Придя к такому выводу, Пэки поднялся, намереваясь двигаться к пирсу, где была зачалена шлюпка с «Летящего облака», когда внезапно в ночи послышался шум. Кто-то на всей скорости бежал в его сторону.
В следующую минуту робкая луна смутно осветила хорошо запомнившуюся ему фигуру. То был Суп Слаттери.
Галопировал он в хорошем темпе, но когда достиг небольшого пригорка, на котором стоял Пэки, стало очевидно, что бег не его стихия. Суп тяжело пыхтел. Проскакивая мимо Пэки, он заметил его, узнал, нервно махнул рукой в том направлении, откуда мчался, бросил короткий, сосредоточенный, умоляющий взгляд и, собрав остатки сил, скакнул влево, где спрятался, отдуваясь, за холмик. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая только приглушенным загнанным дыханием.
А потом снова раздался топот бегущих ног, и почти тут же в спокойную ночь нагрянула группа местных жандармов. Они, судя по всему, тоже подзапыхались и с явным облегчением восприняли Пэки как предлог передохнуть, перейдя к расспросам.
Во французском Пэки не был мастак, да если б даже и был, то все равно вряд ли сумел бы разобраться в их трескотне — фразы для его уха звучали потоком, бурно хлещущим через запруду. Однако, пустив в ход сообразительность, он догадался, что они желают узнать, и оживленно потыкал на тропу позади себя.
Погоня откатилась в ту сторону. Когда последние ее отголоски замерли, из-за холмика вынырнула робкой черепахой голова несчастного Слаттери.
— Вот это да! — оценил он происшествие, и то, что он обрел достаточно дыхания для слов, подсказало Пэки, что беглец снова готов к бегу.
Не тратя времени на расспросы и объяснения, Пэки уцепил его за руку и торопливо потянул по склону. Десятиминутная пробежка по местности привела их к шлюпке, на которой они и отплыли.
Расстояние до «Летящего облака» было невелико, и за все плавание Суп успел произнести всего две фразы — «Ух» и «Подайте мне Чикаго!». Ступив на палубу яхты, он стал красноречивее.
— Брат, — проговорил он, опускаясь на кучу веревок и стягивая башмаки, — проживи я хоть сто лет, и то не забуду эту ночь и твою помощь!
Пэки скромно отмахнулся от благодарностей.
— А что случилось? Ты убил кого-то?
— Нет, никого я не убивал. Только…
— Погоди, принесу тебе выпить, — перебил Пэки, вспомнив об обязанностях хозяина.
— У-у! — Суп облизнул губы длинным языком. Вернувшись со всем необходимым для выпивки на ночь, Пэки нашел гостя вполне оправившимся — тот уже надел ботинки, и дыхание у него стало полегче.
— Ох, прям роман бы написать! — заметил беглец.
Он, очевидно, шел на поправку, и Пэки почувствовал, что теперь можно поинтересоваться деталями происшествия, не раня человеку душу.
— Расскажи мне все. Какие события привели к беде? Почему за тобой гонятся жандармы?
— Кто?
— Ну, копы. Что ты наделал, чем их разозлил?
— Я пел. С этого все и закрутилось.
— Во Франции арестовывают за пение?
— Э… э… вообще-то я еще и стол ломал.
— Ага, понятно. Возможно, в этом и причина. А с чего вдруг ты принялся стол ломать?
— А что такого? — рассудительно осведомился Слаттери.
— Хм, тоже верно, — согласился Пэки.
Слаттери опять освежился выпивкой.
— Ну, в общем, сижу я себе, столик ломаю, развлекаюсь. И вдруг вваливается компашка, одетая копами, и начинает меня толкать. Да, черт побери! — с чувством добавил Слаттери. — Все скажут, что парень я компанейский! Кто-кто, а уж я гуляю, если и праздник разгулялся. Живи и жить давай другим, вот мой лозунг. Значит, когда они взялись толкаться, не отстал и я. Так мы и толкались.
— Что ж, все по-честному.
— Ты послушай. Буквально через полминуты один придурок вытаскивает новенький нож и тычет мне вот сюда. Здорово так кольнул. Я и разозлился. И говорю себе: «Слушай, а какого, собственно, черта?»
— Лучше и не скажешь.
— «Какого черта?» — говорю. Веселье, оно, конечно, веселье, но всему есть границы. И ведь сначала предупредил, заметь себе. «Брат, ты гляди не расходись. Как бы тебе веселье в голову не ударило, — сказал я. — Ты хамишь, так ведь и я могу!» Как об стенку. Ткнул меня еще, и я совсем разозлился. Сорвался, понимаешь. Не то двоим, не то троим врезал по носу. И только начал входить во вкус, как вдруг… Тебя молния когда-нибудь ударяла?
Пэки ответил, что нет.
