Он поинтересовался, не собираюсь ли я прежде обсудить этот вопрос с профсоюзами.
По-прежнему ничего не подозревая, я беспечно продолжал копать себе могилу.
– Да, мы, как всегда, поиграем с ними в так называемые «взаимные консультации», но вы же знаете этих тред-юнионистов: упрямы и глупы, как пробки.
Как, ну как я мог сказать такое совершенно незнакомому человеку?!
– Все до единого? – вежливо осведомился он.
Его вопрос меня несколько удивил. Уж он-то должен знать, ведь ему постоянно приходится вести с ними переговоры!
– Практически все, – тем не менее ответил я. – Единственное, на что они способны, – это переманивать друг у друга активистов и заниматься саморекламой на телевидении. Короче говоря, горлопаны.
Я отчетливо помню каждое произнесенное в той беседе слово. Все они навечно запечатлены в моем сердце… а также в лежащем передо мной интервью, которое Ватсон дал корреспонденту «Стэндард» сразу же по выходе от меня.
Помню, он еще поинтересовался, как, в частности, будет решаться вопрос с шоферами и транспортными работниками.
– Их мы сократим в первую очередь, – отрезал я. – Мы тратим на них колоссальные средства. Уж им-то вообще не на что надеяться.
Вот тут-то Ватсон и открыл мне, что никакой он не заместитель Броу, а совсем наоборот – генеральный секретарь профсоюза транспортных и муниципальных работников и пришел в надежде услышать от меня опровержение слухов о предстоящих увольнениях членов его союза.
Боже, не покинь меня!
24 декабря
В эти предрождественские дни веселья совсем не чувствуется.
Шоферы Уайтхолла объявили забастовку. Я узнал о ней из утренних газет: все как одна цитируют Рона Ватсона, в свою очередь, цитирующего меня: «Конечно же, сокращать мы будем… И много».
Я спросил у Бернарда, как он мог допустить, чтобы такое случилось. Он виновато потупился.
– Господин министр, в нормальных условиях…
Впрочем, мы оба прекрасно понимаем, как и почему это произошло.
Бернард напомнил о делах на сегодня: рождественский междусобойчик в МАДе, какие-то встречи – ничего важного… В результате весь день прятался от журналистов. Хотел обсудить создавшееся положение с сэром Хамфри, однако его, как назло, нигде не могли найти.
На восемь вечера мы с Энни были приглашены на рождественский ужин во французское посольство. Попросил было Бернарда отдать распоряжение насчет моей машины, но вовремя вспомнил: шоферов все равно нет. Тогда попросил его связаться с Энни и передать ей, чтобы она заехала за мной.
Оказывается, Бернард уже позаботился об этом, но наша машина что-то забарахлила, и Энни вызвала механика. Тогда я сам позвонил ей и сказал, что механик подождет: от Уайтхолла до Кенсингтона машина нас как-нибудь довезет.
И опять я жестоко ошибся. Эта чертова машина все-таки сломалась, да не где-нибудь, а посреди Найтсбриджа[32]. В час пик! Под проливным дождем! Я – в смокинге! – вышел и попытался что-либо сделать. Попросил Энни дать мне зонтик. Она ответила, что он должен быть где-то у меня. Но я-то прекрасно помню: зонтик брала она. Мы наорали друг на друга. Энни выбралась из машины, громко хлопнув дверцей, и ушла, оставив меня отвечать на отборную брань и оскорбления проезжающих мимо водителей: я ведь практически полностью перекрыл подъезд к универсаму «Хэрродз»[33]. В час пик и в канун рождества!
До посольства добрался с опозданием часа на полтора. Насквозь промокший и перепачканный машинным маслом, я первым делом принял три или четыре бокала с шампанским. Кто на моем месте поступил бы иначе? Мне это было просто необходимо!
Выходя из посольства после приема – не то чтобы пьяный, чуть навеселе, – я выронил ключи от машины, и они упали в сточный люк. Чтобы достать их, мне пришлось лечь на тротуар, и – надо же – как раз в этот момент рядом оказался какой-то подонок-журналист!
Сегодня утром пришел на работу с дикой головной болью. С похмелья чувствую себя преотвратно. А тут еще эти газетные писаки как с цепи сорвались по поводу моего якобы беспробудного пьянства. Наша пресса полностью утратила и чувство меры, и чувство ответственности!
«БОРЕЦ ЗА ЭКОНОМИЮ ОТДЫХАЕТ В СТОЧНОЙ КАНАВЕ ПОСЛЕ УЖИНА С ШАМПАНСКИМ!»
Другой заголовок гласил:
«„ПЕРЕТРУДИВШИЙСЯ” ХЭКЕР ПОСЛЕ ПРИЕМА В ПОСОЛЬСТВЕ!»
