— Вот когда эта ффря вылетит отсюда, пусть тогда нацепит на свою ффизию хоть четыре «ф»… может, похорошеет!
Мартина, начинавшая терять self-control[84], попыталась отомстить мисс ффифс, заставляя ее пережевывать такие французские фамилии, как Брольи, Мопеу и даже Ля Тремуй, но закаленная челюсть дочери Альбиона без труда расправилась со всей этой старинной французской знатью: в этом сразу сказался извечный враг.
Напряжение росло. Мартина вскоре убедилась, что кое-кто из ее приятельниц оказался прав: все ее попытки увидеть сына после 19 часов превращались в настоящую трагедию. Приходилось считаться с «rule». Мисс ффифс полагала, что она должна сама укладывать, умывать и одевать ребенка так, как она находит это нужным, иначе она снимала с себя всякую ответственность: таковы British rule[85].
Мартина согласилась потерпеть еще немного, но характер у нее стал явно портиться. Мысли ее почему-то все время обращались к прошлому. Прежде она, как мне казалось, представления не имела о том, какой народ древнее — норманны или саксы. Теперь же она вдруг так уверенно пробиралась сквозь дебри английских династий, а раз даже бросила мне в лицо какого-то Гурдона, с которого Ричард Львиное Сердце приказал заживо содрать кожу, словно только что защитила диссертацию по Плантагенетам. В такие минуты она ненавидела меня. Но я… я «не в состоянии был ничего понять, потому что был англичанином, в первую очередь англичанином…».
* * *
Но я не хочу быть придирчивым… Когда француз признается мне: «Буду с вами совершенно откровенен, у нас в семье всегда недолюбливали англичан»… я готов поспорить на бутылку виски, что через несколько минут он доверительно сообщит мне: «В сущности, французы к вам прекрасно относятся…» Французы в каждом англичанине видят двух англичан: хорошего (того, кто участвует в матче Оксфорд — Кембридж) и плохого (того, которому пришлось уступить Фашоду). Это зависит от настроения[86]. Каждому известно, что единственный заклятый враг француза — немец, но у многих французов, привыкших изливать на англичан свою желчь — надо же ее на что-то изливать, — по традиции от отца к сыну переходит убеждение, что их извечным врагом являются англичане, их самые верные и сердечные антагонисты в дни мира.
Справедливости ради заметим, что у мисс ффифс была довольно-таки своеобразная система преподавать историю маленьким детям. Иногда я слышал из коридора, как она смело врубается в анналы Столетней войны.
«И вот тогда король Эдуард III, которого вел один из ваших крестьян, Гобен Агаш, перешел river[87] Сомму и достиг деревни, которая называется Креси, где он made up his mind to wait and see»[88].
И король английский стал ждать. И он видел, как приближаются французские рыцари. И так началась история, которой суждено было длиться сто лет, история вооруженных луками из гибкого ясеня, с колчанами стрел на боку, стремительных английских стрелков, бодрых и легких на подъем, и неуклюжих французских рыцарей в тяжелых латах, которые тщетно пытались атаковать англичан под градом стрел и которым всегда не везло из-за дождя. Too bad for the French[89]… Но, тут же уточняла мисс ффифс, ими badly led[90], они задыхались в своих шлемах с забралами, и их методы ведения войны были (уже тогда!) old fashioned[91].
* * *
Нередко зимними вечерами я подолгу думаю о Столетней войне, вспоминая все эти названия — Креси, Пуатье, Азенкур, которые где-нибудь в дорсетском колледже звучат как победные клики, тогда как всего в двадцати милях оттуда, в нормандском лицее, они отдаются звоном погребального колокола по французскому рыцарству. И в надвигающихся сумерках, когда пятьдесят маленьких гордых англичан чувствуют, что в их жилах течет кровь Черного принца, грусть переполняет сердца пятидесяти маленьких гордых французов, которые видят, как Иоанна Доброго (но весьма неосторожного) увозят в плен в Англию…
Too bad, really…[92]
А мисс ффифс стремительно продвигалась по истории. Ей было очень sorry for Joan of Arc[93] за то, что ее сожгли на костре как колдунью (witch), но она тут же уточняла, что суд, вынесший приговор, состоял из французов и что король Карл VII ничего не сделал, чтобы to aid the girl (stupendous!)[94].
