Она, по возвращении в Томск, и перевела ему деньги на счет, отвалила сумму порядочную на организацию собственного дела, как раз примерно на стоимость квартиры… Он эти деньги снял — и исчез неизвестно куда, где-то потерялся… Уже много времени прошло, а от него все ни слуху, ни духу… Она потом долго искала его, но не нашла… видимо, где-то крепко он спрятался, в банку с прихлопкой сел… А потом эта бизнесменша прогорела и сама исчезла… Говорят, ее где-то во Франции видели…
А Оптина пустынь для нас теперь навсегда приметным местом стала, духовным ориентиром. Я туда, правда, больше ни разу не ездил. Все собираюсь-собираюсь — и никак не выберусь. Пока терплю, в московские храмы хожу… А Леня Беляев часто ездит… Уедет туда и живет там дней по десять, работает и в храм ходит, службы стоит… А как приедет, расскажет, как съездил, и идет быстро пиво пить, по праздникам пиво можно…
А Саша Стригалев в Минск уехал… В милиции там работает, в пресс-службе… Ноги на стол положит и песни для «Песняров» пишет.
А Рашид трехкомнатную квартиру в Казани продал, хотел в Москве однокомнатную купить, да не успел… Рядом с ним приятели оказались, тоже бедовые парнишки, пронюхали, что он с мешком денег приехал… Долго его от себя не отпускали, с полгода мурыжили… «Ты нам друг, — говорили, — куда мы тебя отпустим!» Кое-как он от них вырвался… А денег уже маловато осталось, только на дом, на домишко, в Подмосковье… Так и купил он себе дом, в Подмосковье. И — правильно. Не захотел в Москве, в чаду оставаться. В деревне-то всяко лучше жить — на природе, полной грудью дышать можно, и все что хочешь хорошее напишешь и в стихах и в прозе. А если в Москве жить, что хорошего-то напишешь? Да ничего, только муть одну.
Странные и удивительные вещи порой в общежитии происходили… Жизнь иногда вдруг замедлялась… Время как бы скукоживалось, ползло, как черепаха… И люди соответственно — не шли, а ползли…
Но иногда — что случалось гораздо чаще — жизнь вдруг ускорялась.
Время неслось неудержимо, по-сумасшедшему, словно кто его раскрутил… Я тогда уже понял, что со временем тут что-то не так. Хоть все в мире и подвластно ему, но и оно само — тоже подвластно кому-то, что его замедлять и убыстрять можно, наверное, и — останавливать, а может, еще и в обратную сторону раскручивать…
Расскажу об одном удивительном случае, которому сам был свидетель и непосредственный участник. Сели мы как-то с товарищами за стол… Или день рождения у кого-то был, или просто праздничек какой-то грянул? Неважно… Главное, что за стол сели… на дворе осень была… Та пора, когда все птицы уже поразлетелись и собаки поразбежались… Дело к холодам двигалось, к зиме…
А мы за столом сидим, хорошо разговариваем, приятно беседуем. Нам на новые квартиры — не надо, нам и в этих хорошо, в старых. Немного чайком балуемся, не без этого. Под хороший складный разговор — так куда с добром… А у нас много есть о чем поговорить, тем-то разных умных всегда навалом, с три короба у каждого.
Так с чайком и течет беседа, как надо: чинно и благородно, и именно в том русле, в каком надо. Каждый горазд что-нибудь бывалое и небывалое рассказать. А товарищам — все интересно. Ухо — слушает, душа — песни поет, руки и ноги — сами танцуют, а чаек сам в стаканы наливается… И ведь точно помню, что даже спать не прилегли, глаз не сомкнули — только бодрствовали и бдили! Вдруг один товарищ подошел к окну и давай кричать, горло-то луженое:
— Мужики-и! А ведь на дворе-то, однако, весна… Уже листья на деревьях!
— Да быть такого не может! — все подскочили…
Что он, думают, дурак, мелет? Откуда листве, зелени взяться, когда мы за стол осенью сели? А из-за стола еще не вылазили! Подбежали к окну, поглядели… А там действительно — весна на дворе! Уже листья на деревьях! Вce — в зелени! Вот те на! Распахнули тогда окно с треском, заорали радостно, дружно, горла-то у всех луженые:
— Ура! Весна пришла! Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!
Полные штаны радости у всех, что зима мимо проскочила, а мы и не заметили. Ну да ничего, ладно, зато теперь морозиться не придется… Выходит, зиму-то ловко мы обманули!
Только вот куда все-таки зима девалась? Никто до сих пор ответить не может… А ведь всем нам уже по сорок лет и больше, все такие умные стали дальше некуда! А ответа — нет. Насчет зимы в голове — прореха.
Вот как раньше в общежитии жили, время совсем не замечали… Целую зиму могли проморгать… И — немудрено! Потому что время тогда вскачь неслось, а мы на загривке у него сидели, вцепившись, чтоб не слететь… Все боялись вовремя не прибыть туда, куда надо… И все вокруг — сливалось. Зима и лето — одним цветом было. А вот туда ли в конце концов прибыли, куда надо, или не туда? Тоже пока — не ясно. Загадка.
