали словно пригвоздило всех к земле.
Наш квартальный мясник Ширали был человеком крайне опасным. Ростом под два метра, весь вдоль и поперек разукрашенный татуировкой, на бритой голове — многочисленные следы ножевых ран. Характер и повадки Ширали вполне соответствовали его устрашающей наружности. Рассказывали, что Ширали одним ударом своего секача отрубил голову человеку, водившему шашни с его женой, а поскольку любовников застали в весьма неприглядной ситуации, Ширали отделался всего шестью месяцами тюрьмы. Я не раз слышал об этой истории от взрослых, сам же доподлинно помню, что лавка Ширали порой пустовала по три-четыре месяца — говорили, что мясник в это время сидел в тюрьме. По натуре он не был злобным человеком, но жену свою ревновал необычайно. Несмотря на свирепость супруга, жена Ширали, которая, по всеобщему утверждению, была одной из первых красавиц города, продолжала тайком погуливать.
Когда я однажды попросил Маш-Касема рассказать мне про Ширали, ой сказал: «Э-э, милок, зачем же врать?! До могилы-то… Ширали, он ведь на ухо туговат, пересудов людских не слышит. И до него только тогда доходит, когда он своими глазами видит, чем его женушка занимается. Ну а уж тогда кровь в нем вскипает, и он со своим секачом на людей бросается… Нынче-то, говорят, он поумнел… А когда в деревне жил, говорят, четырех дружков своей благоверной на куски порубил…»
И поэтому в тот вечер я прекрасно понял причину ужаса Дустали-хана, и изумление собравшихся в саду при упоминании имени Ширали — я сам однажды на базаре видел, как, вспылив, мясник запустил своим секачом в пекаря. Попади секач в голову, черепушка пекаря, без сомнения, раскололась бы пополам, но, к счастью, секач врезался в дверь пекарни, и потом только сам Ширали сумел вытащить его.
Голос Асадолла-мирзы вывел из оцепенения оторопевших от страха и удивления людей:
— Моменто!.. Вот уж действительно моменто!.. Чтобы такой слабак, как Дустали-хан, умудрился съездить в Сан-Франциско с женой Ширали?! Боже праведный!.. — И, повернувшись к Азиз ос-Салтане, продолжил: — Азиз-ханум, напрасно, честное слово, напрасно хотели вы его обкорнать! Дустали за это расцеловать следовало. Да на вашем месте за такой подвиг я наградил бы его уважаемый фрагмент именными часами!..
Но Азиз ос-Салтане было не до шуток. Она остервенело завопила:
— А ты заткнись! Тоже мне князь, вместо денег — грязь! — и замахнулась веником, но Асадолла-мирза ловко увернулся от удара.
Отойдя на безопасное расстояние, он сказал:
— Моменто, моменто! А чего вы на меня-то взъелись? Этот ишак ездит с женой Ширали в Сан-Франциско, а я почему-то должен выслушивать вашу ругань… Пусть уж ее Ширали слушает, — и закричал в сторону дома мясника: — Эй, Ширали!.. Ширали!.. Иди сюда!..
