«По крайней мере, пятьдесят!» Черт побери! Это уж не шутка!
В еще большее изумление привел меня прекрасный экипаж, ожидавший нас перед постоялым двором. Четверка норовистых рысаков в нарядной сбруе рыла копытами землю, кусала удила, гордо закидывала головы, потряхивая гривами, украшенными бантиками.
― Ну и ну! Чей это шикарный выезд?
― Сейчас ― наш.
― Ваш?
― Не совсем, ― отклонил мое лестное предположение Чапицкий с грустной усмешкой, ― но не все ли равно! Ведь не может же Чапицкий везти невесту в парном экипаже. Чапицкие ― четырехконный род.
Трактирный слуга погрузил наши чемоданы, которые загромоздили весь небольшой изящный экипаж. По дороге мы останавливались у нескольких лавок ― количество свертков все росло. Из цветочного магазина нам вынесли корзину цветов. Когда мы остановились у Ссудного банка, Чапицкий сам поднялся наверх и немного погодя вернулся с большим черным футляром.
― Теперь можно ехать, осталось только купить ленточки на поводья да маленькие букетики на кнуты.
Дорога шла на Шовар. По правую руку от нас виднелся лесной домик, на который Чапицкий указал мне как на главнейшую достопримечательность Эперьеша; три поэта посвятили ему свои поэмы. То там, то сям попадалось что-нибудь, достойное обозрения. Красивый комитат ― подлинный сад! Один парк следует за другим, один замок сменяет другой. Неясно только, где же земли, принадлежащие владельцам замков и английских садов.
Справа и слева на белых лентах проселочных дорог, которые, словно ручейки в реку, вливаются в тракт, чернели, одни ближе, другие дальше, господские экипажи. Некоторые из них были так далеко, что казались медленно ползущими жуками-рогачами, в тех же, что были поближе, цветные зонтики указывали на присутствие дам.
Чапицкий знал всех наперечет.
― Они все едут на свадьбу, ― приговаривал он, ― Вот госпожа Недецкая с двумя дочерьми. Одна из них ― подружка невесты. А вон там, у кустарника, четверка чалых дядюшки Миклоша Богоци. Это пожилой балагур и весельчак. В любой компании ― душа общества.
― Вероятно, остроумный человек?
― Да нет, но он восхитительно подражает далекому тявканью собак и вообще мастер копировать других животных. Когда он хрюкает, изображая резвящихся поросят, все готовы лопнуть со смеху.
Следовавшие непосредственно за нами экипажи мы поджидали у перекрестков. Чапицкий спрыгивал на землю и по очереди обнимался со своими родичами и земляками, а с теми из них, кто исповедовал лютеранство, еще и целовался. Какой-то веселый господин сгреб Чапицкого в объятья, так что у того кости затрещали.
― Сервус![4] Как поживаешь, писака? ― проговорил он по-словацки.
Надо сказать, что язык комитата Шарош весьма смешанный. Например, уже и в старое время говорили так: «Гони-ка вон ту кравичку на эту лугу» (гони-ка вон ту коровенку на этот луг), ― а ныне, после того как шарошанцы, объездив весь свет вплоть до Америки, вернулись домой, их речь стала пестрить еще и английскими словами.
Встречаясь с земляками, Чапицкий знакомил и меня с некоторыми из них.
― Господа Прускаи, ― сказал он, представляя мне двух краснощеких джентльменов, ― из рода Ташш[5]. И могут доказать это, ― восторженно добавил Чапицкий.
― Ну, этого, пожалуй, не докажешь, ― смеясь, возразил один из Прускаи, принадлежавших к роду Ташш, ― однако и вы не смогли бы доподлинно доказать, что мы не происходим от них.
В фаэтоне, запряженном четверкой вороных, среди множества коробок и шкатулок восседала госпожа Слимоцкая со своими дочерьми. Что за очаровательные создания! Миленькие вздернутые носики, пикантно неправильные и вместе с тем такие хорошенькие и свеженькие личики!
― Вдова Слимоцкая, ― пояснил мне коллега, ― знатная особа! Она из рода Кунд; их герб ― щит, разделенный на семь частей в память вождей семи племен.
Продолжательница древнего рода ― вдова Слимоцкая играла в фаэтоне с дочерьми в карты и по временам разглядывала в лорнет окрестности. Словом, семейство Слимоцких вид имело весьма респектабельный.
Подъезжая к четвертой деревне, длинная вереница фаэтонов, ландо, бричек, дрожек превратилась уже в настоящую процессию, медленно извивавшуюся по дороге. Мы перекликались, обгоняли, останавливали друг друга. У каждого была при себе бутылка коньяку или серебряная сигарница с гербом, наполненная гаванскими сигарами.