Вот какие на наших глазах метаморфозы со временем происходили. Сели за стол осенью, а поднялись — весной. Чудеса, да и только! Тут даже никакие ученые тебе не объяснят, что произошло… Кишка тонка! А я сам этому свидетель был. А значит — так и было. И товарищи подтвердят. Им врать тоже незачем. Одно только меня удивляет: откуда хватало сил всю зиму из-за стола не вылазить? Вспоминаешь — изумляешься.
Еще вот о чем я подумал: хорошо бы время, хоть ненадолго, в обратную сторону раскрутить… Я ведь знаю, что это можно сделать… Только как? Со всех сторон загадки подстерегают… Вот какая хитрая штука — жизнь.
Учились в Литинституте два славных молодых человека — Сережа и Николай… И такая между ними психологическая совместимость возникла и полное понимание, что стали они приятелями не разлей вода, корешами. А раз так, то и поселиться в одной комнате им сам Бог велел. Что они и сделали поселились в одной комнате в общежитии и жили припеваючи…
Николай сразу же откуда-то якорь настоящий притащил и на пол бросил.
— Гляди, Сережа, — сказал, — мы здесь с тобой якорь бросили. Навсегда, — а потом под кровать его засунул.
Николай был немного постарше Сережи, годков на пять, уже и летчиком полетать успел, много повидал… А Сережа не успел много повидать, но ничего — успеется, за ним не заржавеет. А Николай, если что, всегда ему что надо подскажет и от дурных поступков убережет.
Учились они оба на семинаре прозы у Рекемчука, хорошего мастера прозаического. И хорошую прозу уважали, только бездарную не уважали. А бездарной прозы в те времена вокруг навалом было, из всех щелей она лезла… Росла как бурьян. И даже — печаталась. А настоящей прозе трудно было пробиться. И тем более — напечататься… посреди бурьяна. А Рекемчук работал с ними, возился, как с родными сынками, от дурного вкуса отваживал, а к хорошему приваживал. Чтоб они бурьяну не прибавляли, а наоборот доброе садили и взращивали.
Так придут они с семинарских занятий, оба — довольные… Много умного им Рекемчук рассказал и много тайн раскрыл… Сразу — прыг! — по кроватям, чтоб пописать немного, пока голова не остыла. Потом еще ведь и вторник творческий день, считай обязаловка. Хочешь не хочешь, а садись, работай. Через некоторое время Николай спрашивает:
— Ну как, Сережа, написал чего?
— Ага, — ответит Сережа, — диалог интересный прописал, пойдет куда-нибудь в рассказец. А ты?
— А я главку дописал, — улыбнется Николай. — А главка в роман пойдет. — Так и пойдут чай с вареньем пить, довольные оба: славно поработали. Сергей все больше рассказы писал, а Николай на главках специализировался, а потом их в романы сваривал, как электросваркой, накрепко.
А курс у них хороший был, сплоченный, и весь — талантливый. Многих из них я хорошо и душевно знал и со многими приятельствовал. Я с ними пытался в 1984 году поступить, но не осилил сочинения, завалился. Пьяненький приехал на сочинение… И сам не знаю, что там наплел, наковырял, в сочинении… Они все — осилили, а я — нет.
А мне ночью, как раз перед самым сочинением один паренек попался в коридоре, чудак с Украины, тоже абитуриент. А я только из-за стола выпростался, где с ребятами сидел, слегка расслаблялся, вылез в коридор, чтоб продышаться… Тут он меня и поймал!
— Я, — говорит, — тебя перепью, а тебя в пьянке сильней! — А они у себя, на Украине-то, действительно шибко пьют, крепкие на пьянку.
Я удивился.
— Кто? Ты меня? Да это смешно просто, — смотрю на него с удивлением, аж рот открыл. А он — здоровый, толстый, а я — маленький и худой.
Ну раз такое дело, сели мы с ним за стол и стали пить, кто кого перепьет… А утром — экзамен, сочинение. Пили всю ночь, до утра. Потом его — в одну сторону утащили, меня — в другую… Я поспал два часа и кое-как выбрался на экзамен… А он так и не встал, растоптала его, почти убила водка.
Так что курс у них хороший был, сплоченный. Я со многими приятельствовал. И девушки — все красавицы, малинник и цветник одновременно. Лучше их курса — только наш курс был. Без всякого бахвальства говорю. Спаянный — крепче крепкого. И девушки тоже — красавицы, сплошная оранжерея. А я на следующий год поступил. Приехал — и хитрее себя повел. А уж ночь перед сочинением на трезвую голову провел. За столом не сидел, на провокаторов в коридоре внимания не обращал. Больше на звезды смотрел — и поступил. И так волею обстоятельств получилось, что я и со своим курсом дружил и роднился — ближе некуда! — и с ними — тоже. Потому что всех их знал еще с абитуры.