Вскоре она добралась и до Бонапарта. Она не упомянула ни о Трафальгарской битве, ни о Ватерлоо, по ее словам Веллингтон разгромил Наполеона уже при Вимейро, remember (запомните) Ви-мей-ро… В конечном счете маленький неугомонный человек в funny[95] черной треуголке так и не смог осуществить своей заветной мечты: достичь берегов Англии. Потому что имелось море (the sea), а главное — the Br… the Bri… the British navy, dear[96]…
Наполеон лишь издали, всего несколько минут видел Англию с борта «Беллерофона», но…
— But he was not permitted to land[97]…
Ведь не всем разрешается высаживаться на берег, you see (понимаете)? И Наполеону, будь он хоть трижды Наполеон, пришлось подчиниться British rule… Британским правилам… Все это, должно быть, не слишком убедительно звучало для Марка. Мисс ффифс удивлял его грустный вид… Она не в силах была понять, что в мозгу бедного ребенка происходила страшная борьба генов, что в нем жило что-то от Веллингтона и что-то от Наполеона, и у человека в маленькой треуголке, столь привлекательного, несмотря ни на что, были даже некоторые преимущества, и что во французской половине мозга мальчика Груши вовремя прибывал в Ватерлоо, тогда как мисс ффифс добиралась уже до Святой Елены.
Царствование мисс ффифс продлилось год и десять месяцев. Оно окончилось после того, как третья кухарка и шестая горничная, которых она доняла своими требованиями и привычкой к early morning tea[98], попросили расчет.
И вот в один прекрасный день, убедившись, что в характере французов есть что-то неискоренимое (может быть, в каждом из них живет антимисс?), она покинула нас, преисполненная чувства собственного достоинства, сделав все, чтобы to make a real man of Marc[99]. Но тот испепеляющий взгляд, который она бросила на меня, хотя сама вынудила меня отказать ей от места (пришлось выбирать между ней и кухарками) — о, мисс ффифс!.. ваш убийственный взгляд будет преследовать меня и в могиле.
* * *
Война (война 1939 года) должна была закрепить территориальные завоевания мисс ффифс в детском сознании Марка. Когда разыгралась катастрофа, наш сын проводил каникулы по ту сторону Ла-Манша, и мы решили, что он будет продолжать занятия в одном из колледжей Шропшира.
Марк возвратился во Францию совершенно преобразившимся: в маленьком берете, серых фланелевых брюках и синем плаще он казался definitely British[100]. Ему сумели внушить, что Земля — это планета, на которой расположена Англия и где, кроме того, есть огромная куча песка — Сахара, отданная французам, которые тешат себя мыслью, что им когда-нибудь удастся построить там железную дорогу. Он хорошо усвоил, что Великобритания занимает самое завидное, самое выгодное географическое положение, поскольку оно ограждает ее от бедствий и непосредственного соприкосновения с захватчиками. И наконец, он запомнил, что французы, занимающиеся в основном земледелием, народ непостоянный и острый на язык, так и не научившийся строить хорошие корабли, но они изо всех сил стараются походить на настоящих джентльменов, для чего хоть раз в жизни покупают шляпу у Локка. Воспитанный в строгости своими masters[101], прибегающими к помощи гибкого камыша, и короткими на расправу prefects[102], он признавал, что формирование истинного джентльмена начинается с безропотного подчинения.
Мартина с удивлением обнаружила, что он питает чуть ли не инстинктивное отвращение к целованию рук, и с ужасом заметила, что, говоря ей: «Good night, Mummy»[103], он не целует ее.
* * *
Через неделю Марк поступил во французский лицей. Там он узнал, что Жанна д'Арк слышала голоса без всяких кавычек, что отважному моряку, по имени Сюффран, пришлось, преследуя английские корабли, дойти до самого Бенгальского залива и преподать им там хороший урок, что взамен Канады и обеих Индий, ускользнувших у французов из рук (все по милости мадам Помпадур), они получили какие-то жалкие крохи, несколько Антильских островов и 5 (пять) факторий: Пондишери, Шандернагор и еще три, названия которых никто не помнит. Английские пожиратели мятного соуса, непревзойденные игроки в крикет и гольф не имели ничего, даже отдаленно напоминающего бурные сражения классиков и романтиков. И наконец, французам приходится всегда принимать на себя первые удары противника, так как англичане не слишком торопятся натянуть военные мундиры.
Через девять месяцев, изнемогая от бесконечной зубрежки De Senectute[104] и безуспешных поисков квадрата гипотенузы, poor child[105] являл собой воплощение хаоса. Переброшенный с Трафальгар-сквер на площадь Иены, с вокзала Ватерлоо на Аустерлицкий вокзал, он пришел к выводу, что люди в конечном счете для того и воюют, чтобы потом называть вокзалы и площади, и что латиняне, в частности, могут прожить всю жизнь на улице 29-го июля или 4-го сентября, так и не зная точно, в честь каких именно событий названы эти улицы.
