Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

Теперь представьте себе, товарищ, что сразу после перевода к нам майора Венцеля этот болван, прапорщик Дауерлинг, погнал к нему на личную явку одною солдата за то, что тот якобы не отдал ему, прапорщику Дауерлингу, честь, когда он ехал на извозчике с какой-то барышней. Ну и крик там, доложу я вам, поднялся, как рассказывали потом свидетели! Фельдфебель из канцелярии батальона удрал в коридор, а; майор орал на Дауерлинга: «Хотел бы я знать — чорт подери! — известно ли вам, что такое личная явка! Личная явка — это не балаган! Как мог он вас видеть, когда вы ехали посреди площади? Вы должны были выучить и запомнить, что честь отдается офицерам, которые попадутся навстречу, а это не значит, что солдат должен вертеть головой, как ворона, и ловить прапорщика, который проезжает посреди площади. Молчать, не перебивать! Личная явка существует не для таких пустых вещей. Если он вам заявил, что не мог вас видеть, так как в этот момент отдавал честь мне, повернувшись ко мне, понимаете, к майору Венцелю, и не мог одновременно смотреть назад на извозчика, с которым вы ехали, то нужно было ему верить. В следующий раз будьте добры не приставать ко мне с пустяками!» С тех пор Дауерлинг изменился.

Вольноопределяющийся зевнул:

— Необходимо выспаться перед завтрашней явкой к полковнику. Я хотел хотя бы частично информировать вас, как обстоят у нас в полку дела. Полковник Шредер не любит майора Венцеля и вообще какой-то странный тип. Капитан Сагнер, начальник учебной команды вольноопределяющихся, считает Шредера настоящим солдатом, хотя полковник Шредер ничего так не боится, как попасть на фронт. Сагнер — стреляный воробей, так же как и Шредер, не долюбливает офицеров запаса и называет их штатскими вонючками. Вольноопределяющихся он считает дикими животными, из которых нужно сделать военные машины, пришить к ним звездочки и послать на фронт, чтобы их перестреляли вместо благородных кадровых офицеров, которых нужно оставить на развод… Вообще в армии ужо попахивает гнильцой, — сказал вольноопределяющийся, завертываясь в одеяло. — Массы пока еще не прозрели и как слепые позволяют гнать себя на фронт, чтобы их там изрубили в лапшу; попадет в кого-нибудь из таких ягнят пуля, он только шепнет: «мамочка»!» Нынче героев нет, а есть только убойный окот и мясники в генеральных штабах. Погодите, они уже дождутся взрыва. Ну и будет же потасовка!.. Итак, да здравствует армия! Спокойной ночи!

Вольноопределяющийся затих, долго вертелся под одеялом и наконец спросил:

— Вы спите, товарищ?

— Не спится, — ответил Швейк со своей койки. — Размышляю…

— О чем же вы размышляете, товарищ?

— О большой серебряной медали «За храбрость», которую получил столяр с Вавровой улицы, по фамилии Мличко; ему первому из всего полка в самом начале войны оторвало гранатой ногу. Он получил бесплатно искусственную ногу и начал повсюду форсить своей медалью и галдел, что он самый что ни на есть первый инвалид в полку. Однажды он пришел в трактир «Аполлон» на Виноградах и затеял там ссору с мясниками городских боен. Один из них в драке оторвал ему ногу (искусственную) и трахнул ею его же по голове, а потом увидел, что натворил (он не знал, что нога искусственная), и брякнул; с перепугу в обморок. В участке столяру ногу опять приделали, но с той поры он разочаровался в своей серебряной медали «За храбрость» и понес ее закладывать в ломбард. Там его за это вместе с медалью сцапали, и начались неприятности. Существует какой-то там почетный суд для инвалидов великой войны, и этот суд присудил его к отобранию медали и кроме того к потере ноги…

— Как это так?

— Очень просто. В один прекрасный день пришли к нему с какой-то комиссией, заявили, что он недостоин ношения протеза, отстегнули у него ногу и унесли… Очень тоже комично получается, — продолжал Швейк, — когда родители солдата в один прекрасный день получают сообщение, что сын убит на войне, а вместе с письмом медаль с припиской, что вот, дескать, жалуется вам за это медаль и повесьте ее на видном месте. На Божетеховой улице на Вышеграде один старик, у которого убили сына, думал, что Военное ведомство над ним издевается, и так разозлился, что повесил медаль в сортир. А сортир у него был в сенях, общий о одним служащим в полиции; тот донес на него, и пришлось потом старику отдуваться за государственное преступление.

