Псмит тем временем изнывал. Неслыханно, сказал он, чтобы человека лишили доверенного секретаря, даже не спросив у него разрешения.
— Это причиняет мне величайшие неудобства, — сообщил он Майку, меланхолично забредя в Кассовый Отдел как-то днем в период затишья. — Мне тебя не хватает на каждом шагу. Твой острый ум и готовность посочувствовать были для меня бесценны. А где я теперь? В темнице. Только что я развил мысль, не лишенную блеска. Сообщить ее было некому, кроме неофита. И я сообщил ее ему, а дурень только рот разинул. Говорю вам, товарищ Джексон, я чувствую себя, подобно льву, которого лишили его львенка. Я чувствую себя, как Маршалл, если бы с вывески их магазина убрали Снелгрува, или, как мог бы почувствовать себя Гайд, проснувшись поутру и обнаружив, что Парка с ним больше нет. Товарищ Росситер делает, что может. Мы все еще скорбно поминаем «Манчестер Юнайтед» — вчера в первой же кубковой игре они вылетели, и товарищ Росситер носит траур — но это совсем не то. Я пытаюсь работать, но и это бесполезно. Меня влекут от гроссбуха к гроссбуху, чтобы рассеять мою печаль. И когда добиваются от меня улыбки, полагают, будто я забыл. Но я не забываю. Я сломленный тростник. Новый образчик, которым заменили тебя, так близок к Пределу, как мне еще не доводилось видеть. Природная язва. Ну-ну, мне пора. Товарищ Росситер ждет меня.
Преемник Майка, юнец по фамилии Бристоу, постоянно погружал Псмита в меланхолические размышления. Худший его недостаток — исправлению не поддающийся — заключался в том, что он не был Майком. Другие же — в теории поддающиеся — были многочисленными. Покрой его одежды ввергал в ужас чувствительную душу Псмита, стоило ему взглянуть на нее. Тот факт, что неофит носил съемные манжеты, которые перед началом работы снимал и складывал глянцевитой пирамидкой на конторке перед собой, не являлся доказательством врожденной порочности характера, однако не мог не восстановить против него Старого Итонца. Согласно философии Псмита человек, надевший съемные манжеты, преступил предел человеческой терпимости. Вдобавок Бристоу щеголял черными усиками и кольцом, а это, как Псмит указал Майку, ставило последнюю точку.
Майк иногда заходил в Почтовый Отдел послушать разговоры этой пары. Бристоу всегда был само дружелюбие. Он обычно именовал Псмита «Смити», что очень смешило Майка, но Псмита, словно бы, особенно не забавляло. С другой стороны, когда он, практически неизменно, называл Майка «Мистер Крикетист», Майк, казалось, никакого юмора здесь не улавливал, хотя такое обращение всегда вызывало у Псмита бледную истомленную улыбку, будто разбитое сердце подбодрилось против собственной воли.
Общий результат появления Бристоу сводился к тому, что Псмит в отсутствие тягот срочной работы большую часть своего времени проводил в пределах Кассового Отдела, беседуя с Майком и мистером Уоллером. Последний словно бы не разделял неодобрительное отношение других глав отделов к визитерам их подчиненных. Если только работы не было действительно много, — а тогда из его уст срывалась мягкая укоризна, — он не возражал, что Майк для Псмита всегда дома. Эта терпимость как раз порой и навлекала на него немилость мистера Бикерсдайка. Управляющий не так уж часто обходил дозором контору банка, но это случалось, и беседа, которая последовала после того, как он застал Хатчинсона, служащего Кассового Отдела, уютно откинувшимся на табурете к стене и читающим спортивные новости из розовой газеты приятелю из Отдела Внешних Счетов, который вольно раскинулся на полу возле него, не принадлежала к самым блаженным воспоминаниям мистера Уоллера. Но мистер Уоллер был слишком мягкосердечен и предпочитал не докучать своим помощникам, если это не было абсолютно необходимо. Суть же заключалась в том, что штат Нового Азиатского банка был раздут. В избытке была не работа, в избытке были люди.
Лондонский филиал банка в сущности представлял собой не более, чем питомник. Восточные филиалы постоянно требовали все новых служащих; вот они и постигали в лондонском филиале тонкости банковского дела, была ли там для них работа или нет.
Вслед за одним из этих псмитовских визитов мистер Уоллер вдруг проявил новую и совершенно неожиданную грань в своем характере. В состоянии некоторой депрессии Псмит пришел, чтобы, как обычно, обсудить Бристоу. Оказалось, что утром Бристоу явился на службу в щегольском жилете такой впечатляющей расцветки, что Псмит категорически отказался сидеть в одном отделе с подобным жилетом.
