Через девять месяцев, изнемогая от бесконечной зубрежки De Senectute[104] и безуспешных поисков квадрата гипотенузы, poor child[105] являл собой воплощение хаоса. Переброшенный с Трафальгар-сквер на площадь Иены, с вокзала Ватерлоо на Аустерлицкий вокзал, он пришел к выводу, что люди в конечном счете для того и воюют, чтобы потом называть вокзалы и площади, и что латиняне, в частности, могут прожить всю жизнь на улице 29-го июля или 4-го сентября, так и не зная точно, в честь каких именно событий названы эти улицы.
Все эти противоречивые сведения окончательно сбили с толку нашего сына. Надо было во что бы то ни стало ради спасения его помутившегося рассудка найти какой-то выход.
— Во всяком случае, — говорила Мартина, — не может быть и речи, чтобы снова послать его в один из ваших проклятых английских колледжей!
— Я не допущу, — возражал я, — чтобы он окончательно зачах в одном из ваших чертовых французских лицеев!
В конце концов мы отправили его в Швейцарию, в эту чудесную маленькую страну, которая всегда умеет при всех войнах, и внешних и внутренних, занять самую разумную позицию.
Глава X
Язык, на котором говорят французы
Мне давно хотелось узнать, но я ни к кому прямо не обращался с подобным вопросом, как научиться говорить на хорошем французском языке.
Во-первых, существуют всякого рода карманные разговорники, где такие фразы, как: «Простите меня, пожалуйста… Не говорит ли здесь кто-нибудь по-английски?.. Я иностранец…», для того чтобы их легче было произнести, пишутся: «Прастите мня, пажалста… Ни гварит ли здесь кто-нибуть по-английски?.. Я инстраниц…»
Эти превосходные руководства обогатили мой словарь множеством выражений типа: «Гарсон, доску для триктрака» или же: «Взимают ли дорожную пошлину за проезд по этому мосту?», которые, не спорю, могут весьма и весьма пригодиться при соответствующих обстоятельствах, но я лично с удовольствием бы уступил их по сходной цене страстному собирателю архаизмов.
Окончательно запутавшись во всех этих справочниках, изобилующих разными штопорами (штопрами) и вымоченными селедками (вымачиными силётками)[106], которые при всем желании невозможно вставить в разговор, я решил было, следуя примеру многих уважаемых соотечественников, пойти по линии наименьшего сопротивления и даже не пытаться говорить по-французски или же говорить так плохо, чтобы французы, воображающие, не в пику им будет сказано, что они «спик инглиш» (говорят по-английски), сразу же устремлялись бы вам на помощь, вытаскивая на свет божий остатки своих школьных познаний в английском языке: «Зе динер из реди»[107]. Тогда можно не сомневаться, что не только вас никто не поймет, но и вы сами никого не поймете.
Для британского подданного существует еще и третья возможность: не пытаясь взять приступом французский язык, использовать для усовершенствования своих знаний пребывание в Канаде или Бельгии, куда его могут забросить либо служебные дела, либо война. Но я должен сразу же предупредить об опасностях, которыми чреват этот метод.
Я полностью положился на канадцев, утверждающих, что в наше время только они одни говорят на классическом французском языке, языке Монтеня. Тем не менее я не посоветовал бы своему соотечественнику просить «парочку фонарей», если он хочет выбрать себе в магазине торшер, или же отправлять «грума за колесницей», если ему нужно такси…
Бельгийский эксперимент, если он, как то случилось со мной, предшествует приезду во Францию, сопряжен с не меньшим риском. Я до сих пор помню ироническую улыбку квартирного маклера, которого я попросил, прибыв из Льежа в Париж, подыскать мне четырехместную квартиру[108].
— По ходу поезда? — осведомился он, и по его улыбке я понял, что оказался в стране, где за словом в карман не лезут и где вас в любую минуту могут в безнадежном состоянии доставить в больницу для контуженных юмором.
Никаких сомнений: говорить на хорошем французском языке научишься только во Франции. И в моем решении жениться на француженке не сыграло ли свою роль желание приобщиться к ее родному языку? Но, обосновавшись во Франции, я понял, что задача моя от этого еще больше усложнилась. Я знал уже, что к северу от Арденн говорят иначе, чем к югу. Но вскоре мне пришлось убедиться, что и к северу от Соммы говорят иначе, чем к югу от Луары, и еще иначе по ту сторону Центрального массива и что вообще имеется (приблизительно) пятьдесят пять различных говоров; так что немыслимо определить, кто же, в конце концов, во Франции говорит действительно на хорошем французском языке. Лионцы издеваются над марсельцами, жители Бордо — над жителями Лилля (если только они в это время не потешаются над жителями Ланд), уроженцы Ниццы высмеивают уроженцев Тулузы, парижане — всю Францию, а вся Франция — парижан.
