Мне взбрело в голову спросить ее, почему в свете вышеизложенного она убрала мою руку в одном из предыдущих абзацев и подставила подножку своим смехом в другом, когда я попросил у нее разрешения поцеловать ее пупок. Ответом ей послужил спокойный, краткий и серьезный поцелуй, который при всей моей толстокожести достал и меня. Ткнувшись в ее нижнюю ягодку, я возбудился почти до Аммоновой эрекции, от этого прилагательного тут же опал, отпал, подставив взамен ладони, и возобновил свой рассказ.
- Мне тоже нравился Сабазий, - признал я, - пусть он даже и принес мне столько треволнений; после того как я, на радость домохозяйкам, согласился построить для него храм, мы осушили вместе немало кубков, прежде чем он отправился дальше. Но с тех пор я не знал от Андромеды покоя: теперь она заявляла, что я сдался от слабости или чтобы подлизаться к Олимпу, - потворствовал ли я общественному мнению, поддался ли протестующим группам детоедок или просто порвал постромки как глупый сорокалетка? Известность плюс царская власть изменили меня, продолжали, утверждала она, меня изменять - и при этом не к лучшему, и т.д. и т.п.
- Извини, что я об этом говорю, - сказала Каликса, - но мне в общем-то наплевать на мадам Персей. Так что на всякий случай подай назад, чтобы ее оправдать.
Ну хорошо, я так и сделал: все эти пренеприятные обвинения до единого были во многом справедливы, я видел это, когда от них не защищался, ну а когда защищался - видел полную их вздорность. Но от одного факта было никуда не деться, как его ни толкуй и ни разъясняй: Персей-герой торжествовал либо погибал; Персей-царь проглотил свое чувство собственного достоинства, он даже не пошел на компромисс, а просто сдался противнику.
- После этого все пошло под откос, - заключил я, - вопли и сопли, флирт и брань, оттепели и заморозки, - давай не будем об этом, ты же знаешь, как все было, все это осталось за колонной между панелями, вон той, последней, - я указал туда, где мы с Андромедой делили наш любимый двухместный трон в окружении мелюзги царевичей, - и сегодняшней. - Здесь моя сварливоликая царица восседала на своем троне с правого края, а я в самом мрачном расположении духа - с левого; наши недоросли - в сомнении между нами, на заднем плане готов отплыть мраморный корабль.
- Однажды на уик-энд мы отправились с Аммоном вниз по Нилу до самого Фароса, - заметила Каликса. - Славно поплавали. Тогда я единственный раз трахалась под водой.
- На самом деле не так-то это и здорово, ты не находишь? - спросил я в ее же духе, погружаясь в то же время все глубже в воспоминания. - Естественная смазка смывается, и ощущения довольно болезненны. Знавал я в свое время одну морскую нимфу…
- А мне все равно понравилось, - сказала Каликса. На следующую ночь мы вновь преуспели друг с другом гораздо меньше, нежели с храмовой экспозицией.
- Если бы Медуза обратила в камень только эту часть! - вздохнула моя жрица, но не позволила мне повторить то, что, как она заявила, ясно и без слов, - что разрядился мой болт, совсем как у желторотого призывника, толком не успев вступить в прения, не от неопытности в искусстве любви, а с непривычки, от неготовности к новому партнеру. - Ты вроде некоторых наших туристов-отпускников, - сказала как-то она мне, - знаешь, дома - гонористые петушки, а здесь - цыплята на цыпочках.
Когда я был настоящим Персеем, сказал я ей на это, я пролетел над всем известным миром, от Гипербореи до Гесперии, но никогда не слышал о туристах в страну богов. Каждым утром, днем и вечером Каликса исчезала время от времени в наружных завитках храма, строго-настрого наказывая мне, якобы со слов Зевса, не заходить за последнюю пройденную нами с ней сцену. Куда она ходила? - спросил я ее теперь. Для чего? Ускользала ли она к Аммону или Сабазию, или же ее прямо у меня на паперти покрывали бараны-туристы?
Она не выказывала раздражения, пока я (тут же) не извинился за свою дерзость.
- Если ты собираешься придираться - придирайся, только не делай шаг вперед и два назад.
Я извинился за свое извинение, приписав излишнюю свою покорность долгим годам домашней муштры со стороны Андромеды, каковую в свою очередь возвел к подавлению ее отца Кассиопеей, вместе с тем признавая, что в полном соответствии с обвинениями Андромеды по делу Сабазия достойный человек никогда бы не…
- Прекрати это! - закричала Каликса.
Я так и сделал, начал извиняться, прекратил и это и, чуть поразмыслив, объявил, что она вовсе не обязана меня обхаживать, ежели ее разочаровали мои манеры, мнения или мужественность; если же она предпочитает остаться, ей нужно принимать меня на моих условиях, к каковым - к добру ли, к худу - относится (в отличие, осмелился я сказать, от Сабазиевых или Аммоновых) и согласие, что ее я буду принимать на ее условиях. У всякой драхмы есть и оборотная сторона; Андромеда, на мой взгляд, почти заклевала меня, низведя чуть ли не до уровня каплуна, но из-за нее я понял то, что знает мало кто из мужчин, почти никто из героев и ни один из богов: женщина - это личность со своими собственными правами, которую надлежит за это уважать и распрекраснейшим героям на небесах. Если моя любимая жрица не привыкла к равенству, как я к новизне, значит, у каждого из нас было чему научить другого.