— Из-за комбинации товарищей Бристоу и Бикерсдайка, — жалобно сказал Псмит, — работа становится для меня непосильной. Начинает циркулировать шепот: «Псмит вышел в тираж. Как реформатор он не более, чем „еще там присутствовал“. Он теряет свою искрометность». Но что я могу? Приглядывать за ними обоими единовременно я не в силах. Едва я сосредоточусь на товарище Бикерсдайке и словно бы принесу ему пользу, что происходит? А то, что товарищ Бристоу втихомолку ускользает и обзаводится чем-то вроде пламенного шерстяного заката. Я узрел сию вещь внезапно. Говорю вам, я был потрясен. Жилет этот бьет вас внезапностью. Как тут рукам не опуститься? Я всегда прилагаю усилия думать хорошо о ближних моих. Как энергичный социалист я тщусь увидеть то прекрасное, что в нем имеется, но это тяжко. Товарищ Бристоу — самый веский аргумент против равенства людей, с каким я когда-либо сталкивался.
Именно тут мистер Уоллер и вмешался.
— Я думаю, вы, право же, должны позволить Джексону заниматься его работой, Смит, — сказал он. — Слишком уж много разговоров.
— Мой вечный грех, — печально сказал Псмит. — Ну-ну, я пойду и постараюсь выдержать, но это тяжкая задача.
Он, пошатываясь, удалился в направлении Почтового Отдела.
— Джексон, будьте так добры, замените меня на несколько минут. Мне надо кое о чем поговорить с Входящими Счетами. Я скоро вернусь.
Майк все больше привыкал заменять кассира на краткие сроки. Обычно случалось это раза два в день. Строго говоря, мистер Уоллер поступал неправильно, оставляя столь важную обязанность, как реальное обналичивание чеков на неопытного подчиненного уровня Майка, однако Новый Азиатский банк отличался от большинства банков тем, что операции сквозь окошечко редко оказывались значительными. Люди относительно часто заходили получать по чеку два-три фунта, но внушительные суммы отсчитывались очень редко.
Завершив свое дело с Входящими Счетами, мистер Уоллер направил свои стопы обратно кружным путем, включившим Почтовый Отдел.
Псмит с бледным нахмуренным лицом вписывал цифры в гроссбух. Старый Итонец приветствовал его слабой улыбкой святого мученика, твердо решившего сохранять бодрость даже на костре.
— Товарищ Бристоу, — сказал он.
— Что, Смити, — осведомился тот, оборачиваясь.
Псмит скорбно обратил внимание мистера Уоллера на жилет, расцветка которого бесспорно бросалась в глаза.
— Ничего, — сказал Псмит, — я просто хотел взглянуть на вас.
— Остряк, — сказал Бристоу, возвращаясь к своей работе.
Псмит взглянул на мистера Уоллера, словно говоря: «Видите, что я вынужден терпеть. И все же, я не сдаюсь».
— А… э… Смит, — сказал мистер Уоллер, — когда вы разговаривали с Джексоном вот сейчас…
— Не продолжайте, — сказал Псмит. — Более это не повторится. Я не должен нарушать работу вашего отдела в поисках слова сочувствия. С какой стати? Я буду терпеть товарища Бристоу, как положено мужчине. В конце-то концов в зоопарке можно увидеть что-нибудь и похуже.
— Нет-нет, — торопливо сказал мистер Уоллер. — Я имел в виду не это. Разумеется, продолжайте время от времени посещать нас, если это не сказывается на вашей работе. Но я только что слышал, как вы назвали Бристоу товарищем Бристоу?
— К сожалению, так, — сказал Псмит. — Мне следует избавиться от этой привычки, не то он возомнит о себе.
— И когда вы говорили с Джексоном, вы назвали себя социалистом.
— Социализм — страсть всей моей жизни, — сказал Псмит.
Лицо мистера Уоллера засияло. От оживления он даже начал запинаться.
— Я в восторге, — сказал он. — Право, в восторге. Я тоже…
— Соратник в Великом Деле? — сказал Псмит.
— Э-э… Вот именно.
Псмит торжественно протянул руку. Мистер Уоллер с энтузиазмом потряс ее.
— Мне никогда не хотелось говорить об этом в конторе, — сказал мистер Уоллер, — но я тоже всей душой предан Движению.
— Ваше за Революцию? — осведомился Псмит.
— Именно так, именно так. Вот именно. Я вот подумал… дело в том, что я имею обыкновение выступать по воскресеньям на открытом воздухе, и…
— Гайд-Парк?
— Нет. Нет. Клапамский Выгон. Ближе… э… к месту моего жительства. Теперь, поскольку вы интересуетесь Движением, я подумал, может быть, вы захотите прийти в следующее воскресенье послушать, как я буду говорить? Ну, конечно, если вы не наметили чего-нибудь поинтереснее.