* * *
Исполненный решимости совершенствовать свои познания во французском языке, я предпринял большое путешествие по стране.
Поскольку некоторые специалисты заверили меня, что колыбелью истинного французского языка является Турень, я решил пройти курс языковой терапии именно в этом крае. Когда я вернулся в Париж, моя сугубо британская физиономия, с голубыми прожилками на красном фоне, под действием вин Турени расцвела еще ярче. Но во время первого же обеда, когда я счел уместным заметить, что бургундское «само льется в глотку», желая сказать, что оно удивительно бархатистое, на меня посмотрели, как на дикаря. Когда же к вечеру вышеупомянутое бургундское сделало свое дело и я до того осмелел, что назвал Мартину «милашечкой» (а это для отставного майора колониальных войск поступок поистине героический), Мартина, вместо того чтобы оценить мой комплимент, обеспокоенно спросила, уж не заболел ли я.
Стремление усовершенствоваться во французском языке было так велико, что я решил продолжить свои странствия. Чтобы с чего-то начать, я прежде всего посетил в Рубэ семейство Тибергьенов, с которыми я познакомился во время войны. Мсье Тибергьен встретил меня словами:
— Залезайте…
Я подумал было, что он предлагает мне подняться на второй этаж, но мой хозяин повторил: «Залезайте», указывая на кресло.
И я залез.
Несколько дней спустя, когда я приехал в Марсель, мсье Паппалярдо воскликнул, увидев меня:
— Подкрепитесь, дорогой маджор Томмепсон…
Я решил, что он собирается дать мне укрепляющее лекарство, но, оказывается, он просто предлагал мне присесть…
И я поспешил подкрепиться.
Короче говоря, французский язык меняется в зависимости от географической долготы. При этом я имею в виду лишь язык, более или менее понятный самим французам. Когда же какой-нибудь баск начинает говорить (а ему явно доставляет удовольствие поговорить на своем наречии в присутствии парижан или иностранцев), то тут уже никто ничего не разберет. Прожив некоторое время в Бордо, где я узнал, например, что, для того чтобы выстирать мое белье, его отправляют в «стиральню», я был счастлив возвратиться в Париж: в присутствии Мартины я чувствовал себя куда более уверенно.
Правильно ли говорят по-французски сами парижане? Признаться, когда я слышу, как сын моих друзей Даниносов говорит своей сестре:
— Слабо тебе это сделать!
…или шепчет ей, поглядывая на меня (они, должно быть, считают, что я туговат на ухо):
— Ну и усы у него, камедь!.. Зато плащ себе оторвал!.. Класс!..
…мне трудно поверить, что на этой тарабарщине говорят в стране Монтеска, простите, Монтескье. Невольно напрашивается вопрос, не растеряет ли французский язык через пятьдесят лет добрую половину своего словаря, если он будет развиваться в том же направлении. Признайтесь, это было бы потрясно… Французы могут оторвать и такое!
* * *
Что касается взрослых парижан, их речь была бы вполне понятна англичанину, если бы только они не считали своим долгом начинать фразы огромным количеством английских слов, которые, быть может, и ласкают слух француза, но режут слух англичанина[109]. На днях в одном салоне я слышал, как дама, у которой слова, казалось, струились вместе с сигаретным дымом, рассказывала своему собеседнику, утопающему в табачном чаду:
— Я была приглашена на генералку в «Хеймаркет-сиатер» в Лондоне. О, это было о'кэй… А здесь на премьере в прошлую пятницу в зале какой-то кошмар. Да и понятно: сплошная серятина!
Серятина? Сирятина? Ларусс не дал мне на сей счет никаких разъяснений. Но я все-таки понял, что речь шла о публике неинтересной. О публике, которую никак нельзя было назвать изысканной.
Господин, окутанный дымом, выразил свое удивление (весьма своеобразно):
— Неужели не было даже Жанно?
— Ни Жанно, ни Марселя, ни Жака. Никого… Скучища смертная!