Каликса уселась, сомкнув вокруг меня ноги (зачин этих бесед проистекал всегда посткоитально и хотя бы отчасти послеоргазменно); но добиться я от нее только и смог, что:
- Ты, ты! Ты кое-что упустил.
- Этому ничем не поможешь.
- Те письма. Персей, которые она выбросила за борт…
Я тяжело вздохнул. Начиналось ли хоть одно путешествию за всю историю мореходства, риторически вопросил я, так же наперекосяк, как наше, чье крушение прихваченных после того, как я обратил его в камень, коралловые папоротники из Иоппы (чтобы сподручнее было протыкать Кета, я положил голову Медузы на груду водорослей), ножные оковы Андромеды, диск из Лариссы и письма.
- Те письма, Персей…
На своем ложе я оказался обойден с левого фланга: озорная Каликса, приподнявшись на локтях над моим бедром, забавлялась, пока я говорил, выводя моим вислым орудием у себя на лбу заглавные буквы - будто неким неверным пером. R, S, Что-то, Р: шаткий и валкий унциал моего имени.
- По большей части - письма фанов, - сказал я. - Депеши шизиков, конфиденциальные записки, красноречивые приглашения, предложения от женщин, о которых я и слыхом не слыхивал, - одним словом, всякая всячина, которой изо дня в день кишит почта любого легендарного героя. Клянусь, я сохранял их отнюдь не из тщеславия, как утверждала она; я почти никогда на них и не отвечал.
- Мм.
- Виной тому отчасти привычка: я страдаю педантизмом, они даже были упорядочены в алфавитном порядке, начиная с Анон. Отчасти я поступал так ради забавы - чтобы поднять себе настроение в периоды душевного упадка, напомнить, что когда-то я все-таки совершил кое-что достойное. Но по большей части, клянусь, делалось это ради своего рода исследования, как я уже упоминал однажды; особо же я читал и перечитывал письма, их было около полудюжины, от какой-то эксцентричной девицы из Хеммиса, что в Египте. Не стану скрывать, это были любовные письма, но вместе с поклонением герою в них присутствовали и ясный ум, и живой стиль - и огромное количество до мелочей продуманных вопросов; еще чуть-чуть - и можно было бы решить, что она пишет диссертацию. Сколько было стигийских нимф? Всегда ли Медуза была Горгоной? Что спасло меня от обращения в камень - ее отражение в щите Афины или тот факт, что глаза Медузы были закрыты; зачем в последнем случае нужен был щит? Почему я воспользовался шлемом-невидимкой только для бегства от остальных Горгон, а не с самого начала, чтобы к ним приблизиться? Обращалось ли в камень все, что видело Медузу, или все, что видела Медуза? Как в первом случае объяснить судьбу незрячих водорослей? Почему во втором случае она сохранила свои свойства и после обезглавливания? Сам ли ограничился я в эпизоде с Кетом булатным серпом и финтами с тенью, или же таково было требование Афины; не было ли моим мотивом в первом случае желание произвести впечатление на Андромеду скорее своей доблестью и ловкостью, а не волшебством? Чем объясняется во втором случае поведение Афины? Вспоминая о кривом мече, увиливании от Грай, приближении к Медузе и Кету с зеркалом заднего вида, дальнолетных сандалиях Гермеса, даже о траектории поразившего Акрисия диска, не следует ли заключить, что хитрость и изворотливость являлись моей сознательной тактикой, и, если это так, коренится ли она в моем характере или предписана Афиной? Аналогично, вспоминая медную башню Данаи, мореплавательный сундук, непомерные поручения Полидекта, полную зависимость от него Данаи и наручники Андромеды, с одной стороны, а с другой - достигнутые мною обращением в камень победы над Атласом, Финеем, Полидектом и прочими, нельзя ли сказать, что собственная моя цель и дар другим состояли, как правило, в том, чтобы избавить от неподвижности, а моя кара - постигшая как омедуженных мною былых врагов, так и мое собственное под конец повязанное эго - типологически им обратна? О Каликса, что за безымянная девица, у нее не было конца чреватым глубокими прозрениями вопросам! Каковые я снова и снова обдумывал, пока нарабатывал эти фрески, дабы отыскать, ежели сумею, их смысл, на что они указывали, что же я утратил. Один-единственный вопрос - как я воспринимаю свои послемедузовские годы: как пример архетипической схемы героического приключения или же как исключение из нее - на целые годы втянул меня в компаративистские штудии, чтобы я мог наконец узнать, что же это за схема и где я в данный момент в ней нахожусь. Отсюда и нескончаемое повторение моей истории: одновременно протагонист и, так сказать, автор, я надеялся выбраться из абзаца, в котором находился в настоящем, благодаря понимаю, добытому перелистыванием страниц моего прошлого, с тем чтобы, руководствуясь так заданным направлением, безмятежно перейти к предложению будущего. И самыми надежными моими помощниками в этом устремлении были те семь писем, одновременно почтительные и мудрые; я бы многое отдал, чтобы провести вечер с их автором! Отсюда мой гнев, когда Андромеда, вне себя от ярости, сорвала, едва мы миновали Гидрею, с сундука крышку и скормила их рыбам. Впервые за всю нашу совместную жизнь я ее ударил.