― Тпрру! Стойте! А ну-ка, чокнемся! За здоровье невесты!
Эти родовитые господа все до одного были веселы и беззаботны. Со мною они были с первой же минуты так приветливы и обходительны, словно я всю жизнь провел среди них.
― Э-гей, Миклош (ибо мое имя ― Миклош), а здорово, что ты попал сюда, в наши края! Сам бог привел тебя, брат Данцингер, к нам. Не закуришь ли эту грошовую сигарку?
И тут же угощали меня гаванской сигарой, стоящей форинт штука. Пренебрежительно называть ее грошовой сигаркой ― значит и впрямь, черт возьми, жить на широкую ногу!
Если первый экипаж останавливался, то останавливаться приходилось и остальным. Тогда все высаживались, и по кругу пускались коньячные бутылки. Богоци настойчиво просили изобразить тявканье собаки; он сначала отнекивался, но как только ему сказали, что я хотел бы послушать его, старик не заставил себя дольше упрашивать и принялся лаять, да так натурально, что мопс госпожи Недецкой, которого хозяйка повсюду таскала с собой, начал тявкать ему в ответ.
Поскольку я был единственным новым человеком в этой компании, все старались мне угодить, даже госпожа Слимоцкая послала мне конфет с одним из Прускаи, остановившимся перед ее фаэтоном немножко поболтать.
― Поехали, поехали, господа! ― кричал Чапицкий.
― Ого-го, жених уже проявляет нетерпение!
― А ведь до вечера еще далеко.
― Ну, еще глоток!
Слева от нас, среди дубов и сосен, белел флигель усадьбы, крытый красной черепицей. На повороте дороги показался всадник.
― Ур-ра! ― раздалось множество голосов, ― Пишта Домороци! Подождем Домороци!
― Правильно, подождем!
― Есть еще коньяк?
― Наверно, у Пишты найдется.
Итак, мы стали ждать Домороци, имя которого обладало чудодейственной силой. Даже дамы вышли из своих экипажей и расположились в кружок, прямо на дороге, словно весь комитат Шарош представлял собою один большой салон.
Из придорожного березняка выпорхнул целый фазаний выводок: один из Кевицких мгновенно достал из экипажа ружье и протянул его мне.
― Не хочешь ли пострелять, amicenko[6]?
― Нет, благодарствуй.
― Тогда я разделаюсь с ними.
Он кинулся в березняк, вспугнул фазанов, подстрелил одного и с триумфом вернулся, неся добычу.
Барышни Слимоцкие, закрывши личики руками, расплакались при виде окровавленной птицы; их мамаша пожурила Кевицкого:
― Оставьте нас, безжалостный тигр! Ида, возьми обратно свое обещание танцевать с Кевицким вторую кадриль.
― Хорошо, ― покорно согласилась Ида.
Кевицкий печально склонил голову, как средневековый рыцарь, удаляемый королевой в изгнание.
Появившийся в эту самую минуту цыган с двумя цыганятами пришелся как нельзя более кстати.
― На, возьми, ― сказал Кевицкий, протягивая цыгану птицу.
Цыган осклабился, понюхал фазана и, убедившись, что он свежий, удивленно взглянул на Кевицкого.
― Твой, ― кивнул тот, ― Забирай фазана, забирай!
Между тем один из братьев Прускаи и, если не ошибаюсь, Видахази (ибо я плохо помню имена присутствовавших), чтобы не терять даром времени, играли десятифоринтовыми кредитками в чет-нечет. Нужно было отгадать последнюю цифру номера серии. Они проигрывали и выигрывали с улыбкой на лице, так, словно то были два Ротшильда, даже не ради денег, а просто шутки ради, из любопытства, желая узнать, кому больше везет. Впрочем, проиграть ― это только хорошо, ибо невезение в картах судьба нынче легко может компенсировать успехом у женщин!
Наконец подъехал Домороци, красивый, рослый блондин, воплощение веселости и жизнерадостности. Едва он заметил, что друзья ждут его, как пришпорил своего горячего гнедого (достоверно известно, что матерью этого жеребца была Блэкстон, знаменитая кобыла князя Меттерниха) и быстро догнал нас.
Прибытие Пишты было встречено шумными приветствиями и радостными восклицаниями. По всему было видно, что он любимец общества. Даже девицы и те обращались к нему на «ты». Каждый спешил что-нибудь сказать ему; его буквально разрывали на части.
Но Домороци, как и все эти любезные шарошане, прежде всего заметил меня, новичка в их обществе, и поспешил представиться;
― Иштван Домороци.
