Находясь в районе боевых действий, он и Тарасюк ждали важный пакет для передачи по назначению, и ждать пришлось несколько дней. И тут, в этих местах, появился снайпер противника, мало того, что весьма успешный, но и с известной долей цинизма – он бил свои цели исключительно в левый глаз. Из штаба прислали группу из пяти свеже-обученных снайперов с новенькими СВД, плюс инструктора – типа на практику. В группе было две девушки, и в первый же день одна из них получает пулю, естественно, в левый глаз. Рассвирепевший Аким набил морду инструктору, а потом привлек Тарасюка и устроил натуральную снайперскую засаду. Тарасюк нашел кучу подножных материалов, из которых было изготовлено несколько весьма реалистичных чучел, причем на месте левого глаза был пришит кусочек жести от консервной банки. Оставшиеся снайперы и добровольцы из местных солдат стали изображать с помощью этих чучел бурную жизнь, а Аким и Инструктор засекли вражеского снайпера и сняли его с дуплета. Так Аким приобрел в пользование FR – F1, да еще со штучным глушаком.
Сама торговля была достаточно рутинной. Увидя на поясах Таракана и Старшины Маузер и Браунинг Хай Пауэр в деревянных кобурах, вождь пришел в возбуждение и возжелал все сразу и на халяву. Сзади к ребятам стала подтягиваться группа пейзан с дубинами, но когда трое из них в абсолютной тишине, истекая кровью, рухнули на землю, а чуть позже громкая пулеметная очередь подожгла одну из хижин… то местная общественность моментально приступила к заключению мира и тушению пожара. Короче, наши негоцианты привели четырех носильщиков и как довесок – симпатичную туземку топлесс.
Как выяснилось при допросе с пристрастием, эта африканская красавица была никто иная, как неудавшаяся невеста Трюмо. И в общем процессе ее, так сказать, до кучи выменяли у вождя вместе с носильщиками. Сказать, что Барон был взбешен, это значило ничего не сказать, но дальнейшее повествование членов торговой делегации удивило даже его… На подходе к деревне Трюмо честно рассказал ребятам, что там находится его невеста и главной его целью вызволить ее из плена. А когда Таракан удивленно спросил, а чего же, мол, Трюмо остался допахивать в Легионе контракт, хотя калым за невесту уже потерял актуальность… Трюмо просто ответил: 'Но я же дал слово'. Невеста Трюмо, которая звалась Аша, была к этому времени уже вдовой, ее муж удачно наступил на мину и Тарасюк не видел больших трудностей в торге. Но, как выяснилось, вождь и сам положил глаз на девушку и, благосклонно согласившись на обмен Маузера, Браунинга Хай Пауэр, Штурмового Люггера и еще тройки пушек попроще на четверку носильщиков, присовокуплять к ним Ашу отказался наотрез. И тут Тарасюк, безмерно загрустив, явил восхищенным взорам окружающих золоченую Ламу с перламутровыми щечками, и вождь был сражен наповал (не в буквальном смысле). Так что Трюмо получил невесту, группа – носильщиков, а ребята – больших звиздюлей от командира. Но Барон, пораженный гуманизмом Тарасюка, да и за Тараканом такие вспышки доброты раньше не замечались, всех условно простил. Тем более профессор Иванов, как официальный начальник экспедиции, попросил простить всех участников мелодрамы, заявив, что негоже благородному командиру наказывать добровольных помощников Ромео и Джульетты. На что Барон проворчал, что, мол, хорошо Тарасюка не было в Вероне, а то бы тогда Шекспиру было не о чем писать, и он умер бы от голода.
Слава Всевышнему, и у Профессора, и у Барона было нормальное чувство юмора, но бывают в жизни и другие ситуации. Смешнее всего, когда сталкиваются военный и гражданский начальники, и как минимум у одного из них нет чувства юмора. Помню, везли мы как-то сельхозтехнику на большом пароходе. Сопровождающим оную колхозникам появляться на палубе днем было запрещено, идти до пункта разгрузки было много дней, то есть тоска была страшная и каждый изгалялся как мог. Наиглавнейший колхозный зампотех придумал повинность – каждый день проверять брезентовые чехлы на пушках комбайнов, мол, чтобы орудия от морского воздуха не заржавели, а лазать в трюмах – это не сахар. Ну, мы и придумали хохму, причем, вместе с моряками… Зампотеху по секрету доложили о том, что выхлопные трубы надо затыкать ветошью, пропитанной солидолом, а то от особых морских солей движки накроются. А моряки доложили Чифу, являющемуся морской реинкарнацией нашего зампотеха, что сумасшедший армеец смазывает ветошь напалмом и пожарная безопасность корабля под угрозой. Чиф был парашютистом на один рейс, для галочки в личном деле, и команда его "обожала", зампотех был, кстати, тоже из этих. Склока была супер! Был вынужден вмешаться капитан, и когда эти два идиота решили при нем поджечь бедную ветошь для того, чтобы каждый мог доказать свою правоту, Кэп обложил их тройным морским перехлестом через малый загиб. И к огромному удовлетворению экипажа и пассажиров, на неделю отправил их под домашний арест, причем в одной каюте. Так что, после ареста эта пара занималась исключительно выяснением отношений между собой. Не зря говорится, что Капитан в море – первый после Бога. И я думаю, капитан все прекрасно знал и понимал. На то он и Капитан.