Прочитав его вслух, сэр Хамфри тактично заметил, что он, пожалуй, лучше первого.
– Лучше? – не понял я. – Чем?
– Ну… во всяком случае, не такой…
Я поинтересовался, не было ли в прессе других определений, кроме «перетрудившийся» и «перебравший». Бернард сказал, что Уильям Хикс сравнил меня с тритоном. Меня бы это нисколько не задело, если бы сэр Хамфри не добавил, очевидно, для большей ясности: «упившимся тритоном».
Хуже этого, искренне полагал я, ничего быть уже не может.
И снова ошибся. Бернард протянул мне сегодняшний выпуск «Дейли телеграф». В передовице, к моему вящему ужасу, утверждалось, что я, дескать, намерен еще увеличить и без того раздутый штат МАДа.
ХЭКЕР ПОД ШУМОК НАБИРАЕТ ЕЩЕ 400 БЮРОКРАТОВ!
В рамках так называемой «кампании за экономию» министр административных дел Джеймс Хэкер намерен увеличить свой бюрократический аппарат еще на 400 чиновников…
Я потребовал от сэра Хамфри объяснений. Он, конечно же, не замедлил их дать:
– Господин министр, вы сами потребовали дополнительных людей. Вы настаивали на проведении всестороннего и самого тщательного АСЭФО. Вам нужен был конкретный анализ. Кто же будет его проводить – святой дух? Больше работы – больше людей. Как диктует здравый смысл.
Не успел я прийти в себя от прямого удара в челюсть, как за ним последовал мощный апперкот.
– А если вы и дальше будете цепляться за вашу камарилью наушников и кляузников (КНК. – Ред.), нам таки придется взять в штат еще четыреста человек, – закончил он.
Я был потрясен, раздавлен. Голова раскалывалась на части, в глазах стоял красный туман. Карьера рушилась на глазах. Пресса пригвоздила меня к позорному столбу, и к тому же мне предлагают собственными руками задушить свое детище, единственную ценную инициативу, которую мне удалось осуществить на новом посту!
А ведь с первых дней моего пребывания в министерстве все эти постоянные сотрудники, казалось, только и думают, как бы помочь мне. Кто из нас полная бездарь: они или я? А может, они только делают вид, что стараются мне помочь, а сами потихоньку вставляют палки в колеса? Или они просто не в состоянии понять суть нового подхода к работе МАДа? Может, помощь в их понимании – это «подталкивание» к традиционной политике министерства? Есть ли различие между политикой министра и политикой министерства? И к чему, скажите, задавать столько вопросов, на которые не существует ответа? Как глубок океан, как высоко небо?
В кабинете воцарилось молчание. Лично у меня в голове все перемешалось. Как быть с четырьмя сотнями новых сотрудников, призванных контролировать борьбу за экономию? Что делать еще с четырьмя сотнями для КНК?… Я просто сидел, ожидая, когда прекратится стук в висках, и надеясь, что рано или поздно у кого-нибудь возникнет хоть какая-то идея.
Первым заговорил сэр Хамфри:
– Господин министр, если бы – я подчеркиваю, если бы – мы прекратили кампанию за экономию и распустили ваш КНК, мы могли бы немедленно – подчеркиваю, немедленно – опубликовать в прессе официальное заявление о том, что вы сократили бюрократический аппарат на восемьсот единиц. – Эту идею мой постоянный заместитель, очевидно, в деталях продумал заранее, поскольку тут же протянул мне тонкую папку. – Вот, не хотите ли ознакомиться с проектом?
Потрясающая наглость! Сократить восемьсот единиц!
– Но… но ведь этих единиц не существует! – в отчаянии вскричал я. – На эти должности не взят ни один человек!
– Тем более впечатляющая экономия, – мгновенно откликнулся Хамфри. – Стало быть, мы заодно экономим и восемьсот выходных пособий.
– Да, но ведь… это обман, надувательство… бесчестное жонглирование цифрами… Это значит пускать пыль в глаза собственному народу!
– Это значит успокоить собственный народ официальным заявлением, господин министр.
В своей жизни я встречал циничных политиканов, но этим высказыванием мой постоянный заместитель заткнул их всех за пояс.
Я устало кивнул. Мне было ясно одно: чтобы избежать раздувания штата на четыреста человек для выяснения того, как ведется борьба за экономию, необходимо расстаться с таким же количеством дополнительных работников для моего любимого детища – Контрольно-наблюдательного комитета. Неизбежное в таких случаях quid pro quo[34]. Ничего не поделаешь, политика – искусство возможного. (Высказывание, обычно приписываемое Р.О. Батлеру[35], хотя в действительности впервые употребленное Бисмарком в 1867 году в беседе с Мейером фон Вальдеком: «Die Politic ist die Lehre von Moglichen». – Ред.)