— Отсюда вытекает, — сказал вольноопределяющийся, — что слава выеденного яйца не стоит. Недавно в Вене издали «Спутник вольноопределяющегося», и там были помещены следующие захватывающие стихи:

— Так как за последнее время замечается, что боевой дух у нас в армии падает, — сказал после небольшой паузы вольноопределяющийся, — я предлагаю спеть о канонире Ябурке. Это подымает дух. Но придется понатужиться, а то среди ночи в казармах могут и не услыхать. Поэтому предлагаю подойти к дверям.

И через минуту из помещения для арестованных раздался такой рев, что в коридора задрожали стекла:

По двору раздались шаги и голоса.

— Это профос, — сказал вольноопределяющийся. — А с ним подпоручик Пеликан, он сегодня дежурный. Я с ним знаком, он офицер запаса, а раньше был статистиком в одном страховом обществе. Вот у кого достанем покурить. А ну-ка, дернем еще раз.

И Швейк с вольноопределяющимся грянули опять:

Открылась дверь, и профос, видимо, подогретый присутствием дежурного офицера, задорно крикнул:

— Здесь вам не зверинец!

— Пардон, — ответил вольноопределяющийся, — здесь отделение Рудольфинума[40]. Концерт в пользу осужденных. Только что был закончен первый номер программы: «Симфония войны».

— Не валяйте дурака, — сказал подпоручик Пеликан с напускной строгостью. — Надеюсь, вы должны знать, что в девять часов вам полагается лежать, а не учинять дебош. Ваш концертный номер на площади слышно.

— Осмелюсь доложить, господин подпоручик, — сказал вольноопределяющийся, — мы не подготовились как следует быть, и поэтому, быть может, получается некоторая дисгармония.

— Это он проделывает каждый вечер, — старался подзудить подпоручика против своего врага профос. — И вообще ведет себя очень неинтеллигентно.

— Господин подпоручик, — сказал вольноопределяющийся, — разрешите переговорить с вами с глазу на глаз. Пусть профос подождет за дверью.

Когда профос вышел, вольноопределяющийся сказал:

— Ну, гони сюда папиросы. Франта[41]… «Спорт»?.. А лучшего у тебя не нашлось соответственно твоему чину? Ладно, и на том спасибо. Да! И спички.

— «Спорт», — сказал он пренебрежительно после ухода подпоручика, — и в нужде человек не смеет опускаться. Курите, товарищ. Завтра нас ожидает страшный суд.

Перед сном вольноопределяющийся не забыл спеть «Горы и долы и скалы высокие» и кроме того «Увы, не вернуть нам былого».

Рекомендуя полковника Шредера Швейку как изверга, вольноопределяющийся впал в ошибку, ибо полковник Шредер не был лишен чувства справедливости, что яснее всего сказывалось, когда полковник оставался доволен вечером, проведенным в обществе офицеров в одном из ресторанов. Но если доволен не оставался…

Пока вольноопределяющийся разражался уничтожающей критикой полковых дел, полковник Шредер сидел в ресторане в обществе офицеров и слушал, как поручик Кречман, вернувшийся из Сербии, раненый в ногу (его боднула корова), рассказывал о сражении, в котором он участвовал (он наблюдал из штаба, к которому был прикомандирован, за атакой на сербские позиции).

— Но вот выскочили из окопов… Бегут, перелезают через проволочные заграждения и бросаются на врага… Ручные гранаты за поясом, все в противогазовых масках, винтовка на перевес, готовая и к стрельбе и к штыковому удару. Пули свистят. Вот падает один, в тот момент когда вылезает из окопов, другой падает на блиндаже, третий падает, пробежав несколько шагов, но лавина катится дальше, с громовым «ура», вперед, в тучи дыма и пыли! Неприятель стреляет со всех сторон, из окопов, из воронок от снарядов и поливает нас свинцом из пулеметов. То тут, то там падают солдаты. Наш взвод пытается захватить неприятельское скорострельное орудие. Многие падают, но товарищи уже у цели. Ура!.. Офицер падает… Ружейная стрельба замолкла, готовится что-то ужасное… Целый взвод наших валится вдруг… Неприятельские пулеметы: «тра-та-та-тра-та-та!» Падает… Простите, я дальше не могу, я пьян…