А очередной наш анабазис тем временем продолжался. Во всех смыслах с новыми силами экспедиция продолжила путь. Осталась одна ночевка и дневной переход. Трюмо предложил устроить ночлег на поле 'Железной птицы'. Место пользовалось у местных дурной славой и посторонних там быть не должно. К вечеру наш небольшой караван вышел к этому полю, и птица там действительно была. Посредине большой проплешины валялся проржавевший, но, тем не менее, легко узнаваемый по характерному трехносому профилю старый добрый Юнкерс 52. Сразу возникли полемики по поводу, откуда!? Профессор считал, что этот раритет обслуживал кого-то из местных вождей и Аким его поддержал, но вернувшиеся от останков самолета Таракан и Тарасюк предъявили железный крест и полуистлевший погон обер-лейтенанта Люфтваффе. И Арканя, обрадованный возможностью хоть раз адекватно ответить на бесконечные Акимовские приколы, спросил соболезнующее -любопытным тоном: 'И какие же из местных вождей награждают своих пилотов такими наградами? Неужели у лейтенанта Акимова и на это есть своя версия?'. Все окружающие, кроме носильщиков, естественно, радостно заржали, так как юмор Акима давно и успешно достал всех. А результаты исследования трехмоторного раритета озадачили всех кроме местных пейзан, в Юнкерсе был десяток стандартных интендантских ящиков Вермахта с уже знакомыми эмблемами Африканского корпуса Эрвина Роммеля, и в них были небольшие мотки тяжелой темно-серебристой проволоки со странным многогранным сечением. Профессора Иванова эта проволока чрезвычайно заинтересовала, он достал маленький хитрый приборчик и какие-то химикаты, и стал проводить экспресс анализ. Аким не преминул подправить свой имидж, провозгласив, что такой набор инструментария должен быть у каждого истинного этнографа, но стушевался под недовольным взглядом командира и недоуменным профессора. А Арканя добавил, что такой длинный язык может быть только у истинного Акима. Аким промолчал, но про себя поклялся страшно отомстить.
К ночи проявились еще небольшие странности. Со стороны самолета явственно стало видно багровое мерцание, и, к тому же, руки всех, кто трогал эту непонятную проволоку, также светились в темноте красными пятнами. Трюмо, строго допрошенный Бароном, доложил следующее:
– Он тут ночевал неоднократно, и багряные духи ни разу не сделали ничего плохого ни ему, ни его спутникам.
Барон приказал переместиться на самый дальний от самолета край поля, пообещал за любое поползновение вернуться к самолету, привязать Тарасюка к ближайшему баобабу, и почти успокоился. Красное свечение было далеко не самое загадочное, виденное им и его ребятами за последние два года, одно слово – Африка.
И вот караван добрался до долгожданной реки Чиумбе, но сюрпризы не кончались. Судов было два… Прекрасно вооруженный быстроходный катер и жуткая самоходная баржа с дизелем и спаркой виккерсов. На берегу нас встретил некто, имеющий право приказывать, и приказ его был настолько своеобразным, что профессор Иванов выдал такую затейливую матерную оду, что сразу стало ясно, что в его биографии явно был корабль торгового флота, наверняка приписанный к одесскому морскому пароходству.
Даже Тарасюк одобрительно пробормотал:
– Ну, як я все-таки обожнюю інтелігентів.
А приказ был следующим. Содержимое одного из ящиков в сопровождении двух ассистентов незаметно уходило на катере, а остальные люди и ящики, максимально вызывающе и не скрываясь, должны были чапать на барже в другую сторону, стараясь вызвать к себе нездоровый интерес окружающей фауны. И если такой интерес будет вызван, ящики надо было демонстративно утопить в глубокой стремнине.
Итак, первыми удалились грузчики, после чего умчался катер, ну, а потом, предварительно занеся ящики на баржу, тронулись и мы. Погони не было, зато была засада. С берега затрещали автоматы, шкипер и рулевой сползли на настил капитанского мостика, пятная его кровью. В ответ незамедлительно забубнили Виккерсы, весело затрещали Калаши. Барон, плюнув на инструкции, и обозначив изящной матерной композицией то, что люди ему важнее любого груза, приказал кидать ящики в воду, благо глубина тут была приличной, и слой ила составлял ее значительную часть. Первые три ящика стремительным домкратом пошли на дно, но четвертый нагло заколыхался на речной волне. Положение спас Аким, применивший по цели гранатомет. После взрыва стрельба сама по себе закончилась, видимо, нападающих больше ничего не интересовало.