— Так вот, меня как молнией шарахнуло. Вдруг как осенило — а ведь дурни-то эти не ряженые! Они и впрямь копы! Самые разнастоящие! Мало того — французские! А тут у них враз огребешь, Франта — это тебе не Америка. Там, дома, коп шутки понимает. Он и внимания-то не обратит, если вмажешь ему по сопелке. А в этой собачьей стране — охо-хо! — того гляди, укатают на остров Дьявола или куда подальше. Ну я и не стал мешкать да извиняться, сдернул побыстрее, а вся компашка — за мной. Чем бы все кончилось, не наскочи я на тебя, что и сбило их со следа, и говорить неохота. Классный ты парень. Можешь прям так и написать домой, похвастать родне — Суп Слаттери сказал, я классный парень!
— Суп? — удивился Пэки. — Тебя так зовут?
— Прозвали так. В Чикаго. Я ведь очень знаменитый взломщик, — скромно объяснил Слаттери. — Сейфы делаю.
— Взломщик сейфов? — вздрогнул Пэки. — То есть ты хочешь сказать, что умеешь вскрывать сейфы?
— Это я? Умею? Да ты поспрашивай ребят, умеет ли Суп Слаттери вскрывать сейфы! А что, тебе требуется по этой части дельце обтяпать? — спросил Слаттери, заметив чудное выражение на лице собеседника. — Если требуется, только шепни.
Пэки от души застонал. Дикая ирония жизни подавляла его. С самого начала вылазки ему только и требовался доброжелательный друг, умеющий вскрывать сейфы, а теперь, когда он его обрел, слишком поздно. Он снова попечалился о глупой своей гордыне, толкнувшей его на ссору с Геджем.
— Нет! — вздохнул он. — В данный момент, боюсь, нет.
Пэки растоптал бесплодные зародыши мыслей о том, как все могло бы обернуться.
— Расскажи, — попросил он, — а что стало с другими?
— С Геджем и Блиссаком?
— Да. Я рано ушел.
Суп загрохотал готовым извергнуться вулканом. По-видимому, то был его способ выражать веселье.
— У-ух, парень! Много потерял! Цирк! Ну тебе чистый цирк!
И загрохотал снова.
— Сижу я, понимаешь, за столом. Ясно? А рядом фрукт этот, Гедж. Угрюмый, прям туча!
— Он таким уже был, когда я прощался.
— Ну так вот, веселее он не стал, уж поверь. Бурчит что-то, швыряется чем ни попадя. А потом повернулся ко мне и стал плакаться на сантехнику в Шату этом, ну, где он живет. Говорит, никуда она не годится.
— Бачок протекает?
— Да. Ну и еще всякое. Так вот, только-только он разошелся, а парень этот, Блиссак, ну, помнишь, еще плясал в одиночку, вернулся за стол, подкрепиться. Подкатил он, значит, а тут Гедж разоряется насчет сантехники, так и чешет, так и чешет.
— Недурная ситуация. Драматическая.
— А то! Блиссак этот вдруг распрямился и как заорет: «Что такое?» Гедж говорит: «То есть в каком смысле?» Блиссак так это спрашивает: «Значит, не нравится наша сантехника?» — «Прогнила вся насквозь». Блиссак кричит: «Ну-ка повтори!» А Гедж этот берет да повторяет. Я глазом не успел моргнуть, они уже катаются по полу. Ну я, как бы рефери, велю им разойтись. Куда там! Только минуты через две удалось мне отодрать их друг от друга.
Все симпатии Пэки были на стороне виконта. Ни один уважающий себя человек не потерпит поругания отчей сантехники.
— Вполне согласен, — подхватил Слаттери. — Я так Геджу и сказал, когда отцепил его от виконта. «Разве красиво, — попенял я ему, — хаять чужую сантехнику? Это ж его родной дом! Разве так можно?» Проняло, расплакался прямо в салат. Ну, стал я урезонивать Блиссака: не заводись, говорю, смотри на вещи просто. Помирились мы снова, ну дружки — неразлейвода! Пока они вглухую не отключились, славненько так все шло.
Запнувшись, Слаттери взглянул на Пэки с немалой обидой. Он считал, что любопытную эту историю рассказывает очень даже увлекательно. Однако парень явно впал в транс и не слушает его! Застыл как деревянный, уставившись куда-то в ночь.
— Конечно, если тебе неинтересно…
Пэки обернулся. Глаза у него странно блестели.
— Ты сказал, они отключились?
— Упились вглухую. Свалились прям там, и лапки кверху.
— А что же стало с их телами?
— Ну я уж позаботился. Блиссака усадил в такси и транспортировал в отель.
— Так. А Гедж?
— Его посадил в другое и отправил в Шату. Наказал шоферу звонить в дверной звонок, пока кто не появится, и передать труп, посоветовав, пусть его положат на лед.
Слаттери самодовольно приостановился, донельзя гордый собой: оказавшись в роли папаши двух собратьев, он так замечательно проявил себя. И опять уловил, что внимание публики рассеялось.
— Ловко я все обстряпал, а? — робко поинтересовался он.
